- Я почем знаю... то есть насчет плота. Этот старый дурак тут кое-что
продал и получил сорок долларов, а когда мы отыскали его в  распивочной,
у него уже повытянули все деньги, кроме тех, что он истратил на выпивку.
А когда я поздно ночью приволок его домой и плота на месте не оказалось,
мы с ним так и подумали: "Этот чертенок, должно быть, украл наш  плот  и
бросил нас, уплыл вниз по реке".
   - Как же это я бросил бы своего негра? Ведь он у меня один-единствен-
ный, одна моя собственность.
   - Мы про это совсем забыли. Привыкли думать, что это наш негр, вот  в
чем дело... ну да, считали его своим; да и то сказать: мало, что ли,  мы
с ним возились? А когда мы увидели, что  плот  пропал  и  у  нас  ничего
больше нет, мы решили: не попробовать ли еще разок "Жирафа"? Ничего дру-
гого не остается. Вот я и стараюсь, с самого утра во рту маковой росинки
не было. Где у тебя эти десять центов? Давай их сюда!
   Денег у меня было порядочно, так что я дал ему десять центов,  только
попросил истратить их на еду и мне тоже дать немножко, потому что  я  со
вчерашнего дня ничего не ел. На это герцог ни слова не ответил, а  потом
повернулся ко мне и говорит:
   - Как по-твоему, негр на нас не донесет? А то мы  с  него  всю  шкуру
спустим!
   - Как же он может донести? Ведь он убежал!
   - Да нет! Этот старый болван его продал и со мной даже не  поделился,
так деньги зря и пропали.
   - Продал? - говорю я и начинаю плакать. - Как же так... ведь это  мой
негр, и деньги тоже мои... Где он? Отдайте моего негра!
   - Негра тебе никто не отдаст, и дело с концом, так что перестань хны-
кать. Послушай-ка, ты уж не думаешь ли донести на нас? Ей-богу,  я  тебе
ни на грош не верю. Смотри попробуй только!
   Он замолчал, а у самого глаза злые, никогда я таких не видел. Хныкать
я не перестал, а сам говорю:
   - Ни на кого я доносить не собираюсь, да и  некогда  мне  этим  зани-
маться: мне надо идти искать своего негра.
   Видно было, что ему это очень не  понравилось:  стоит,  задумался,  и
афиши трепыхаются у него в руке; потом наморщил лоб и говорит:
   - Вот что я тебе скажу. Нам надо здесь пробыть три дня. Если ты  обе-
щаешь сам молчать и негру не позволишь на нас донести, я тебя научу, где
его искать.
   Я пообещал, а он говорит:
   - У одного фермера, а зовут его Сайлас Фе... - и вдруг замолчал.
   Понимаете, он сначала хотел сказать правду, а когда замолчал  и  стал
соображать да думать, то и передумал. Наверно, так оно и  было.  Мне  он
все-таки не верил, вот ему и хотелось убрать меня отсюда  на  целых  три
дня, чтобы я им не мешал. Помолчал немножко и говорит:
   - Человека, который его купил, зовут Абрам Фостер, Абрам Дж.  Фостер,
а живет он по дороге в Лафацет - это будет миль сорок в сторону.
   - Хорошо, - говорю, - в три дня туда дойду. Сегодня же днем и отправ-
люсь.
   - Нет, не днем, а ступай сейчас же, да не теряй времени и  не  болтай
зря по дороге! Держи язык за зубами и шагай побыстрей, тогда тебе от нас
никаких неприятностей не будет, понял?
   Вот этого приказа я и добивался, только это мне и нужно было. Мне на-
до было развязать себе руки, чтобы приняться за Дело.
   - Ну, так ступай, - сказал он, - и можешь  говорить  мистеру  Фостеру
все, что тебе вздумается. Может, он тебе и поверит, что Джим твой  негр,
- бывают такие идиоты, что не требуют документов;  по  крайней  мере,  я
слыхал, что здесь, на Юге, такие бывают. А как станешь рассказывать  про
фальшивое объявление и про награду, ты ему объясни, для чего это понадо-
билось, - может, он тебе поверит. Теперь проваливай и говори ему что хо-
чешь, да по дороге смотри держи язык за зубами, пока до места  не  добе-
решься!
   Я и пошел, направляясь от реки в сторону, и ни разу не оглянулся; я и
так чувствовал, что он за мной следит. Все равно я  знал,  что  ему  это
скоро надоест. Я прошел по этому направлению целую милю, ни разу не  ос-
танавливаясь; потом сделал круг по лесу и вернулся к усадьбе  Фелпса.  Я
решил приступить к делу сразу, без всякой канители, потому что надо  бы-
ло, чтобы Джим не проговорился, пока эти молодцы не уберутся подальше. А
то еще наживешь хлопот с этой братией. Я  на  них  нагляделся  досыта  и
больше не желал иметь с ними никакого дела.


   ГЛАВА XXXII

   Когда я добрался до усадьбы, кругом было  тихо,  как  в  воскресенье,
жарко и солнечно; все ушли работать в поле;  а  в  воздухе  стояло  едва
слышное гуденье жуков и мух, от которого делается до того тоскливо, буд-
то все кругом повымерло; да если еще повеет ветерок и  зашелестит  лист-
вой, то и вовсе душа уходит в пятки: так и кажется, будто  это  шепчутся
привидения, души тех, которые давным-давно померли,  и  всегда  чудится,
будто это они про тебя говорят. И вообще от этого всегда хочется  самому
помереть, думаешь: хоть бы все поскорей кончилось!
   Хлопковая плантация Фелпса была из тех маленьких,  захудалых  планта-
ций, которые все на одно лицо. Двор акра в два, огороженный  жердями;  а
для того чтобы перелезать через забор и чтоб  женщинам  было  легче  са-
диться на лошадь, к нему подставлены лесенкой обрубки бревен, точно  бо-
чонки разной высоты; кое-где во дворе растет тощая травка, но больше го-
лых и вытоптанных плешин, похожих на старую шляпу с вытертым ворсом; для
белых большой дом на две половины, из отесанных  бревен,  щели  замазаны
глиной или известкой, а сверху побелены, - только видно, что очень  дав-
но; кухня из неотесанных бревен соединена с домом длинным и широким  на-
весом; позади кухни - бревенчатая коптильня; по другую сторону коптильни
вытянулись в ряд три низенькие негритянские хижины; одна  маленькая  хи-
барка стоит особняком по одну сторону двора, у самого забора, а по  дру-
гую сторону - разные службы; рядом с хибаркой куча золы и большой  котел
для варки мыла; возле кухонной двери скамейка с ведром воды и  тыквенной
флягой; тут же рядом спит на солнышке собака; дальше - еще собаки; в уг-
лу двора три тенистых дерева; кусты смородины и крыжовника у забора;  за
забором огород и арбузная бахча; а дальше плантации хлопка, а за планта-
циями - лес.
   Я обошел кругом и перелез по обрубкам во двор с другой стороны, возле
кучи золы. Пройдя несколько шагов, я услышал  жалобное  гуденье  прялки,
оно то делалось громче, то совсем замирало; и тут мне уж без всяких  шу-
ток захотелось умереть, потому  что  это  самый  тоскливый  звук,  какой
только есть на свете.
   Я пошел прямо так, наугад, не стал ничего придумывать, а положился на
бога - авось с  его  помощью  скажу  что-нибудь,  когда  понадобится;  я
сколько раз замечал, что бог мне всегда помогал сказать  то,  что  надо,
если я ему сам не мешал.
   Только я дошел до середины двора, вижу - сначала одна  собака  встает
мне навстречу, потом другая, а я, конечно, остановился и гляжу  на  них,
не трогаюсь с места. Ну и подняли же они лай!
   Не прошло и четверти минуты, как я сделался чем-то  вроде  ступицы  в
колесе, если можно так выразиться, а собаки окружили  меня,  как  спицы,
штук пятнадцать сошлось вокруг меня кольцом, вытянув морды, а там и дру-
гие подбежали; гляжу - перескакивают через забор, выбегают из-за углов с
лаем и воем, лезут отовсюду.
   Из кухни выскочила негритянка со скалкой в руке и  закричала:  "Пошел
прочь, Тигр, пошла, Мушка! Убирайтесь, сэр!" - я стукнула скалкой снача-
ла одну, потом другую; обе собаки с визгом убежали, - за ними разбрелись
и остальные; а через секунду половина собак опять тут как тут  -  собра-
лись вокруг меня, повиливают хвостами и заигрывают со мной.  Собака  ни-
когда зла не помнит и не обижается.
   А за негритянкой выскочили трое негритят - девочка и два мальчика - в
одних холщовых рубашонках; они цеплялись за материнскую юбку и застенчи-
во косились на меня из-за ее спины, как это обыкновенно водится у ребят.
А из большого дома, смотрю, бежит белая женщина, лет сорока пяти или пя-
тидесяти, с непокрытой головой и с веретеном в руках; за ней выбежали ее
белые детишки, а вели они себя точь-в-точь как негритята. Она вся проси-
яла от радости и говорит:
   - Так это ты наконец! Неужели приехал?
   Не успел я и подумать, как у меня вылетело:
   - Да, мэм.
   Она схватила меня за плечи, обняла крепко-крепко, а  потом  взяла  за
обе руки и давай пожимать, а у самой покатились слезы - так и  текут  по
щекам; она все не выпускает меня, пожимает мне руки, а сама все твердит:
   - А ты, оказывается, вовсе не так похож на мать, как я  думала...  Да
что это я, господи! Не все ли равно! До чего же я рада тебя  видеть!  Ну
прямо, кажется, так бы и съела... Дети, ведь  это  ваш  двоюродный  брат
Том! Пойдите поздоровайтесь с ним.
   Но дети опустили голову, засунули палец в рот и спрятались у  нее  за
спиной. А она неслась дальше:
   - Лиза, не копайся, подавай ему горячий завтрак!.. А  то,  может,  ты
позавтракал на пароходе?
   Я сказал, что позавтракал. Тогда она побежала в дом, таща меня за ру-
ку, и детишки побежали туда же следом за нами. В доме она  усадила  меня
на стул с продавленным сиденьем, а сама уселась передо мной на низенькую
скамеечку, взяла меня за обе руки и говорит:
   - Ну вот, теперь я могу хорошенько на тебя  наглядеться!  Господи  ты
мой боже, сколько лет я об этом мечтала, и вот наконец ты здесь! Мы тебя
уже два дня ждем, даже больше... Отчего ты так опоздал? Пароход  сел  на
мель, что ли?
   - Да, мэм, он...
   - Не говори "да, мэм", зови меня тетя Салли... Где же это он  сел  на
мель?
   Я не знал, что отвечать: ведь неизвестно было, откуда должен идти па-
роход - сверху или снизу. Но я всегда больше  руководствуюсь  чутьем;  а
тут чутье подсказало мне, что пароход должен идти снизу  -  от  Орлеана.
Хотя мне это не очень помогло: я ведь не знал, как там, в низовьях,  на-
зываются мели. Вижу, надо изобрести новую мель или позабыть, как называ-
лась та, на которую мы сели, или... Вдруг меня осенило, и я выпалил:
   - Это не из-за мели, там мы совсем ненадолго задержались. У нас взор-
валась головка цилиндра.
   - Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?
   - Нет, мэм. Убило негра.
   - Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь. В позап-
рошлом году, на рождество, твой дядя Сайлас ехал из  Нового  Орлеана  на
"Лалли Рук", а пароход-то был старый, головка цилиндра взорвалась, и че-
ловека изуродовало. Кажется, он потом умер. Баптист один. Твой дядя Сай-
лас знал одну семью в Батон-Руж, так они знакомы с родными этого  стари-
ка. Да, теперь припоминаю: он действительно умер. Началась  гангрена,  и
ногу отняли. Только это не помогло. Да, верно, это была гангрена  -  она
самая. Он весь посинел и умер - в надежде на воскресение и жизнь будуще-
го века. Говорят, на него смотреть было страшно... А  твой  дядя  каждый
день ездил в город встречать тебя. И сегодня опять поехал, еще и часу не
прошло; с минуты на минуту должен вернуться. Ты бы должен был  встретить
его по дороге... Нет, не встретил? Такой пожилой, с...
   - Нет, я никого не видал, тетя Салли. Пароход пришел рано, как раз на
рассвете; я и оставил вещи на пристани, а сам пошел  поглядеть  город  и
дальше немножко прогулялся, чтобы убить время и прийти к  вам  не  очень
рано, так что я не по дороге шел.
   - А кому же ты сдал вещи?
   - Никому.
   - Что ты, деточка, ведь их украдут!
   - Нет, я их хорошо спрятал, оттуда не украдут, - говорю я.
   - Как же это ты позавтракал так рано на пароходе?
   Дело тонкое, как бы, думаю, тут не влопаться, а сам говорю:
   - Капитан увидел меня на палубе и сказал, что мне надо поесть, до то-
го как я сойду на берег; повел меня в салон и усадил за свой стол -  ешь
не хочу.
   Мне стало до того не по себе, что я даже слушать ее не мог как следу-
ет. Я все время держал в уме ребятишек: думаю, как бы это отвести  их  в
сторонку и выведать половчей, кто же я такой. Но не было никакой возмож-
ности: миссис Фелпс все тараторила без умолку. Вдруг у меня даже мурашки
по спине забегали, потому что она сказала:
   - Ну что же это я все болтаю, а ты мне еще и словечка не  сказал  про
сестру и про всех остальных. Теперь я помолчу, а ты рассказывай. Расска-
жи про них про всех, как они поживают, что поделывают и что  велели  мне
передать, ну и вообще все, что только припомнишь.
   Ну, вижу, попался я - да еще как попался-то! До сих  пор  бог  как-то
помогал мне, это верно, зато теперь я прочно уселся на мель.  Вижу  -  и
пробовать нечего вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй,
тут опять придется рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот,  но
она вдруг схватила меня, пихнула за спинку кровати и говорит:
   - Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так - теперь хорошо.  Сиди  и
не пикни, что ты тут. Я над ним подшучу... Дети, и вы тоже молчите.
   Вижу, попал я в переплет. Но беспокоиться все равно не стоило: делать
было нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока гром грянет.
   Я только мельком увидел старика, когда он вошел в  комнату,  а  потом
из-за кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему и  спра-
шивает:
   - Приехал он?
   - Нет, - отвечает муж.
   - Гос-споди помилуй! - говорит она. - Что же такое могло с  ним  слу-
читься?
   - Не могу себе представить, - говорит старик. - По правде сказать,  я
и сам очень беспокоюсь.
   - Ты беспокоишься! - говорит она. - А я так просто с ума  схожу!  Он,
должно быть, приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, я  уж
это предчувствую.
   - Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.
   - О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно, приехал! А  ты
его, наверно, прозевал. Он...
   - Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что и  думать.
Просто голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже  перепугался.  И
надеяться нечего, что он приехал, потому что прозевать его  я  никак  не
мог. Салли, это ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось  с
пароходом!
   - Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, ктото едет?
   Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было. Она живо
нагнулась к спинке кровати, подтолкнула меня, и я  вылез;  когда  старик
отвернулся от окна, она уже успела выпрямиться и стояла, все сияя и улы-
баясь, очень довольная; а я смирно стоял рядом с ней, весь в поту.  Ста-
рик воззрился на меня и говорит:
   - Это кто же такой?
   - А по-твоему, кто это?
   - Понятия не имею. Кто это?
   - Том Сойер - вот кто!
   Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но  особенно  разбираться
было некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его жена в
это время так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеется; потом  оба  они
засыпали меня вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.
   И хоть они очень радовались, но все-таки по сравнению с моей радостью
это были сущие пустяки; я точно заново родился - до того был рад узнать,
кто я такой. Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе  от-
болтал, рассказывая, так что он едва ворочался; и  рассказал  я  им  про
свою семью - то есть про семью Сойеров - столько, что хватило  бы  и  на
целый десяток таких семей. А еще я объяснил им, как это вышло, что у нас
взорвался цилиндр в устье Уайт-Ривер, и как мы три дня его  чинили.  Все
это сошло гладко и подействовало отлично, потому что они в этом деле  не
особенно разбирались и поняли только одно: что на починку ушло три  дня.
Если б я сказал, что взорвалась головка болта, то и это сошло бы.
   Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны,  зато  с
другой - довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно,
и так оно и шло легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода,
который шел с верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на
этом самом пароходе? А вдруг он сейчас войдет в комнату да и назовет ме-
ня по имени, прежде чем я успею ему подмигнуть?
   Этого я допустить никак не мог, это вовсе не годилось.  Надо,  думаю,
выйти на дорогу и подстеречь его. Вот я им и сказал, что хочу съездить в
город за своими вещами. Старик тоже собрался было со мной, но я  сказал,
что мне не хотелось бы его беспокоить, а лошадью я сумею править и сам.


   ГЛАВА XXXIII

   И я отправился в город на тележке; а как проехал половину дороги, ви-
жу - навстречу мне кто-то едет; гляжу - так и есть, Том Сойер! Я, конеч-
но, остановился и подождал, пока он подъедет  поближе.  Говорю:  "Стой!"
Тележка остановилась, а Том рот разинул, а закрыть не может; потом глот-
нул раза дватри, будто в горле у него пересохло, и говорит:
   - Я тебе ничего плохого не делал. Сам знаешь.  Так  для  чего  же  ты
явился с того света? Чего тебе от меня надо?
   Я говорю:
   - Я не с того света, я и не помирал вовсе.
   Он услышал мой голос и немножко пришел в себя, но всетаки еще не сов-
сем успокоился и говорит:
   - Ты меня не тронь, ведь я же тебя не трогал. А ты правда не  с  того
света, честное индейское?
   - Честное индейское, - говорю, - нет.
   - Ну что ж... я, конечно... если так, то и говорить нечего. Только  я
все-таки ничего тут не понимаю, ровно ничего! Как же так, да разве  тебя
не убили?
   - Никто и не думал убивать, я сам все это устроил. Поди сюда,  потро-
гай меня, коли не веришь.
   Он потрогал меня и успокоился и до того был рад меня видеть,  что  от
радости не знал, что и делать. Ему тут же захотелось узнать про  все,  с
начала до конца, потому что это было настоящее приключение, да еще зага-
дочное; вот это и задело его за живое. Но я сказал, что пока нам  не  до
этого, велел его кучеру подождать немного: мы в  моей  тележке  отъехали
подальше, и я рассказал Тому, в какую попал историю, и спросил,  как  он
думает: что нам теперь делать? Он сказал, чтоб я оставил его на  минутку
в покое, не приставал бы к нему. Думал он, думал, а потом вдруг и  гово-
рит:
   - Так, все в порядке, теперь придумал. Возьми мой сундук к себе в те-
лежку и скажи, что это твой; поворачивай обратно да тащись  помедленнее,
чтобы не попасть домой раньше, чем полагается; а я  поверну  в  город  и
опять проделаю всю дорогу сначала, чтобы приехать через полчасика  после
тебя; а ты, смотри, сперва не показывай виду, будто ты меня знаешь.
   Я говорю:
   - Ладно, только погоди минутку. Есть еще одно дело,  и  этого  никто,
кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а зо-
вут его Джим - это Джим старой мисс Уотсон.
   Том говорит:
   - Как, да ведь Джим...
   Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:
   - Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость, прямо-та-
ки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай, не
выдавай меня. Согласен, что ли?
   Глаза у Тома загорелись, и он сказал:
   - Я сам помогу тебе его украсть!
   Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку я в пер-
вый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял  в
моих глазах - я его стал меньше уважать после этого. Только мне все-таки
не верилось: Том Сойер - и вдруг крадет негров!
   - Будет врать-то, - говорю, - шутишь ты, что ли?
   - И не думаю шутить.
   - Ну ладно, - говорю, - шутишь или нет, а если услышишь  какой-нибудь
разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него знать  не
знаешь, и я тоже про него знать не знаю.
   Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и Том поехал
в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл,  что
надо плестись шагом, - и от радости и от всяких мыслей, - и вернулся до-
мой уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на  крыльцо
и сказал:
   - Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что  моя  кобыла  на  это
способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос - ну ни
капельки! Удивительно! Да теперь я ее и за сто долларов не отдам,  чест-
ное слово, а ведь хотел продать за пятнадцать -  думал,  она  дороже  не
стоит.
   Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был старичок, и такой
добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он  был  не  просто
фермер, а еще и проповедник; у него была маленькая  бревенчатая  церковь
на задворках плантации (он ее выстроил на свой счет), и церковь и  школа
вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал;  да  сказать  по
правде - и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников,  и
все они проповедуют даром.
   Через полчаса, или около того, подкатывает к забору  Том  в  тележке;
тетя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в пяти-
десяти, и говорит:
   - Смотрите, еще кто-то приехал! Кто бы это мог быть? По-моему,  чужой
кто-то... Джимми (это одному из ребятишек),  сбегай  скажи  Лизе,  чтобы
поставила еще одну тарелку на стол.
   Все сломя голову бросились к дверям: и то сказать -  ведь  не  каждый
год приезжает кто-нибудь чужой, а если уж он приедет, так переполоху на-
делает больше, чем желтая лихорадка. Том по  обрубкам  перебрался  через
забор и пошел к дому; тележка покатила по дороге обратно в город,  а  мы
все столпились в дверях. Том был в новом  костюме,  слушатели  оказались
налицо - больше ему ничего не требовалось, для него это было лучше  вся-
ких пряников. В таких случаях он любил задавать фасон - на  это  он  был
мастер. Не таковский был мальчик, чтобы топтаться посреди двора, как ов-
ца, - нет, он шел вперед важно и спокойно, как баран. Подойдя к нам,  он
приподнял шляпу, церемонно и не торопясь, будто это крышка от коробки  с
бабочками и он боится, как бы они не разлетелись, и сказал:
   - Мистер Арчибальд Никольс, если не ошибаюсь?
   - Нет, мой мальчик, - отвечает ему старик, - к сожалению, возница об-
манул вас: до усадьбы Никольса еще мили три, Входите же, входите!
   Том обернулся, поглядел через плечо и говорит:
   - Слишком поздно; его уже не видать.
   - Да, он уже уехал, сын мой, а вы входите и пообедайте с нами;  потом
мы запряжем лошадь и отвезем вас к Никольсам.
   - Мне совестно так затруднять вас, как же это можно! Я пойду  пешком,
для меня три мили ничего не значат.
   - Да мы-то вам не позволим, - какое  же  это  будет  южное  гостепри-
имство! Входите, и все тут.
   - Да, пожалуйста, - говорит тетя Салли, - для нас в этом нет никакого
затруднения, ровно никакого! Оставайтесь непременно. Дорога  дальняя,  и
пыль такая - нет, пешком мы вас не пустим! А кроме того,  я  уже  велела
поставить еще тарелку на стол, как только увидела, что вы едете;  вы  уж
нас не огорчайте. Входите же и будьте как дома.
   Том поблагодарил их в самых изящных выражениях, наконец дал себя уго-
ворить и вошел; уже войдя в дом, он сказал, что он приезжий из  Хиксвил-
ла, штат Огайо, а зовут его Уильям Томсон, - и он еще раз поклонился.
   Он все болтал да болтал, что только в голову взбредет:  и  про  Хикс-
вилл, и про всех его жителей; а я уже начинал немного беспокоиться;  ду-
маю: каким же образом все это поможет мне выйти из положения?  И  вдруг,
не переставая разговаривать, он привстал да как поцелует тетю Салли пря-
мо в губы! А потом опять уселся на свое место и разговаривает по-прежне-
му; она вскочила с кресла, вытерла губы рукой и говорит:
   - Ах ты дерзкий щенок!
   Он как будто обиделся и говорит:
   - Вы меня удивляете, сударыня!
   - Я его удивляю, скажите пожалуйста! Да за кого вы  меня  принимаете?
Вот возьму сейчас да и... Нет, с чего это вам вздумалось меня целовать?
   Он будто бы оробел и говорит:
   - Ни с чего, так просто. Я не хотел вас обидеть. Я... я думал  -  мо-
жет, вам это понравится.
   - Нет, это прямо идиот какой-то! - Она схватила  веретено,  и  похоже
было, что не удержится и вот-вот стукнет Тома по голове. - С чего же  вы
вообразили, что мне это понравится?
   - И сам не знаю. Мне... мне говорили, что вам понравится.
   - Ах, вам говорили! А если кто и говорил, так, значит, такой же поло-
умный. Я ничего подобного в жизни не слыхивала! Кто же это сказал?
   - Да все. Все они так и говорили.
   Тетя Салли едва-едва сдерживалась: глаза у  нее  так  и  сверкали,  и
пальцы шевелились: того и гляди, вцепится в Тома.
   - Кто это "все"? Живей говори, как их зовут, а не  то  одним  идиотом
меньше будет!
   Он вскочил, такой с виду расстроенный, мнет в руках шляпу и говорит:
   - Простите, я этого не ожидал... Мне так и  говорили...  Все  говори-
ли... сказали: поцелуй ее, она будет очень рада. Все так и говорили,  ну
все решительно! Простите, я больше не буду... честное слово, не буду!
   - Ах, вы больше не будете, вот как? А то, может, попробуете?
   - Сударыня, даю вам честное слово: никогда больше вас целовать не бу-
ду, пока сами не попросите.
   - Пока сама не попрошу! Нет, я никогда ничего подобного  не  слыхала!
Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили, не бывать этому никогда, очень
нужны мне такие олухи!
   - Знаете, - говорит Том, - это меня очень удивляет. Ничего  не  пони-
маю. Мне говорили, что вам это понравится, да я и сам так думал. Но... -
Тут он замолчал и  обвел  всех  взглядом,  словно  надеясь  встретить  в
ком-нибудь дружеское сочувствие, остановился на старике и спрашивает:  -
Ведь вы, сэр, тоже думали, что она меня с радостью поцелует?
   - Да нет, почему же... нет, я этого не думал.
   Том опять так же поискал глазами, нашел меня и говорит:
   - Том, а ты разве не думал, что тетя Салли  обнимет  меня  и  скажет:
"Сид Сойер... "
   - Боже мой! - Она не дала Тому договорить и бросилась к нему: -  Бес-
совестный ты щенок, ну можно ли так морочить голову!.. -  И  хотела  уже
обнять его, но он отстранил ее и говорит:
   - Нет, нет, сначала попросите меня.
   Она не стала терять времени и тут же попросила; обняла его и  целова-
ла, целовала без конца, а потом подтолкнула к дяде, и он принял  в  свои
объятия то, что осталось. А после того как они сделали  маленькую  пере-
дышку, тетя Салли сказала:
   - Ах ты господи, вот уж действительно сюрприз! Мы тебя совсем не жда-
ли. Ждали одного Тома. Сестра даже и не писала мне, что  кто-нибудь  еще
приедет.
   - Это потому, что никто из нас и не собирался ехать,  кроме  Тома,  -
сказал он, - только я попросил хорошенько, и в  самую  последнюю  минуту
она и меня тоже пустила; а мы с Томом, когда ехали на пароходе,  подума-
ли, что вот будет сюрприз, если он приедет сюда первый, а я отстану нем-
ножко и приеду немного погодя - прикинусь, будто я чужой. Но это мы  зря
затеяли, тетя Салли! Чужих здесь плохо принимают, тетя Салли.
   - Да, Сид, - таких озорников! Надо бы надавать тебе по щекам; даже  и
не припомню, чтобы я когда-нибудь так сердилась. Ну да все равно, что бы
вы ни выделывали, я согласна терпеть всякие ваши фокусы, лишь бы вы были
тут. Подумайте, разыграли целое представление! Сказать по правде, я пря-
мо остолбенела, когда ты меня чмокнул.
   Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того, что  стояло
на столе, хватило бы на целый десяток семей, и все  подавалось  горячее,
не то что какое-нибудь там жесткое вчерашнее мясо, которое всю ночь про-
лежало в сыром погребе, а наутро отдает мертвечиной  и  есть  его  впору
разве какому-нибудь старому людоеду.
   Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву,  да  она
того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а  это  бывает,  когда
очень канителятся, я сколько раз видел.
   После обеда было много всяких разговоров, и нам с  Томом  приходилось
все время быть настороже, и все без толку, потому что ни про какого бег-
лого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и  намекнуть.  Но
вечером, за ужином, один из малышей спросил:
   - Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?
   - Нет, - говорит старик, - я думаю, никакого представления не  будет;
да и все равно - вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам с  Бэр-
тоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупре-
дить всех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже  выгнали  из
города.
   Так вот оно как! Но я все-таки не виноват. Мы  с  Томом  должны  были
спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали  и  потому,
пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вы-
лезли в окно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не вери-
лось, чтобы кто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и
не успею намекнуть им, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.
   По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит,  и  как  мой
родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся перепо-
лох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про "Жи-
рафа", и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы  вошли
в город и дошли до середины, - а было не рано, уже около половины  девя-
того, - глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и
орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, что-
бы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, -
то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в  смоле
и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка.
Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов;
я подумал: никогда больше их  злом  поминать  не  буду.  Прямо  смотреть
страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.
   Видим, мы опоздали, - ничем уже помочь  нельзя.  Стали  расспрашивать
кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городе  пошли  на
представление, будто знать ничего не знают, и сидели  помалкивали,  пока
бедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публика
повскакала с мест и схватила их.
   Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе  не  так  легко,  как
раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чем-то, хо-
тя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват
ты или нет - совесть с этим не считается и все равно тебя донимает. Будь
у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она
занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого. И
Том Сойер то же говорит.


   ГЛАВА XXXIV

   Мы перестали разговаривать и принялись думать. Вдруг Том и говорит:
   - Слушай, Гек, какие же мы дураки, что не догадались раньше!  Ведь  я
знаю, где Джим сидит.
   - Да что ты? Где?
   - В том самом сарайчике, рядом с кучей золы. Сообрази сам.  Когда  мы
обедали, ты разве не видел, как один негр понес туда миски с едой.
   - Видел.
   - А ты как думал, для кого это?
   - Для собаки.
   - И я тоже так думал. А это вовсе не для собаки.
   - Почему?
   - Потому что там был арбуз.
   - Верно, был, я заметил. Как же это я не сообразил, что собаки арбуза
не едят? Это уж совсем никуда не годится! Вот как бывает: и глядишь,  да
ничего не видишь.
   - Так вот: негр отпер висячий замок, когда вошел туда,  и  опять  его
запер, когда вышел. А когда мы вставали из-за стола, он принес дяде ключ
- тот самый ключ, наверно. Арбуз - это, значит, человек; ключ -  значит,
кто-то там заперт; а вряд ли двое сидят под замком  на  такой  маленькой
плантации, где народ такой добрый и хороший. Это Джим и сидит. Ладно,  я
очень рад, что мы до этого сами додумались, как полагается  сыщикам;  за
всякий другой способ я гроша ломаного не дам. Теперь ты пошевели  мозга-
ми, придумай план, как выкрасть Джима, и я тоже придумаю  свой  план,  а
там мы выберем, который больше понравится.
   Ну и голова была у Тома Сойера, хоть бы и взрослому!  По  мне,  лучше
иметь такую голову, чем быть герцогом, или капитаном парохода, или клоу-
ном в цирке, или уж не знаю кем. Я придумал  кой-что  так  только,  ради
очистки совести: я наперед знал, кто придумает настоящий  план.  Немного
погодя Том сказал:
   - Готово у тебя?
   - Да, - говорю.
   - Ну ладно, выкладывай.
   - Вот какой мой план, - говорю. - Джим там сидит или кто другой - уз-
нать нетрудно. А завтра ночью мы достанем мой челнок и переправим плот с
острова. А там, в первую же темную ночь, вытащим ключ у старика из  кар-
мана, когда он ляжет спать, и уплывем вниз по реке вместе с Джимом; днем
будем прятаться, а ночью - плыть, как мы с Джимом раньше делали. Годится
такой план?
   - Годится ли? Почему ж не годится, очень даже годится! Но  только  уж
очень просто, ничего в нем особенного нет. Что это за план, если  с  ним
никакой возни не требуется? Грудной младенец - и тот справится. Не будет
ни шума, ни разговоров, все равно что после кражи на мыловаренном  заво-
де.
   Я с ним не спорил, потому что ничего другого и не ждал, зато  наперед
знал, что к своему плану он так придираться не станет.
   И верно, не стал. Он рассказал мне, в чем состоит его план, и я сразу
понял, что он раз в пятнадцать лучше моего: Джима-то мы все равно  осво-
бодим, зато шику будет куда больше, да еще, может, нас и пристрелят,  по
его-то плану. Мне очень понравилось. "Давай, - говорю,  -  так  и  будем
действовать". Какой у него был план, сейчас говорить не стоит: я наперед
знал, что будут еще всякие перемены. Я знал, что Том  еще  двадцать  раз
будет менять его и так и этак, когда приступим к делу, и  вставлять  при
каждом удобном случае всякие новые штуки. Так оно и вышло.
   Одно было верно - Том Сойер не шутя взялся за дело и собирается осво-
бождать негра из рабства. Вот этого я никак не мог понять. Как  же  так?
Мальчик из хорошей семьи, воспитанный, как будто дорожит своей репутаци-
ей, и родные у него тоже вряд ли захотят срамиться; малый с головой,  не
тупица; учился все-таки, не безграмотный какой-нибудь, и добрый, не наз-
ло же он это делает, - и вот нате-ка - забыл и про гордость и про  само-
любие, лезет в это дело, унижается, срамит и себя и родных на всю Амери-
ку! Никак я этого не мог взять в толк. Просто стыдно. И я знал, что надо
взять да и сказать все ему напрямик, а то какой же я  ему  друг!  Пускай
сейчас же все это бросит, пока еще не поздно. Я так и хотел ему сказать,
начал было, а он оборвал меня и говорит:
   - Ты что же - думаешь, я не знаю, чего хочу? Когда это со мной  быва-
ло?
   - Никогда.
   - Разве я не говорил, что помогу тебе украсть этого негра?
   - Говорил.
   - Ну и ладно.
   Больше и он ничего не говорил, и я ничего не говорил. Да и смысла ни-
какого не было разговаривать: уж если он что решил, так поставит на сво-
ем. Я только не мог понять, какая ему охота соваться в это дело,  но  не
стал с ним спорить, даже и не поминал про это больше. Сам лезет  на  ро-
жон, так что ж я тут могу поделать!
   Когда мы вернулись, во всем доме было темно и тихо, и мы прошли в ко-
нец двора - обследовать хибарку рядом с кучей золы. Мы обошли весь  двор
кругом, чтобы посмотреть, как будут вести себя собаки. Они нас узнали  и
лаяли не больше, чем обыкновенно лают деревенские собаки, заслышав ночью
прохожего. Добравшись до хибарки, мы осмотрели ее спереди и с боков -  и
с того боку, которого я еще не видел, на северной стороне,  нашли  квад-
ратное окошечко, довольно высоко от земли, забитое одной крепкой доской.
   Я сказал:
   - Вот и хорошо! Дыра довольно большая,  Джим  в  нее  пролезет,  надо
только оторвать доску.
   Том говорит:
   - Ну, это так же просто, как дважды два четыре, и так же  легко,  как
не учить уроков. По-моему, мы могли бы придумать  способ  хоть  немножко
посложней, Гек Финн.
   - Ну ладно, - говорю. - А если выпилить кусок стены, как я  сделал  в
тот раз, когда меня убили?
   - Это еще на что-нибудь похоже, - говорит он, - это и таинственно,  и
возни много, и  вообще  хорошо,  только  все-таки  можно  придумать  еще
что-нибудь, чтобы подольше повозиться. Спешить нам некуда, так давай еще
посмотрим.
   Между сарайчиком и забором, с задней стороны,  стояла  пристройка,  в
вышину доходившая до крыши и сбитая из досок. Она была такой  же  длины,
как и сарайчик, только уже - шириной футов в шесть. Дверь была  с  южной
стороны и заперта на висячий замок. Том пошел к котлу  для  варки  мыла,
поискал там и принес железную штуку, которой поднимают крышку котла;  он
взял ее и выломал один пробой у двери. Цепь упала,  мы  отворили  дверь,
вошли, зажгли спичку и видим, что это только пристройка к  сарайчику,  а
сообщения между ними нет; и пола в сарае тоже нет, и вообще ничего в нем
нет, кроме ржавых, никому не нужных мотыг и лопат да  сломанного  плуга.
Спичка погасла, и мы ушли, воткнув пробой на  старое  место,  и  с  виду
дверь была опять как следует заперта. Том обрадовался и говорит:
   - Ну, теперь все хорошо! Мы для него устроим подкоп. Это у нас займет
целую неделю.
   После этого мы вернулись домой; я вошел в дом с черного  хода  -  они
там дверей не запирали, надо было только потянуть за кожаный ремешок; но
для Тома Сойера это было неподходяще: таинственности мало, ему непремен-
но надо было влезать по громоотводу. Раза три он долезал до  половины  и
каждый раз срывался и напоследок чуть не разбил себе голову. Он  уж  ду-
мал, что придется это дело бросить, а потом отдохнул, решил  попробовать
еще раз наудачу - и все-таки влез.
   Утром мы поднялись чуть свет и пошли к  негритянским  хижинам,  чтобы
приучить к себе собак и познакомиться поближе с тем негром, который кор-
мил Джима, - если это действительно Джиму носили еду. Негры как раз  по-
завтракали и собирались в поле, а Джимов негр накладывал в миску  хлеба,
мяса и всякой еды, и в то время, как остальные уходили, из большого дома
ему прислали ключ.
   У этого негра было добродушное, глуповатое лицо, а волосы он  перевя-
зывал нитками в пучки, для того чтобы отвадить  ведьм.  Он  рассказывал,
что ведьмы ужасно донимают его по ночам; ему  мерещатся  всякие  чудеса,
слышатся всякие слова и звуки, и никогда в жизни с ним  еще  не  бывало,
чтобы надолго Привязалась такая нечисть.
   Он разговорился про свои несчастья и до того увлекся, что совсем  по-
забыл про дело. Том и спрашивает:
   - А ты кому несешь еду? Собак кормить собираешься?
   Негр заулыбался, так что улыбка расплылась у него по всему лицу, вро-
де как бывает, когда запустишь кирпичом в лужу, и говорит:
   - Да, мистер Сид, собаку. И занятная же собачка! Не хотите ли  погля-
деть?
   - Хочу.
   Я толкнул Тома и шепчу ему:
   - Что ж ты, так и пойдешь к нему днем? Ведь по плану не полагается.
   - Тогда не полагалось, а теперь полагается.
   Мы пошли, - провалиться бы ему! - только мне это  очень  не  понрави-
лось. Входим туда и почти ничего не видим - такая темнота; зато  Джим  и
вправду там сидел; он-то нас разглядел и обрадовался:
   - Да ведь это Гек! Господи помилуй, никак и мистер Том здесь?
   Я наперед знал, что так будет, только этого и ждал. Как теперь  быть,
я понятия не имел, а если б и знал, так ничего не мог  поделать,  потому
что этот самый негр вмешался тут и говорит:
   - Боже ты мой, да никак он вас знает?
   Теперь мы пригляделись и все хорошо видели. Том  посмотрел  на  негра
пристально и как будто с удивлением и спрашивает:
   - Кто нас знает?
   - Да вот этот самый беглый негр.
   - Не думаю, чтобы знал; а с чего это тебе пришло в голову?
   - С чего пришло? Да ведь он сию минуту крикнул, что он вас знает.
   Том говорит, как будто с недоумением:
   - Ну, это что-то очень странно... Кто кричал? Когда кричал? Что же он
кричал? - Потом повертывается ко мне и преспокойно спрашивает: - Ты слы-
хал что-нибудь?
   Разумеется, на это можно было ответить только одно, и я сказал:
   - Нет, я ничего ровно не слыхал, никто ничего не говорил.
   Тогда Том обращается к Джиму, глядит на него так, будто первый раз  в
жизни его видит, и спрашивает:
   - Ты что-нибудь говорил?
   - Нет, сэр, - отвечает Джим, - я ничего не говорил, сэр.
   - Ни единого слова?
   - Да, сэр, ни единого.
   - А ты нас раньше видел?
   - Нет, сэр, сколько припомню" не видал.
   Том повертывается к негру, - а тот даже оторопел и глаза вытаращил, -
и говорит строгим голосом:
   - Что это с тобой творится такое? С чего тебе  вздумалось,  будто  он
кричал?
   - Ох, сэр, это все проклятые ведьмы, мне хоть помереть в ту же  пору!
Это все они, сэр, они меня в гроб уложат, всегда напугают до смерти!  Не
говорите про это никому, сэр, а то старый мистер Сайлас будет  ругаться;
он говорит, что никаких ведьм нету. Жалко, ей-богу, что его тут не было,
- любопытно, что бы он сейчас сказал! Небось на этот раз  не  отвертелся
бы! Да что уж, вот так и всегда бывает: кто повадился пить, тому не про-
трезвиться; сами ничего не увидят и толком разобрать не могут, а ты уви-
дишь да скажешь им, так они еще и не верят.
   Том дал ему десять центов и пообещал, что мы никому не скажем;  велел
ему купить еще ниток, чтобы перевязывать себе волосы, а  потом  поглядел
на Джима и говорит:
   - Интересно, повесит дядя Сайлас этого негра или нет? Если бы я  пой-
мал такого неблагодарного негра, который посмел убежать, так уж я бы его
не отпустил, я бы его повесил!
   А пока негр подходил к двери, разглядывал монету и пробовал  на  зуб,
не фальшивая ли, Том шепнул Джиму:
   - И виду не подавай, что ты нас знаешь. А если  ночью  услышишь,  что
копают, так это мы с Геком: мы хотим тебя освободить.
   Джим только-только успел схватить нас за руки и пожать их,  а  тут  и
негр вернулся. Мы сказали, что и еще придем, если он нас возьмет  с  со-
бой; а негр сказал: отчего же не взять,  особенно  в  темные  вечера,  -
ведьмы больше в темноте к нему привязываются, так это даже и лучше, что-
бы побольше было народу.


   ГЛАВА XXXV

   До завтрака оставалось, должно быть, не меньше часа,  и  мы  пошли  в
лес. Том сказал, что копать надо при свете, а от фонаря  свет  уж  очень
яркий, как бы с ним не попасться; лучше набрать побольше гнилушек, кото-
рые светятся, положить их где-нибудь в темном месте, они  и  будут  све-
титься понемножку.
   Мы притащили целую охапку сухих гнилушек, спрятали в бурьяне, а  сами
сели отдохнуть. Том недовольно проворчал:
   - А ей-богу, все это до того легко и просто, что даже противно  дела-
ется? Потому и трудно придумать  какой-нибудь  план  поинтересней.  Даже
сторожа нет, некого поить дурманом, - а ведь сторож  обязательно  должен
быть! Даже собаки нет, чтобы дать ей сонного зелья. Цепь у Джима  длиной
в десять футов, только на одной ноге, и надета на ножку кровати; всего и
дела, что приподнять эту ножку да снять цепь. А дядя Сайлас всякому  ве-
рит: отдал ключ какому-то безмозглому негру, и никто за этим  негром  не
следит. Джим и раньше мог бы вылезти в Окошко,  только  с  десятифутовой
цепью далеко не уйдешь. Просто досадно, Гек, ведь глупее ничего быть  не
может! Самому Приходится выдумывать всякие трудности. Что ж,  ничего  не
поделаешь! Придется как-нибудь изворачиваться с тем, что есть под  рука-
ми. Во всяком случае, один плюс тут есть: для нас больше чести  выручать
его из разных затруднений и опасностей, когда никто этих опасностей  для
нас не приготовил и мы сами должны все придумывать из головы,  хоть  это
вовсе не наша обязанность. Взять хотя бы фонарь.  Если  говорить  прямо,
приходится делать вид, будто с фонарем опасно. Да тут хоть целую процес-
сию с факелами устраивай, никто и не почешется, ядумаю. Кстати, вот  что
мне пришло в голову: первым долгом надо разыскать что-нибудь  такое,  из
чего можно сделать пилу.
   - А для чего нам пила?
   - Как, для чего нам пила? Ведь нужно же отпилить ножку кровати, чтобы
снять с нее цепь!
   - Да ведь ты сам сказал, что цепь и так снимается, надо  только  при-
поднять ножку.
   - Вот это на тебя похоже, Гек Финн! Непременно выберешь самый что  ни
на есть детский способ. Что же ты, неужели и книг никаких не читал? Ни о
бароне Трэнке, ни о Казанове, ни  о  Бенвенуто  Челлини?  А  Генрих  На-
варрский? Да мало ли еще знаменитостей! Где ж это слыхано, чтобы  заклю-
ченных освобождали таким простецким способом? Нет, все авторитеты  гово-
рят в один голос, что надо ножку перепилить надвое  и  так  оставить,  а
опилки проглотить, чтоб никто не заметил, а ножку замазать грязью и  са-
лом, чтобы даже самый зоркий тюремщик не мог разглядеть, где  пилили,  и
думал, что ножка совсем целая. Потом, в ту ночь, когда ты совсем  приго-
товишься к побегу, пнешь ее ногой - она и отлетит; снимешь цепь - вот  и
все. Больше и делать почти нечего: закинешь веревочную лестницу на  зуб-
чатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу, потому что лестница
коротка - целых девятнадцати футов не хватает, - а там уж тебя ждут  ло-
шади, и верные слуги хватают тебя, кладут поперек седла и везут  в  твой
родной Лангедок, или в Наварру, или еще куда-нибудь. Вот это я  понимаю,
Гек! Хорошо, если б около этой хибарки был ров! Если будет время, так  в
ночь побега мы его выкопаем.
   Я говорю:
   - А на что нам ров, когда мы Джима выкрадем через подкоп?
   А он даже и не слушает. Забыл и про меня, и про все на  свете,  схва-
тился рукой за подбородок и думает;  потом  вздохнул,  покачал  головой,
опять вздохнул и говорит:
   - Нет, это ни к чему, никакой надобности нет"
   - Это ты про что? - спрашиваю.
   - Да отпиливать Джиму ногу.
   - Господи помилуй! - говорю. - Ну конечно, какая  же  в  этом  надоб-
ность? А для чего все-таки тебе вздумалось отпиливать ему ногу?
   - Многие авторитеты так делали. Они не могли снять  цепь  -  отрубали
себе руку и тогда бежали. А ногу было бы еще лучше. Но придется обойтись
без этого. Особой необходимости у нас нет, а кроме того, Джим - негр,  и
не поймет, для чего это нужно; ему ведь не растолкуешь, что в Европе так
принято... Нет, придется это бросить! Ну, а веревочную  лестницу  -  это
можно: мы разорвем свои простыни и в два счета сделаем Джиму  веревочную
лестницу. А переслать ее можно будет в пироге, - уж это всегда так дела-
ют. И похуже бывают пироги, да приходится есть.
   - Что ты это плетешь, Том Сойер? - говорю я. - Ненужно Джиму  никаких
веревочных лестниц.
   - Нет, нужно. Ты лучше скажи, что сам плетешь неизвестно что, и  ведь
ничего в этом деле не смыслишь! Веревочная лестница ему  нужна,  у  всех
она бывает.
   - А что он с ней будет делать?
   - Что делать будет? Спрячет ее в тюфяк - не сумеет, что ли?  Все  так
делают, значит, и ему надо. Гек, ты, кажется, ничего не хочешь делать по
правилам - каждый раз что-нибудь новенькое да придумаешь. Если даже  эта
лестница ему не пригодится, ведь она же останется у него в тюфяке  после
побега? Ведь это улика? Ты думаешь, улики не понадобятся? Еще как! А  ты
хочешь, чтобы совсем улик не  осталось?  Вот  это  было  бы  хорошенькое
дельце, нечего сказать! Я такого никогда в жизни не слыхал.
   - Ну, - говорю, - если уж так полагается по правилам, чтоб у него бы-
ла лестница, - ладно, пускай будет, я вовсе не хочу идти против  правил.
Одно только, Том Сойер: если мы порвем  простыни,  чтобы  сделать  Джиму
лестницу, у нас будут неприятности с тетей Салли, это уж как пить  дать.
А я так думаю: лестница из ореховой коры ничего не стоит, добро  на  нее
изводить не нужно, а в пирог ее можно запечь не хуже, чем тряпичную, и в
тюфяк спрятать тоже. А Джим не очень в этих делах разбирается,  ему  все
равно, какую ни...
   - Ну и чушь ты несешь, Гек Финн! Если б я не смыслил ничего, так  по-
малкивал бы! Где это слыхано, чтобы государственный преступник бежал  по
лестнице из ореховой коры? Да это курам на смех!
   - Ну ладно, Том, делай как знаешь; только все-таки, если хочешь  пос-
лушать моего совета, лучше позаимствовать простыню с веревки.
   Он сказал, что это можно. Тут у него явилась еще  одна  мысль,  и  он
сказал:
   - Позаимствуй кстати и рубашку.
   - А для чего нам рубашка, Том?
   - Для Джима - вести дневник.
   - Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!
   - Ну, положим, что не умеет, но ведь он сможет  ставить  какие-нибудь
значки, если мы сделаем ему перо из оловянной ложки или из старого обру-
ча с бочки?
   - Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся - и  лучше,  К  гораздо
скорей.
   - У узников гуси по камере не бегают, чтобы можно было перья дергать,
эх ты, голова! Они всегда делают перья из чегонибудь самого  твердого  и
неподходящего, вроде обломка медного подсвечника, да и мало ли что  под-
вернется под руку! И на это у них уходит много времени - недели, а то  и
месяцы, потому что перо они оттачивают об стенку. Гусиным пером они  пи-
сать ни за что не станут, хоть бы оно и оказалось под рукой. Это не при-
нято.
   - Ну ладно, а из чего же мы ему сделаем чернила?
   - Многие делают из ржавчины со слезами; только это кто Попроще и жен-
щины, а знаменитости пишут своей кровью.
   - И Джим тоже может; а когда ему понадобится известить весь мир,  что
он заключен, послать самое простое таинственное сообщение, так он  может
нацарапать его вилкой на жестяной тарелке и выбросить в  окно.  Железная
Маска всегда так делал, и это тоже очень хороший способ.
   - У Джима нет жестяных тарелок. Его кормят из миски.
   - Это ничего, мы ему достанем.
   - Все равно никто не разберет.
   - Это вовсе не важно, Гек Финн. Его дело - написать и  выбросить  та-
релку за окно. А читать ее тебе незачем. Все  равно  половину  разобрать
нельзя, что они там пишут на тарелках или еще на чем.
   - Тогда какой же смысл тарелки портить?
   - Вот еще! Ведь это же не его тарелки!
   - Все равно, чьи-нибудь, ведь верно?
   - Ну так что ж? Узнику-то какое дело, чьи они...
   Он не договорил - мы услышали рожок, который звал к батраку, и  пошли
домой.
   За это утро мне удалось позаимствовать с веревки простыню и белую ру-
башку; я разыскал еще старый мешок и положил их туда, а потом  мы  взяли
гнилушки и тоже туда сунули. Я называю это  "заимствовать",  потому  что
мой родитель всегда так говорил, но Том сказал, что это не заем, а  кра-
жа. Он сказал, что мы помогаем узнику, а ему все равно, как добыть вещь,
лишь бы добыть, и никто его за это не осудит. Вовсе не преступление, ес-
ли узник украдет вещь, которая нужна ему для побега, То его право; и для
узника мы имеем полное право красть в этом доме все, что нам только  по-
надобится для его освобождения из тюрьмы. Он сказал, что если бы мы были
не узники, тогда, конечно, другое дело, и разве только уж самый  послед-
ний негодяй, дрянь какая-нибудь станет красть, если не сидит  в  тюрьме.
Так что мы решили красть все, что только под руку подвернется. А  как-то
на днях, уже после этого, он завел целый разговор из-за пустяков - из-за
того, что я стащил арбуз с огорода у негров и съел его. Он меня заставил
пойти и отдать неграм десять центов, не объясняя  за  что.  Сказал,  что
красть можно только то, что понадобится. "Что же, -  говорю,  -  значит,
арбуз мне понадобился". А он говорит, что арбуз мне понадобился вовсе не
для того, чтобы бежать из тюрьмы, - вот в чем разница. Говорит: "Вот ес-
ли бы ты спрятал в нем нож для передачи Джиму, чтобы он мог убить тюрем-
щика, тогда другое дело - все было бы в порядке". Ну, я не  стал  с  ним
спорить, хотя не вижу, какой мне интерес стараться для узника, если надо
сидеть да раздумывать над всякими тонкостями каждый раз, как подвернется
случай стянуть арбуз.
   Так вот, я уже говорил, что в это утро мы подождали, пока все  разой-
дутся по своим делам и во дворе никого не будет видно,  и  только  после
этого Том отнес мешок в пристройку, а я стоял во дворе  -  сторожил.  Он
скоро вышел оттуда, и мы с ним пошли и сели на бревна -  поговорить.  Он
сказал:
   - Теперь все готово, кроме инструмента; ну а это легко достать.
   - Кроме инструмента?
   - Ну да.
   - Это для чего же инструмент?
   - Как для чего? Чтобы копать. Ведь не зубами же  мы  землю  выгрызать
будем?
   - А эти старые мотыги и лопаты, что в пристройке, не годятся разве? -
спрашиваю.
   Он оборачивается ко мне, глядит с таким сожалением, что  просто  пла-
кать хочется, и говорит:
   - Гек Финн, где это ты слышал, чтоб у узников были мотыги и лопаты  и
всякие новейшие приспособления, для того  чтобы  вести  подкоп?  Я  тебя
спрашиваю, если ты хоть что-нибудь соображаешь: как же  он  прославится?
Уж тогда чего проще - дать ему ключ, и дело с  концом.  Мотыги,  лопаты!
Еще чего! Да их и королям не дают.
   - Ну ладно, - говорю, - если нам мотыги и лопаты не  подходят,  тогда
что же нам нужно?
   - Ножи, как у мясников.
   - Это чтобы вести подкоп под хибарку?
   - Ну да!
   - Да ну тебя, Том Сойер, это просто глупо.
   - Все равно, глупо или неглупо, а так полагается -  самый  правильный
способ. И никакого другого способа нет; сколько я ни читал в книжках про
это, мне не приходилось слышать, чтобы делали по-другому. Всегда  копают
ножом, да не землю, заметь себе, - всегда у них  там  твердая  скала.  И
сколько времени на это уходит, неделя за неделей... а  они  все  копают,
копают! Да вот, например, один узник в замке д'Иф, в Марсельской гавани,
рылся-рылся и вышел на волю таким способом. И как  ты  думаешь,  сколько
времени он копал?
   - Я почем знаю!
   - Нет, ты отгадай!
   - Ну, не знаю. Месяца полтора?
   - Тридцать семь лет! И вышел из-под земли в Китае.  Вот  как  бывает!
Жалко, что у нас тут тюрьма стоит не на скале!
   - У Джима в Китае никого и знакомых нет.
   - А при чем тут знакомые? У того узника тоже не было знакомых. Всегда
ты собьешься с толку. Держался бы ближе к делу!
   - Ну ладно, мне все равно, где бы он ни вылез, лишь бы выйти на волю;
и Джиму тоже, я думаю, все равно. Только вот что: не такой Джим молодой,
чтобы его ножом откапывать. Он помрет до тех пор.
   - Нет, не помрет. Неужели ты думаешь, что  нам  понадобится  тридцать
семь лет? Ведь копать-то мы будем мягкую землю!
   - А сколько понадобится, Том?
   - Ну, нам ведь нельзя копать столько, сколько полагается, а то как бы
дяде Сайласу не написали оттуда, из-под Нового Орлеана. Как бы он не уз-
нал, что Джим вовсе не оттуда. Тогда он тоже что-нибудь напишет,  -  мо-
жет, объявление про Джима, я почем знаю... Значит, мы не можем рисковать
- возиться с подкопом столько, сколько полагается. По правилам надо  бы,
я думаю, копать два года; но нам этого  никак  нельзя.  Неизвестно,  что
дальше будет, а потому я советую сделать так: копать  понастоящему,  как
можно скорей, а потом взять да и вообразить, будто  мы  копали  тридцать
семь лет. Тогда можно будет в два  счета  его  выкрасть  и  увезти,  как
только поднимется тревога. Да, я думаю, что это будет самое лучшее.
   - Ну, тут еще есть какой-то смысл, - говорю. - Вообразить нам  ничего
не стоит, и хлопот с этим никаких; если надо, так я могу вообразить, что
мы полтораста лет копали. Это мне нетрудно, стоит только привыкнуть. Так
я сейчас сбегаю достану где-нибудь два ножа.
   - Доставай три, - говорит он, - из одного мы сделаем пилу.
   - Том, если такое предложение не против правил и не против религии, -
говорю я, - так вон там, под навесом позади коптильни, есть ржавая пила.
   Он посмотрел на меня вроде как бы с досадой и с огорчением и сказал:
   - Тебя ничему путному не научишь, Гек, нечего и стараться! Беги  дос-
тавай ножи - три штуки!
   И я побежал.


   ГЛАВА XXXVI

   В ту ночь, как только все уснули, мы спустились во двор по громоотво-
ду, затворились в сарайчике, высыпали на пол кучу гнилушек  и  принялись
за работу. Мы расчистили себе место, футов в пять или шесть, вдоль  ниж-
него бревна. Том сказал, что это будет как раз за  кроватью  Джима,  под
нее мы и подведем подкоп, а когда кончим работу, никто даже  не  узнает,
что там есть дыра, потому, что одеяло у Джима висит  чуть  не  до  самой
земли, и только если его приподнимешь и заглянешь под кровать, тогда бу-
дет видно. Мы копали и копали ножами чуть не до  полуночи,  устали,  как
собаки, и руки себе натерли до волдырей, а толку было  мало.  Наконец  я
говорю:
   - Знаешь, Том Сойер, это не на тридцать семь лет работа, а,  пожалуй,
и на все тридцать восемь.
   Он ничего не ответил, только вздохнул, а после того скоро бросил  ко-
пать. Вижу, задумался и думал довольно долго; потом говорит:
   - Не стоит и стараться, Гек; ничего не выйдет. Если бы мы были  узни-
ки, ну тогда еще так, потому что времени у  них  сколько  угодно,  торо-
питься некуда; да и копать пришлось бы пять минут в день,  пока  сменяют
часовых, так что волдырей на руках не было бы; вот мы и копали  бы  себе
год за годом, и все было бы правильно - так, как  полагается.  А  теперь
нам дурака валять некогда, надо поскорей, времени лишнего у нас нет. Ес-
ли мы еще одну ночь так прокопаем, придется на  неделю  бросать  работу,
пока волдыри не пройдут, - раньше, пожалуй, мы и ножа в  руки  взять  не
сможем.
   - Так что же нам делать, Том?
   - Я тебе скажу что. Может, это и неправильно, и  нехорошо,  и  против
нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только другого спо-
соба все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это ножи.
   - Вот это дело! - говорю. - Ну, Том Сойер, голова  у  тебя  и  раньше
здорово работала, а теперь еще лучше. Мотыги - это вещь, а что  нехорошо
и против нравственности, так мне на это ровным счетом  наплевать.  Когда
мне вздумается украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной  шко-
лы, я разбираться не стану, как там по правилам полагается делать,  лишь
бы было сделано. Что мне нужно - так это негр, или арбуз,  или  учебник;
если мотыгой ловчее, так я мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз,
или учебник; а твои авторитеты пускай думают, что хотят, я за них и дох-
лой крысы не дам.
   - Ну что ж, - говорит, - в таком деле можно и вообразить  что-нибудь,
и мотыгу пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы против, не поз-
волил бы себе нарушать правила: что полагается, то полагается, а что нет
- то нет; и если кто знает, как надо, тому нельзя действовать без разбо-
ру, как попало. Это тебе можно откапывать Джима мотыгой, просто так, ни-
чего не воображая, потому что ты ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя,
потому что я знаю, как полагается. Дай сюда нож!
   У него был ножик, но я все-таки подал ему свой.  Он  швырнул  его  на
землю и говорит:
   - Дай сюда нож!
   Я сначала не знал,  что  делать,  потом  сообразил.  Порылся  в  куче
старья, разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и  давай  копать  и  ни
слова мне не говорит.
   Он и всегда был такой привередник. Все у него  по  правилам.  Я  взял
тогда лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так  что
только комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса - больше не  могли,
очень устали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх,
подошел к окну и вижу: Том старается вовсю - хочет влезть по  громоотво-
ду, только ничего у него не получается с волдырями  на  руках.  В  конце
концов он сказал:
   - Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему, что мне де-
лать? Может, придумаешь что-нибудь?
   - Да, - говорю, - только это, пожалуй, против правил. Ступай по лест-
нице, а вообрази, будто это громоотвод.
   Так он и сделал.
   На другой день Том стащил в большом доме  оловянную  ложку  и  медный
подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а я
все слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и ста-
щил три жестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я  ответил,  что
все равно никто этих тарелок не увидит, потому что, когда Джим  выбросит
их в окно, они упадут в бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подбе-
рем, - и пускай он опять на них пишет. Том успокоился и сказал:
   - Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.
   - Протащим их в дыру, - говорю, - когда кончим копать.
   Он только посмотрел на меня с презрением и выразился  в  таком  роде,
что будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять  стал
думать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, только ос-
танавливаться на каком-нибудь из них пока нет  надобности.  Сказал,  что
сначала надо поговорить с Джимом.
   В этот вечер мы спустились по  громоотводу  в  начале  одиннадцатого,
захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и  услышали,
что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он  не  проснулся.  Мы
начали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся  работа
была кончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили
ощупью, нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, погляде-
ли, какой он, - оказалось, что крепкий и здоровый с виду, - а потом ста-
ли будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не  заплакал,
называл нас "голубчиками" и всякими ласковыми  именами,  потом  захотел,
чтобы мы сейчас же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь  у  него  с
ноги и убежали бы вместе с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал  ему,
что это будет не по правилам, сел к нему на кровать и рассказал, какие у
нас планы и как мы все это переменим в один миг, если поднимется  трево-
га; и что бояться ему нечего - мы его освободим обязательно.
   Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы еще дол-
го с ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том  стал
его про все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит  чуть
ли не каждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает  узнать,
хорошо ли ему тут и сыт ли он, - добрей и быть нельзя! - то сказал:
   - Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будем посылать
с ними.
   Я ему говорю:
   - Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду не слыхал!
   Но он даже не обратил внимания на мои слова, и продолжал рассказывать
дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал  Джиму,  что
мы доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната - то-
го негра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему
не удивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он  их  доста-
нет. А вещи помельче мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только
будет их оттуда незаметно вытащить; будем также привязывать  к  тесемкам
теткиного фартука или класть ей в карман, когда подвернется случай. Ска-
зал ему также, какие это будут вещи и для чего они.  А  еще  Том  научил
его, как вести дневник на рубашке, и всему, чему следует. Все ему  расс-
казал. Джим никак не мог понять, зачем все это надо, но решил,  что  нам
лучше знать, раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал, что так
все и сделает, как Том велел.
   У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, так  что  мы
очень неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать,
только руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что
еще никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой  пищи  для
ума; и если бы только он узнал, как это сделать, он бы всю жизнь  в  нее
играл, а потом завещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим,
конечно, со временем привыкнет и ему все больше  и  больше  будет  здесь
нравиться. Он сказал, что это дело можно растянуть лет на восемьдесят  и
поставить рекорд. И тогда все, кто в нем участвовал, прославятся,  и  мы
тоже прославимся.
   Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник  топором  на  мелкие
части, и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы  пошли
к негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру  глаза,  Том
засунул кусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для
Джима, а после того мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что по-
лучится. И получилось замечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не
обломал все зубы - лучше и быть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим
и виду не подал, сказал, что это, должно быть, камешек или  еще  что-ни-
будь попалось в хлебе - это бывает, знаете ли, - только после  этого  он
никогда ничего не кусал так прямо, а сначала всегда возьмет  и  потыкает
вилкой местах в трех-четырех.
   И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровати  выскаки-
вают две собаки, а там еще и еще, пока не  набралось  штук  одиннадцать,
так что прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы  забыли  запереть
дверь в пристройке! А негр Нат как заорет: "Ведьмы!" - повалился на  пол
среди собак и стонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь  нас-
тежь и выкинул на двор кусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за
мясом, а Том в одну секунду выбежал, тут же вернулся и захлопнул  дверь,
- и я понял, что дверь в сарайчик он тоже успел прикрыть, - а потом стал
обрабатывать негра - все уговаривал его, утешал и  расспрашивал,  уж  не
померещилось ли ему что-нибудь. Негр встал, поморгал глазами и говорит:
   - Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только помереть мне  на
этом самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон собак, или
чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их чувство-
вал, - да, сэр! - они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись  только
мне в руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный  разок,
- уж я бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше я ни-
чего не прошу.
   Том сказал:
   - Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда прибегают  всякий
раз, когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят - вот  по-
чему. Ты им испеки заколдованный пирог - вот что тебе надо сделать.
   - Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог? Я и  не  знаю,
как его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.
   - Ну что ж, тогда придется мне самому печь.
   - Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это что угодно - в
ножки поклонюсь, вот как!
   - Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам хорошо относился,
беглого негра нам показал. Только уж смотри будь поосторожней. Когда  мы
придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси глядеть, что мы бу-
дем класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже не  гляди  -
мало ли что может случиться, я почем знаю! А главное, не  трогай  ничего
заколдованного.
   - Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и пальцем ни  до  чего
не дотронусь, хоть озолоти меня!


   ГЛАВА XXXVII

   Это дело мы уладили; потом пошли на задний двор, к мусорной куче, где
валялись старые сапоги, тряпки, битые бутылки, дырявые кастрюльки и про-
чий хлам, покопались в нем и разыскали старый жестяной таз, заткнули по-
лучше дырки, чтобы испечь в нем пирог, спустились в  погреб  и  насыпали
полный таз муки, а оттуда пошли завтракать. По дороге нам  попалось  два
обойных гвоздя, и Том сказал, что они пригодятся узнику - выцарапать ими
на стене темницы свое имя и свои злоключения; один гвоздь мы положили  в
карман фартука тети Салли, который висел на стуле, а другой заткнули  за
ленту на шляпе дяди Сайласа, что лежала на конторке: от детей мы  слыша-
ли, что папа с мамой собираются сегодня утром пойти к беглому негру. По-
том мы сели за стол, и Том  опустил  оловянную  ложку  в  дядин  карман.
Только тети Салли еще не было - пришлось ее дожидаться. А когда она сош-
ла к завтраку, то была вся красная и сердитая и едва дождалась  молитвы;
одной рукой она разливала кофе, а другой все время стукала наперстком по
голове того из ребят, который подвертывался под руку, а потом и говорит:
   - Я искала-искала, весь дом перевернула и просто ума не приложу, куда
могла деваться твоя другая рубашка!
   Сердце у меня упало и запуталось в кишках, и кусок  маисовой  лепешки
стал поперек горла; я закашлялся, кусок у меня выскочил,  полетел  через
стол и угодил в глаз одному из ребятишек, так  что  он  завертелся,  как
червяк на крючке, и заорал во все горло; а  Том  даже  весь  посинел  от
страха. И с четверть минуты или около того наше положение было  незавид-
ное, и я бы свою долю продал за полцены, если бы нашелся покупатель.  Но
после этого мы скоро успокоились - это только от неожиданности  нас  как
будто вышибло из колеи. Дядя Сайлас сказал:
   - Удивительное дело, я и сам ничего не понимаю. Отлично помню, что  я
ее снял, потому что...
   - Потому что на тебе надета одна рубашка, а  не  две.  Тебя  послушай
только! Вот я так действительно знаю, что ты ее снял, лучше  тебя  знаю,
потому что вчера она сушилась на веревке - я своими глазами ее видела. А
теперь рубашка пропала, вот тебе и все!  Будешь  теперь  носить  красную
фланелевую фуфайку, пока я не выберу время сшить тебе новую. За два года
это уж третью рубашку тебе приходится шить. Горят они на тебе,  что  ли?
Просто не понимаю, что ты с ними делаешь, только и знай - шей  тебе  ру-
башки! В твои годы пора бы научиться беречь вещи!
   - Знаю, Салли, я уж стараюсь беречь, как только можно. Но  тут  не  я
один виноват - ты же знаешь, что я их только и вижу, пока они на мне,  а
ведь не мог же я сам с себя потерять рубашку!
   - Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы ее  поте-
рял, я думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже  пропала,
да и это еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну,
рубашку, я думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить,  это
уж верно.
   - А еще что пропало, Салли?
   - Полдюжины свечей пропало - вот что пропало! Может, крысы их  съели?
Я думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли!  Ты
все собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они  по-
хитрей, так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь
не крысы же стащили ложку, уж это-то я знаю!
   - Ну, Салли, виноват, сознаюсь, - это моя оплошность. Завтра же  обя-
зательно заделаю все дыры!
   - Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда Энджелина
Араминта Фелпс!
   Трах! - наперсток стукнул, и девочка вытащила  руку  из  сахарницы  и
смирно уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:
   - Миссис Салли, у нас простыня пропала!
   - Простыня пропала! Ах ты господи!
   - Я сегодня же заткну все дыры, - говорит дядя Сайлас, а сам,  видно,
расстроился.
   - Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню! Как же это
она пропала, Лиза?
   - Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке,  а  теперь
пропала: нет ее там.
   - Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего подобного  не
видывала, сколько живу на свете! Рубашка, простыня,  ложка  и  полдюжины
свечей...
   - Миссис, - вбегает молодая мулатка, - медный подсвечник куда-то  де-
вался!
   - Убирайся вон отсюда, дрянь этакая! А то как запущу в тебя  кофейни-
ком!..
   Тетя Салли просто вся кипела. Вижу - надо удирать при первой  возмож-
ности; улизну, думаю, потихоньку и буду сидеть в  лесу,  пока  гроза  не
пройдет. А тетя Салли развоевалась, просто  удержу  нет,  зато  все  ос-
тальные притихли и присмирели; и вдруг дядя Сайлас выуживает из  кармана
эту самую ложку, и вид у него довольно глупый. Тетя Салли всплеснула ру-
ками я замолчала, разинув рот, - а мне  захотелось  убраться  куданибудь
подальше, - но ненадолго, потому что она сейчас же сказала:
   - Ну, так я и думала! Значит, она все время была у  тебя  в  кармане;
надо полагать, и все остальное тоже там. Как она туда попала?
   - Право, не знаю, Салли, - говорит дядя, вроде как бы оправдываясь, -
а не то я бы тебе сказал. Перед завтраком я сидел и читал "Деяния  апос-
толов", главу семнадцатую, и, должно быть,  нечаянно  положил  в  карман
ложку вместо Евангелия... наверно, так, потому что Евангелия  у  меня  в
кармане нет. Сейчас пойду посмотрю: если Евангелие там лежит, значит,  я
положил его не в карман, а на стол и взял ложку, а после того...
   - Ради бога, замолчи! Дайте мне покой! Убирайтесь отсюда все, все  до
единого, и не подходите ко мне, пока я не успокоюсь!
   Я бы ее услышал, даже если бы она шептала про себя, а не кричала так,
и встал бы и послушался, даже если бы лежал мертвый. Когда мы  проходили
через гостиную, старик взял свою шляпу, и гвоздь упал на пол;  тогда  он
просто подобрал его, положил на каминную полку и вышел - и  даже  ничего
не сказал. Том все это видел, вспомнил про ложку и сказал:
   - Нет, с ним никаких вещей посылать нельзя, он не  надежен.  -  Потом
прибавил: - А все-таки он нам здорово помог с этой ложкой, сам  того  не
зная, и мы ему тоже поможем - и опять-таки  он  знать  не  будет:  давай
заткнем эти крысиные норы!
   Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мы возились  це-
лый час, зато уж все заделали "как следует, прочно  и  аккуратно.  Потом
слышим на лестнице шаги - мы скорей потушили свечку и спрятались;  смот-
рим - идет наш старик со свечкой в одной руке и с целой  охапкой  всякой
всячины в другой, и такой рассеянный - тычется, как во сне. Сначала  су-
нулся к одной норе, потом к другой - все по очереди обошел. Потом  заду-
мался и стоял, должно быть, минут пять, обирая сало со свечки; потом по-
вернулся и побрел к лестнице, еле-еле,  будто  сонный,  а  сам  говорит:
"Хоть убей, не помню, когда я это сделал! Вот надо было бы  сказать  ей,
что зря она из-за крыс меня ругала. Ну да уж ладно,  пускай!  Все  равно
никакого толку не выйдет", - и стал подниматься по лестнице, а сам  бор-
мочет что-то. А за ним и мы ушли. Очень хороший был старик! Он и  сейчас
такой!
   Том очень беспокоился, как же нам быть с ложкой, сказал, что без лож-
ки нам никак нельзя, и стал думать. Сообразил все как следует,  а  потом
сказал мне, что делать. Вот мы все и вертелись около корзины с  ложками,
пока не увидели, что тетя Салли идет; тогда Том стал пересчитывать ложки
и класть их рядом с корзинкой; я спрятал одну в рукав, а Том и говорит:
   - Знаете, тетя Салли, а все-таки ложек только девять.
   Она говорит:
   - Ступай играть и не приставай ко мне! Мне лучше  знать,  я  сама  их
считала.
   - Я тоже два раза пересчитал, тетя, и все-таки получается девять.
   Она, видно, из себя выходит, но, конечно, стала считать, да в  всякий
на ее месте стал бы.
   - Бог знает, что такое! И правда, всего девять! - говорит она.  -  А,
да пропади они совсем, придется считать еще раз!
   Я подсунул ей ту ложку, что была у меня в рукаве, она  Пересчитала  и
говорит:
   - Вот еще напасть - опять их десять!
   А сама и сердится, и не знает, что делать. А Том говорит:
   - Нет, тетя, не может быть, чтобы было десять.
   - Что ж ты, болван, не видел, как я считала?
   - Видел, да только...
   - Ну ладно, я еще раз сочту.
   Я опять стянул одну, и опять получилось девять, как и в тот раз.  Ну,
она прямо рвала и метала, даже вся дрожит - до того взбеленилась. А сама
все считает и считает и уж до того запуталась, что корзину стала считать
вместе с ложками, и оттого три раза у нее получилось правильно, а другие
три раза - неправильно. Тут она как схватит корзинку и шварк ее в угол -
кошку чуть не убила; потом велела нам убираться и не мешать ей,  а  если
мы до обеда еще раз попадемся ей на глаза, она нас выдерет. Мы взяли эту
лишнюю ложку да и сунули ей в карман, пока она нас  отчитывала,  и  Джим
получил ложку вместе с гвоздем, все как следует, еще до обеда. Мы  оста-
лись очень довольны и Том сказал, что  для  такого  дела  стоило  потру-
диться, потому что ей теперь этих ложек ни за  что  не  сосчитать,  хоть
убей, - все будет сбиваться; и правильно сочтет, да себе не  поверит;  а
еще денька три посчитает - у нее и совсем голова  кругом  пойдет,  тогда
она бросит считать эти ложки да еще пристукнет  на  месте  всякого,  кто
только попросит их сосчитать.
   Вечером мы опять повесили ту простыню на веревку и украли  другую,  у
тети Салли из шкафа, и два дня подряд только тем и занимались: то  пове-
сим, то опять, стащим, пока она не сбилась со счета и не сказала, что ей
наплевать, сколько у нее простынь, - не губить же из-за них  свою  душу!
Считать она больше ни за что на свете не станет, лучше умрет.
   Так что насчет рубашки, простыни, ложки и свечей нам нечего было бес-
покоиться - обошлось: тут и теленок помог, и крысы, и путаница в  счете;
ну а с подсвечником тоже как-нибудь дело обойдется, это не важно.
   Зато с пирогом была возня: мы с ним просто замучились. Мы его  месили
в лесу и пекли там же; в конце концов все сделали, и довольно  прилично,
но не в один день; мы извели три полных таза муки, пока его  состряпали,
обожгли себе все руки" и глаза разъело дымом; нам, понимаете  ли,  нужна
была одна только корка, а она никак не держалась, все проваливалась.  Но
в конце концов мы все-таки придумали, как надо сделать: положить в пирог
лестницу да так и запечь вместе. Вот на другую ночь мы уселись вместе  с
Джимом, порвали всю простыню на узенькие полоски и свили  их  вместе,  и
еще до рассвета получилась у нас замечательная веревка, хоть человека на
ней вешай. Мы вообразили, будто делали ее девять месяцев.
   А перед обедом мы отнесли ее в лес, но только в пирог она не  влезла.
Если б понадобилось, этой веревки хватило бы на сорок пирогов, раз мы ее
сделали из целой простыни; осталось бы и на суп, и на колбасы, и на  что
угодно. Целый обед можно было приготовить. Но нам это было  ни  к  чему.
Нам было нужно ровно столько, сколько могло влезть в пирог, а  остальное
мы выбросили. В умывальном тазу мы никаких пирогов не пеклибоялись,  что
замазка отвалится; зато у дяди Сайласа  оказалась  замечательная  медная
грелка с длинной деревянной ручкой, он ею очень дорожил, потому что  ка-
кой-то там благородный предок привез ее из Англии вместе  с  Вильгельмом
Завоевателем на "Мейфлауэре" или еще на каком-то из  первых  кораблей  и
спрятал на чердаке вместе со всяким старьем и другими ценными вещами;  и
не то чтобы они дорого стоили - они вовсе ничего не стоили, а просто бы-
ли ему дороги как память; так вот мы ее стащили потихоньку и  отнесли  в
лес; но только сначала пироги в ней тоже не удавались - мы не  умели  их
печь, а зато в последний раз здорово получилось. Мы взяли грелку,  обма-
зали ее внутри тестом, поставили на уголья, запихали туда веревку, опять
обмазали сверху тестом, накрыли крышкой и засыпали горячими угольями,  а
сами стояли шагах в пяти и держали ее за длинную ручку, так что  было  и
не жарко и удобно, и через четверть часа испекся пирог,  да  такой,  что
одно загляденье. Только тому, кто стал бы есть этот пирог, надо было  бы
сначала запасти пачек сто зубочисток, да и живот бы у  него  заболел  от
этой веревочной лестницы - небось скрючило бы в три погибели!  Не  скоро
запросил бы еды, я-то уж знаю!
   Нат не стал смотреть, как мы клали заколдованный пирог Джиму в миску,
а в самый низ, под провизию, мы сунули три жестяные тарелки, и Джим  все
это получил в полном порядке; а как только остался один, разломал  пирог
и спрятал веревочную лестницу к себе в тюфяк, а потом нацарапал какие-то
каракули на тарелке и выбросил ее в окно.


   ГЛАВА XXXVIII

   Делать эти самые перья было сущее мученье, да и пилу тоже; а Джим бо-
ялся, что всего трудней будет с надписью, с  той  самой,  которую  узник
должен выцарапывать на стене. И всетаки надо было, - Том сказал, что без
этого нельзя; не было еще ни одного случая, чтобы государственный  прес-
тупник не оставил на стене надписи и своего герба.
   - Возьми хоть леди Джейн Грэй, - сказал он, - или Гилфорда Дадли, или
хоть старика Нортумберленда! А что же делать, Гек,  если  возни  с  этим
много? Как же иначе быть? Ведь без этого не обойдешься! Все равно  Джиму
придется делать и надпись и герб. Все делают.
   Джим говорит:
   - Что вы, мистер Том! У меня никакого герба нету, ничего у меня  нет,
кроме вот этой старой рубахи, а на ней мне надо вести дневник, сами зна-
ете.
   - Ты ничего не понимаешь, Джим; герб - это совсем другое.
   - А все-таки, - говорю я, - Джим верно сказал, что герба у него нету,
потому что откуда же у него герб?
   - Мне это тоже известно, - говорит Том, - только герб у его непремен-
но будет, еще до побега, - если бежать, так уж бежать по всем  правилам,
честь по чести.
   И пока мы с Джимом точили перья на кирпиче - Джим медное, а я из оло-
вянной ложки, - Том придумывал ему герб.
   Наконец он сказал, что ему вспомнилось очень  много  хороших  гербов,
так что он даже не знает, который взять; а впрочем, есть  один  подходя-
щий, на нем он и остановится.
   - На рыцарском щите у нас будет золотой пояс; внизу  справа  -  косой
червленый крест и повязка, и на нем лежащая собака-это значит опасность,
а под лапой у нее цепь, украденная зубцами, - это рабство; зеленый  шев-
рон с зарубками в верхней части, три вогнутые линии в лазурном поле, а в
середина щита - герб и кругом зазубрины; сверху - беглый негр, чернью, с
узелком через плечо, на черной полосе с левой стороны, а внизу две черв-
леные подставки поддерживают щит - это  асы  с  тобой;  девиз  "Maggiore
fretta, minore att". Это я из книжки взял - значит: "Тише едешь - дальше
будешь".
   - Здорово! - говорю. - А все остальное-то что значит?
   - Нам с этим возиться некогда, - говорит Том, - нам надо кончать пос-
корее, да и удирать отсюда.
   - Ну хоть что-нибудь скажи! Что значит "повязка"?
   - Повязка-это... в общем, незачем тебе знать, что это  такое.  Я  ему
покажу, как это делается, когда надо будет.
   - Как тебе не стыдно, - говорю, - мог бы все-таки сказать человеку! А
что такое "черная полоса с левой стороны"?
   - Я почем знаю! Только Джиму без нее никак нельзя. У всех вельмож она
есть.
   Вот он и всегда так. Если не захочет почему-нибудь объяснять, так  ни
за что не станет. Хоть неделю к нему приставай, все равно толку  не  бу-
дет.
   Уладив дело с гербом, он принялся за остальную работу - стал придумы-
вать надпись пожалобнее; сказал, что Джиму без нее никак нельзя, у  всех
она бывает. Он придумал много разных надписей, написал на бумажке и про-
чел нам все по порядку:
   "1. Здесь разорвалось сердце узника.
   2. Здесь бедный пленник, покинутый всем  светом  и  друзьями,  влачил
свое печальное существование.
   3. Здесь разбилось одинокое сердце и усталый дух отошел на покой пос-
ле тридцати семи лет одиночного заключения.
   4. Здесь, без семьи и друзей, после тридцати семи лет горестного  за-
точения погиб благородный незнакомец, побочный сын Людовика  Четырнадца-
того".
   Голос Тома дрожал, когда он читал нам эти надписи, он чуть не плакал.
После этого он никак не мог решить, которую надпись выбрать для Джима, -
уж очень все они были хороши; и в конце концов решил, чтобы Джим выцара-
пал на стенке все эти надписи. Джим сказал, что тогда ему целый год при-
дется возиться - выцарапывать столько всякой чепухи гвоздем  на  бревне,
да он еще и буквы-то писать не умеет; но Том ответил, что он сам ему на-
метит буквы начерно, и тогда ему ничего не надо будет  делать  -  только
обвести их, и все. Потом он помолчал немного и сказал:
   - Нет, как подумаешь, все-таки бревна не годятся: в тюрьмах не бывает
бревенчатых стен. Нам надо выдалбливать надпись на камне. Ну что ж, дос-
танем камень.
   Джим сказал, что камень будет еще хуже бревна и уйдет такая  пропасть
времени, пока все это выдолбишь, что этак он и не  освободится  никогда.
Том сказал, что я ему буду помогать, и подошел  посмотреть,  как  у  нас
подвигается дело с перьями. Ужасно скучная и противная была работа,  та-
кая с ней возня! И руки у меня никак не заживали после волдырей, и  дело
у нас что-то плохо двигалось, так что Том сказал:
   - Я знаю, как это уладить. Нам все равно нужен камень для герба и для
скорбных надписей, вот мы и убьем двух зайцев одним камнем. У  лесопилки
валяется здоровый жернов, мы его стащим, выдолбим на нем все, что  надо,
а заодно будем оттачивать на нем перья и пилу тоже.
   Мысль была неплохая, да и жернов тоже был ничего себе, и  мы  решили,
что как-нибудь справимся. Еще не было полуночи, и мы отправились на  ле-
сопилку, а Джима усадили работать. Мы стащили этот жернов и покатили его
домой; ну и работа же с ним была - просто адская! Как мы ни старались, а
он все валился набок, и нас чуть-чуть не придавило. Том сказал, что  ко-
го-нибудь одного непременно придавит жерновом, пока мы  его  докатим  до
дому. Доволокли мы его до полдороги, а сами окончательно выдохлись - об-
ливаемся потом. Видим, что ничего у нас не выходит, взяли да и пошли  за
Джимом. Он приподнял свою кровать, снял с ножки цепь, обмотал ее  вокруг
шеи, потом мы пролезли в подкоп и дальше в пристройку, а там мы с Джимом
навалились на жернов и покатили его, как перышко,  а  Том  распоряжался.
Распоряжаться-то он был мастер, куда до него всем другим мальчишкам!  Да
он и вообще знал, как что делается.
   Дыру мы прокопали большую, но все-таки жернов в нее не пролезал; Джим
тогда взял мотыгу и в два счета ее расширил. Том  нацарапал  на  жернове
гвоздем эти самые надписи и засадил Джима за работу - с  гвоздем  вместо
зубила и с железным болтом вместо молотка, а нашли мы его среди хлама  в
пристройке - и велел ему долбить жернов, пока свеча не догорит, а  после
этого ложиться спать, только сперва велел ему спрятать жернов под матрас
и спать на нем. Потом мы ему помогли надеть цепь обратно на ножку крова-
ти и сами тоже решили отправиться ко сну. Вдруг Том  что-то  вспомнил  и
говорит.
   - Джим, а пауки здесь у тебя есть?
   - Нет, сэр! Слава богу, нет, мистер Том.
   - Ну ладно, мы тебе достанем.
   - Да господь с вами, на что они мне? Я их боюсь  до  смерти.  Уж,  по
мне, лучше гремучие змеи.
   Том задумался на минутку, а потом и говорит:
   - Хорошая мысль! И, кажется, так и раньше делали. Ну, само собой, де-
лали. Да, просто замечательная мысль! А где ты же будешь держать?
   - Кого это, мистер Том?
   - Да гремучую змею.
   - Господи ты мой боже, мистер Том! Да  если  сюда  заползет  гремучая
змея, я убегу или прошибу головой эту самую стенку!
   - Да что ты, Джим, ты к ней привыкнешь, а там и бояться  перестанешь.
Ты ее приручи.
   - "Приручи"!
   - Ну да, что ж тут трудного? Всякое животное любит, чтобы его прилас-
кали, и даже не подумает кусать человека, который с ним ласково  обраща-
ется. Во всех книжках про это говорится. Ты попробуй  только,  больше  я
тебя ни о чем не прощу, - попробуй дня два или три.  Ты  ее  можешь  так
приручить, что она тебя скоро полюбит, будет спать с тобой и ни на мину-
ту с тобой не расстанется: будет обертываться вокруг твоей шеи и засовы-
вать голову тебе в рот.
   - О! не говорите, мистер Том, ради бога! Слышать не могу! Это она мне
в рот голову засунет? Подумаешь, одолжила! Очень нужно!  Нет,  ей  долго
ждать придется, чтобы я ее попросил. Да и спать с ней я тоже не желаю.
   - Джим, не дури! Узнику полагается иметь ручных животных, а если гре-
мучей змеи ни у кого еще не было, тем больше тебе чести, что  ты  первый
ее приручишь, - лучше и не придумаешь способа прославиться.
   - Нет, мистер Том, не хочу я такой славы. Укусит меня змея в подборо-
док, на что тогда и слава! Нет, сэр, ничего этого я не желаю.
   - Да ну тебя, неужели хоть попробовать не можешь? Ты только попробуй,
а не выйдет, возьмешь и бросишь.
   - А пока я буду пробовать, змея меня укусит, тогда уж  поздно  будет.
Мистер Том, я на все согласен; если надо, что хотите сделаю;  но  только
если вы с Геком притащите гремучую змею, чтобы я ее приручал,  я  отсюда
убегу, верно вам говорю!
   - Ну ладно, пускай, раз ты такой упрямый. Мы тебе достанем ужей, а ты
навяжи им пуговиц на хвосты, будто бы это гремучий, - сойдет  и  так,  я
думаю.
   - Ну, это еще туда-сюда, мистер Том, хотя, сказать вам по правде,  не
больно-то они мне нужны. Вот уж не думал, что такое это хлопотливое дело
- быть узником.
   - А как же, и всегда так бывает, если все делается по правилам. Крысы
тут у тебя есть?
   - Нет, сэр, ни одной не видал.
   - Ну, мы тебе раздобудем крыс.
   - Зачем мистер Том? Мне крыс не надо! Хуже крыс ничего на свете  нет:
никакого от них покою, так и бегают по всему телу и за ноги кусают, ког-
да спать хочется, и мало ли еще что! Нет, сэр, уж  лучше  напустите  мне
ужей, коли нельзя без этого, а крыс мне никаких не надо  -  на  что  они
мне, ну их совсем!
   - Нет, Джим, без крыс тебе нельзя, у всех они бывают. И,  пожалуйста,
не упирайся. Узнику без крыс никак невозможно,  даже  и  примеров  таких
нет. Они их воспитывают, приручают, учат разным фокусам, и крысы  к  ним
привыкают, лезут, как мухи. А тебе надо бы их  приманивать  музыкой.  Ты
умеешь играть на чем-нибудь?
   - У меня ничего такого нет, разве вот гребенка с бумажкой да еще губ-
ная гармошка; им, я думаю, неинтересно будет слушать.
   - Отчего же неинтересно! Им все равно, на  чем  ни  играют,  была  бы
только музыка. Для крыс сойдет и губная гармошка. Все животные любят му-
зыку, а в тюрьме так просто жить без нее не могут. Особенно если что-ни-
будь грустное; а на губной гармошке только такое и  получается.  Им  это
всегда бывает любопытно: они высовываются посмотреть, что такое с  тобой
делается... Ну, теперь у тебя все в порядке, очень  хорошо  все  устрои-
лось. По вечерам, перед сном, ты сиди на кровати и играй, и по утрам то-
же. Играй "Навек расстались мы" - это крысам скорей всего должно  понра-
виться. Поиграешь минуты две - сам увидишь, как все крысы, змеи, пауки и
другие твари соскучатся и вылезут. Так и начнут по тебе лазить все вмес-
те, кувыркаться... Вот увидишь - им сделается очень весело!
   - Да, им-то еще бы не весело, мистер Том, а вот каково мне будет?  Не
вижу я в этом ничего хорошего. Ну, если надо, что ж, ничего  не  подела-
ешь. Уж буду крыс забавлять, только бы нам с вами не поссориться.
   Том постоял еще, подумал, не забыл ли он чего-нибудь, а потом и гово-
рит:
   - Да, еще одно чуть не забыл. Можешь ты здесь вырастить  цветок,  как
по-твоему?
   - Не знаю, может, я и вырастил бы, мистер Том,  но  только  уж  очень
темно тут, да и цветок мне ни к чему - хлопот с ним не оберешься.
   - Нет, ты все-таки попробуй. Другие узники выращивали.
   - Какой-нибудь репей, этакий длинный, вроде розги, пожалуй, вырастет,
мистер Том, только стоит ли с ним возиться, радость невелика.
   - Ты про это не думай. Мы тебе достанем совсем маленький, ты его  по-
сади вон в том углу и выращивай. Да зови его не репей,  а  "пиччола",  -
так полагается, если он растет в тюрьме. А поливать будешь своими слеза-
ми.
   - Да у меня из колодца много воды, мистер Том.
   - Вода из колодца тебе ни к чему, тебе надо  поливать  цветок  своими
слезами. Уж это всегда так делается.
   - Мистер Том, вот увидите, у меня от воды он так будет расти хорошо -
другому и со слезами за мной не угнаться!
   - Не в том дело. Обязательно надо поливать слезами.
   - Он у меня завянет, мистер Том, ей-богу, завянет: ведь  я  не  плачу
почти что никогда.
   Даже Том не знал, что на это сказать. Он все-таки подумал и  ответил,
что придется Джиму как-нибудь постараться - хуком, что ли, потереть гла-
за. Он пообещал, что утром потихоньку сбегает к негритянским  хижинам  и
бросит луковицу ему В кофейник. Джим на это сказал, что уж лучше он себе
табаку в кофей насыплет, и вообще очень ворчал, ко  всему  придирался  и
ничего не желал делать: ни возиться с репейником, ни играть для крыс  на
гармошке, ни заманивать и приручать змей, пауков и  прочих  тварей;  это
кроме всякой другой работы: изготовления перьев, надписей,  дневников  и
всего остального. Он говорил, что быть узником - каторжная работа,  хуже
всего, что ему до сих пор приходилось делать, да еще и отвечать  за  все
надо. Том даже рассердился на него в конце концов и  сказал,  что  такой
замечательной возможности прославиться еще ни у одного узника никогда не
было, а он ничего этого не ценит, все только пропадает даром - не в коня
корм. Тут Джим раскаялся, сказал, что он больше никогда спорить  не  бу-
дет, и после этого мы с Томом ушли спать.


   ГЛАВА XXXIX

   Утром мы сходили в город и купили проволочную крысоловку, принесли ее
домой, откупорили самую большую крысиную нору, и через какой-нибудь  час
у нас набралось штук пятнадцать крыс, да еще каких - самых  здоровенных!
Мы взяли и поставили крысоловку в надежное место,  под  кровать  к  тете
Салли. Но покамест мы ходили за пауками маленький Томас Франклин Бенджа-
мен Джефферсон Александер Фелпс нашел ее там и открыл дверцу  -  посмот-
реть, вылезут ли крысы; и они, конечно, вылезли; а тут вошла тетя Салли,
и когда мы вернулись, она стояла на кровати и визжала во весь  голос,  а
крысы старались, как могли, чтобы ей не было скучно. Она схватила орехо-
вый прут и отстегала нас обоих так, что пыль летела, а потом мы часа два
ловили еще пятнадцать штук, - провалиться бы этому мальчишке, везде  ле-
зет! - да и крысы-то попались так себе, неважные, потому что  самые  что
ни на есть отборные были в первом улове. Я отродясь не видел таких  здо-
ровенных крыс, какие нам попались в первый раз.
   Мы наловили самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц  и  прочей
живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом  раздума-
ли: осы были в гнезде. Мы не сразу бросили это дело, а  сидели,  дожида-
лись, сколько могли вытерпеть: думали, может, мы  их  выживем,  а  вышло
так, что они нас выжили. Мы раздобыли нашатыря, натерли им укусы, и поч-
ти что все прошло, только садиться мы все-таки не могли. Потом мы  пошли
за змеями и наловили десятка два ужей и медяниц, посадили их в  мешок  и
положили в нашей комнате, а к тому времени пора было ужинать;  да  мы  и
поработали в тот день как следует, на совесть, а уж проголодались - и не
говорите! А когда мы вернулись, ни одной змеи в мешке не было:  мы  его,
должно быть, плохо завязали, и  они  ухитрились  как-то  вылезти  и  все
уползли. Только это было не важно, потому что все они  остались  тут,  в
комнатах, - и мы так и думали, что опять их переловим. Но еще долго пос-
ле этого змей в доме было сколько угодно! То и дело они валились  с  по-
толка или еще откуда-нибудь и обыкновенно норовили попасть к тебе в  та-
релку или за шиворот, и всегда не вовремя. Они были такие красивые,  по-
лосатые и ничего плохого не делали, но тетя Салли в этом не разбиралась:
она терпеть не могла змей какой бы ни было породы и совсем  не  могла  к
ним привыкнуть, сколько мы ее ни приучали. Каждый раз, как змея  на  нее
сваливалась, тетя Салли бросала работу, чем бы ни была занята, и убегала
вон из комнаты. Я такой женщины еще не видывал. А вопила она так, что  в
Иерихоне слышно было. Никак нельзя было ее заставить дотронуться до змеи
даже щипцами. А если она находила змею у себя в постели, то  выскакивала
оттуда и поднимала такой крик, будто в доме пожар. Она так  растревожила
старика, что он сказал, лучше бы господь бог совсем никаких змей не соз-
давал. Ни одной змеи уже не оставалось в доме, и после того прошла целая
неделя, а тетя Салли все никак не могла успокоиться. Какое  там!  Сидит,
бывало, задумавшись о чем-нибудь, и только дотронешься  перышком  ей  до
шеи, она так и вскочит. Глядеть смешно! Том сказал, что все женщины  та-
кие. Он сказал, что так уж они устроены, а почему - кто их знает.
   Нас стегали прутом каждый раз, как тете Салли попадалась на глаза ка-
кая-нибудь из наших змей, и она грозилась, что еще и не так нас отстега-
ет, если мы опять напустим змей полон дом. Я на нее не обижался,  потому
что стегала она не больно; обидно только было возиться -  опять  их  ло-
вить. Но мы всетаки наловили и змей, и всякой прочей живности, - и то-то
веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет, а  они
все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже  его  недо-
любливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что  ему
даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут  же  в
кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь  -  такое  тут
творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: ко-
гда змеи спят, тогда крысы на палубе; а крысы уснут, так змеи на  вахте;
и вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а  другие  скачут
по нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так
пауки за него принимаются. Он сказал, что если  когда-нибудь  выйдет  на
свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за  большое  жало-
ванье.
   Так вот, недели через три все у нас отлично наладилось и шло  как  по
маслу. Рубашку мы давно ему доставили, тоже в пироге; и каждый раз,  как
Джима кусала крыса, он вставал и писал строчку-другую в  дневнике,  пока
чернила еще свежие; перья тоже были готовы, надписи и  все  прочее  было
высечено на жернове; ножку кровати мы распилили надвое, а опилки  съели,
и от этого животы у нас разболелись до невозможности. Так и думали,  что
помрем, однако не померли. Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал,  и
Том то же говорит. Я уже сказал, что вся работа у нас была в конце  кон-
цов сделана, но только мы совсем замучились, особенно Джим. Дядя  Сайлас
писал раза два на плантацию под Новый Орлеан, чтобы они приехали и  заб-
рали своего беглого негра, но ответа не получил, потому что такой  план-
тации вовсе не было; тогда он решил дать объявление про Джима в газетах,
в Новом Орлеане и в Сент-Луисе; а когда он помянул про Сент-Луис, у меня
даже мурашки забегали по спине: вижу - время терять нечего. Том  сказал,
что теперь пора писать анонимные письма.
   - А это что такое? - спрашиваю.
   - Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают
так, иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за  преступни-
ком и дает знать коменданту крепости. Когда Людовик  Шестнадцатый  соби-
рался дать тягу из Тюильри, одна служанка его выследила.  Очень  хороший
способ, ну и анонимные письма тоже ничего. Мы будем действовать и так  и
этак. А то еще бывает - мать узника меняется с ним одеждой: она  остает-
ся, а он бежит в ее платье. И так тоже можно.
   - Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами дога-
дываются, это уж их дело.
   - Да, я знаю, только надеяться на них нельзя.  С  самого  начала  так
пошло - все нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые  и  недо-
гадливые, ровно ничего не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто
и мешать не станет, и после всех наших трудов и хлопот этот побег  прой-
дет без сучка, без задоринки, и ничего у нас не получится, ничего не бу-
дет интересного.
   - Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.
   - Да ну тебя! - говорит, а сам надулся.
   Тогда я сказал:
   - Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит,  то  и  мне
подойдет. А как же нам быть со служанкой?
   - Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и  стянешь  платье  у
этой мулатки.
   - Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется,  у  нее,  наверно,
только одно это платье и есть.
   - Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы от-
нести анонимное письмо и подсунуть его под дверь.
   - Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно - я бы и в своей  одежде
отнес.
   - Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?
   - Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.
   - Это к делу не относится. Нам надо только  выполнить  свой  долг,  а
увидит кто или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя,  сов-
сем никаких принципов нет?
   - Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто  у  нас
Джимова мать?
   - Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.
   - Ну что ж, только тебе придется остаться в  сарайчике,  когда  мы  с
Джимом убежим.
   - Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы
это его переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы  все  вместе
"проследуем в изгнание". Когда бежит какой-нибудь узник из  благородных,
то говорится, что он "проследовал в  изгнание".  Всегда  так  говорится,
когда, например, король убежит. И королевский сын то  же  самое,  -  все
равно законный сын или противозаконный, это значения не имеет.
   Том написал анонимное письмо, а я в  ту  же  ночь  стянул  у  мулатки
платье, переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сде-
лал, как Том велел. Письмо было такое:
   "Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.
   Неизвестный друг"
   На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том
нарисовал кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще од-
ну - с гробом - на кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так  пу-
гались. Все ваши до того перепугались, будто их на каждом шагу и за две-
рями и под кроватями стерегли привидения  и  носились  в  воздухе.  Если
кто-нибудь хлопал дверью, тетя Салли вздрагивала и  охала;  если  падала
какая-нибудь вещь, она тоже вздрагивала и охала;  если,  бывало,  дотро-
нешься до нее как-нибудь незаметно, она тоже охает; куда бы она ни обер-
тывалась лицом, ей все казалось, что кто-нибудь стоит сзади, и она то  и
дело оглядывалась и охала; и не успеет, бывало, повернуться на три  чет-
верти, как опять оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться,
и сидеть ей тоже было страшно. Так что письмо подействовало  как  нельзя
лучше, - это Том сказал; он сказал, что лучше даже и быть не  может.  Из
этого видно, говорит, что мы поступали правильно.
   А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на  другое  же  утро,
едва начало светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с  ним
быть, потому что за ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по
негру на всю ночь. Том спустился по громоотводу на разведку; увидел, что
негр на черном ходу спит, засунул письмо ему за шиворот  и  вернулся.  В
письме говорилось:
   "Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с
индейской территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого  нег-
ра; они вас пугают, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из  шай-
ки, только я уверовал в бога и хочу бросить разбой и стать честным чело-
веком - вот почему я вам выдаю их адский замысел. Они подкрадутся с  се-
вера, вдоль забора, ровно в полночь; у них есть поддельный ключ от  того
сарая, где сидит беглый негр. Если им будет грозить опасность, я  должен
протрубить в рожок, но вместо этого я буду блеять овцой, когда они забе-
рутся в сарай, а трубить не стану. Пока они будут снимать с  него  цепи,
вы подкрадитесь и заприте их всех на замок, тогда вы их  можете  преспо-
койно убить. Делайте так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они
что-нибудь заподозрят и поднимут целый тарарам. Никакой награды я не же-
лаю, с меня довольно и того, что я поступил по-честному.
   Неизвестный друг"


   ГЛАВА XL

   После завтрака мы, в самом отличном настроении, взяли  мой  челнок  и
поехали за реку ловить рыбу и обед с собой захватили; очень хорошо  про-
вели время, осмотрели плот, нашли, что он в полном порядке, и домой вер-
нулись поздно, к самому ужину; смотрим - все ходят  такие  перепуганные,
встревоженные, что совсем ничего не соображают; нам велели,  как  только
мы поужинаем, в ту же минуту идти спать, а почему - не  сказали,  и  про
новое письмо - ни слова; да мы и не нуждались, потому что и так все зна-
ли не хуже ихнего; а как только мы поднялись на лестницу  и  тетя  Салли
повернулась к нам спиной, мы сейчас же юркнули в погреб, к шкафу, нагру-
зились провизией на целый обед, перенесли все это к  себе  в  комнату  и
легли, а около половины двенадцатого опять встали; Том надел платье, ко-
торое стащил у тети Салли, и хотел было нести провизию, но  вдруг  гово-
рит:
   - А где же масло?
   - Я положил кусок на маисовую лепешку, - говорю.
   - Значит, там и оставил - масла здесь нет.
   - Может обойтись и без масла, - говорю.
   - Ас маслом еще лучше, - говорит Том. - Ступай-ка ты в погреб да при-
неси его. А потом спустись по громоотводу и приходи скорей. Я набью  со-
ломой Джимово платье - будто это его переодетая мать, - а как только  ты
вернешься, я проблею овцой, и мы убежим все вместе.
   И он ушел, а я спустился в погреб. Кусок масла,  примерно  с  большой
кулак, лежал там, где я его оставил; я захватил его вместе  с  лепешкой,
задул свечу и стал осторожно подниматься по лестнице. Благополучно  доб-
рался доверху, гляжу - идет тетя Салли со свечкой в руке; я скорей сунул
масло в шляпу, а шляпу нахлобучил на голову;  тут  она  меня  увидела  и
спрашивает:
   - Ты был в погребе?
   - Да, тетя.
   - Что ты там делал?
   - Ничего.
   - Как ничего?
   - Да так, ничего.
   - Что это тебе вздумалось таскаться туда по ночам?
   - Не знаю, тетя.
   - Не знаешь? Ты мне так не отвечай. Том, мне нужно знать, что ты  там
делал!
   - Ничего я там не делал, тетя Салли, вот, ей-богу, ничего не делал!
   Ну, думаю, теперь она меня отпустит; да в обыкновенное время и отпус-
тила бы, только уж очень много у нас в доме творилось странного, так что
она стала бояться всего маломальски подозрительного,  даже  пустяков,  и
потому очень решительно сказала:
   - Ступай сию минуту в гостиную и  сиди  там,  пока  я  не  приду.  Ты
что-то, кажется, суешь нос куда не следует! Смотри,  я  тебя  выведу  на
чистую воду, не беспокойся!
   Она ушла, а я отворил дверь в гостиную и вошел. Ой, а там полно наро-
ду! Пятнадцать фермеров - и все до одного с ружьями.
   Мне даже нехорошо сделалось; я плюхнулся на стул  и  сижу.  Они  тоже
расселись по всей комнате; кое-кто разговаривал потихоньку, и все сидели
как на иголках, всем было не по себе, хотя они старались этого не  пока-
зывать; только я-то видел, потому что они то снимут шляпы,  то  наденут,
то почешут в затылке, и пересаживаются все время с места на место, и пе-
ребирают пуговицы... Мне тоже было не по себе, только шляпу  я  все-таки
не снял.
   Мне захотелось, чтобы тетя Салли поскорей  пришла  и  разделалась  со
мной - отколотила бы меня, что ли, если ей вздумается, - и тогда я побе-
гу к Тому и скажу ему, что мы перестарались: такое осиное гнездо растре-
вожили, что мое почтение! И дурака валять больше  нечего,  надо  поживей
удирать вместе с Джимом, пока эти молодчики до нас не добрались.
   Наконец тетя пришла и давай меня расспрашивать; только я ни  на  один
вопрос не мог ответить как следует, совсем ничего не  соображал,  потому
что фермеры ужасно волновались: одни хотели сейчас же идти на  бандитов,
говорили, что до полуночи осталось всего несколько минут, а другие  уго-
варивали подождать, пока бандит не заблеет овцой; да еще тут тетя  Салли
пристала со своими расспросами, а я весь дрожу и едва стою на  ногах  от
страха; а в комнате делалось все жарче и жарче, и масло у меня под  шля-
пой начало таять и потекло по шее и по вискам; и когда один фермер  ска-
зал, что "надо сейчас же идти в хибарку, засесть там и сцапать  их,  как
только они явятся", - я чуть не свалился; а тут масло потекло у меня  по
лбу. Тетя Салли как увидела, побелела вся, точно простыня, и говорит:
   - Господи помилуй! Что такое с ребенком! Наверное, воспаление мозгов,
вон они уже и текут из него!
   Все подошли поглядеть, а она сорвала с меня шляпу, а масло и  вывали-
лось вместе с хлебом; тут она схватила меня, обняла и говорит:
   - Ну и напугал же ты меня! Еще слава богу, что не хуже, я и этому ра-
да; последнее время нам что-то не везет, - того и жди,  что  опять  беда
случится. А я, как увидела у тебя эту штуку, ну, думаю, не  жилец  он  у
нас: оно по цвету точь-в-точь такое, как должны быть мозги,  если...  Ах
ты господи, ну что же ты мне не сказал, зачем ты ходил в погреб, я бы  и
не беспокоилась! А теперь ступай спать, и чтобы я тебя до утра не  виде-
ла!
   Я в одну секунду взлетел наверх, в другую - спустился по  громоотводу
и, спотыкаясь в темноте, помчался к сарайчику. Я даже говорить не мог  -
до того разволновался, но все-таки одним духом выпалил  Тому,  что  надо
убираться поживей, ни минуты терять нельзя - в доме полно людей и все  с
ружьями!
   Глаза у него так и засверкали, и он сказал:
   - Да что ты! Быть не может! Вот это здорово! Ну, Гек, если  бы  приш-
лось опять начинать все сначала, я бы человек двести собрал, не  меньше.
Эх, если бы можно было отложить немножко!
   - Скорей, - говорю, - скорей! Где Джим?
   - Да вот же он, рядом; протяни руку - и дотронешься до него.  Он  уже
переодет, и все готово. Теперь давайте выберемся отсюда и заблеем.
   Но тут мы услышали топот - фермеры подошли к двери, потом начали гро-
мыхать замком, а один и сказал.
   - Я же вам говорил, что рано выходить; их  еще  нет  -  сами  видите,
дверь на замке. Вот что: я запру вас тут, а вы сидите в темноте, подсте-
регите их и перестреляйте всех, когда явятся; а остальные пускай тут бу-
дут: рассыпьтесь кругом и слушайте, не идут ли они.
   Несколько человек вошли в хибарку, но только в  темноте  они  нас  не
увидели и чуть не наступили на нас, когда мы  полезли  под  кровать.  Мы
благополучно вылезли в подкоп, быстро, но без шума: Джим первый, за  ним
я, а Том за мной - это он так распорядился. Теперь мы были в  пристройке
и слышали, как они топают во дворе, совсем рядом. Мы тихонько подкрались
к двери, но Том остановил нас и стал глядеть в щелку, только  ничего  не
мог разобрать - очень было темно; Том сказал шепотом, что будет  прислу-
шиваться, и как только шаги затихнут, он нас толкнет локтем: тогда  пус-
кай Джим выбирается первым, а он выйдет последним. Он приложил ухо к ще-
ли и стал слушать - слушал, слушал, а кругом все время шаги, но в  конце
концов он нас толкнул, мы выскочили из сарая, нагнулись пониже и, затаив
дыхание, совсем бесшумно стали красться к забору, один за другим,  вере-
ницей, как индейцы; добрались до забора благополучно, и мы с Джимом  пе-
релезли, а Том зацепился штаниной за щепку в верхней перекладине и  слы-
шит - подходят; он рванулся - щепка отломилась и затрещала, и когда  Том
спрыгнул и побежал за нами, кто-то крикнул:
   - Кто там? Отвечай, а то стрелять буду!
   Но мы ничего не ответили, а припустились бегом  и  давай  улепетывать
вовсю. Они бросились за нами; потом - трах! трах! трах! - и  пули  прос-
вистели у нас над головой. Слышим - кричат:
   - Вот они! К реке побежали! За ними, ребята, спустите собак!
   Слышим - гонятся за нами вовсю. Нам-то слышно было,  потому  что  все
они в сапогах и орут, а мы были босиком и не орали. Мы побежали к  лесо-
пилке, а как только они стали нагонять, мы свернули в кусты и пропустили
их мимо себя, а потом опять побежали за ними. Сначала всех собак  запер-
ли, чтобы они не спугнули бандитов, а теперь кто-то их выпустил;  слышим
- они тоже бегут за нами, а лают так, будто их целый миллион. Только со-
баки-то были свои; мы остановились, подождали их, а когда  они  увидали,
что это мы и ничего тут интересного для них нет, они повиляли хвостами и
побежали дальше, туда, где были шум и топот; а мы опять пустились за ни-
ми следом, да так и бежали почти до самой лесопилки, а  там  свернули  и
пробрались через кусты к тому месту, где был привязан мой челнок,  прыг-
нули в него и давай изо всех сил грести к середине реки,  только  стара-
лись не шуметь. Потом мы повернули не спеша к  тому  островку,  где  был
спрятан мой плот; и долго еще слышно было, как собаки лают друг на друга
и мечутся взад и вперед по берегу; но как только  мы  отплыли  подальше,
шум сделался тише, а там и совсем замер. А когда мы влезли  на  плот,  я
сказал:
   - Ну, Джим, теперь ты опять свободный человек и больше уж никогда ра-
бом не будешь!
   - Да еще как хорошо все вышло-то, Гек! И  придумано  было  хорошо,  а
сделано еще того лучше, никому другому не придумать, чтобы так было  хо-
рошо и так заковыристо!
   Мы все радовались не знаю как, а больше всех радовался Том Сойер, по-
тому что у него в ноге засела пуля.
   Когда мы с Джимом про это услышали, то  сразу  перестали  веселиться.
Тому было очень больно, и кровь сильно текла; мы уложили его  в  шалаше,
разорвали рубашку герцога и хотели перевязать ему ногу, но он сказал:
   - Дайте-ка сюда тряпки, это я и сам сумею. Не задерживайтесь,  дурака
валять некогда! Раз побег удался великолепно, то отвязывайте плот и  бе-
ритесь за весла! Ребята, мы устроили побег замечательно, просто шикарно.
Хотелось бы мне, чтобы Людовик Шестнадцатый попал нам в  руки,  тогда  в
его биографии не было бы написано: "Потомок Людовика Святого отправляет-
ся на небеса!" Нет, сэр, мы бы его переправили через границу, вот что мы
сделали бы, да еще как ловко! Беритесь за весла, беритесь за весла!
   Но мы с Джимом посоветовались и стали думать. Подумали  с  минуту,  а
потом я сказал:
   - Говори ты, Джим.
   Он сказал:
   - Ну вот, по-моему, выходит так. Если б это был мистер Том и  мы  его
освободили, а кого-нибудь из нас подстрелили, разве он сказал  бы:  "Ва-
ляйте спасайте меня, плюньте на всяких там  докторов  для  раненого!"  -
разве это похоже на мистера Тома? Разве он так скажет? Да никогда в жиз-
ни! Ну, а Джим разве скажет так? Нет, сэр, я и с места не сдвинусь, пока
доктора тут не будет, хоть сорок лет просижу!
   Я всегда знал, что душа у него хорошая, и так и ждал, что он это  са-
мое скажет; теперь все было в порядке, и я объявил Тому, что иду за док-
тором. Он поднял из-за этого страшный шум, а мы с Джимом стояли на своем
и никак не уступали. Он хотел было сам ползти отвязывать плот, да мы его
не пустили. Тогда он начал ругаться с нами, только это нисколько не  по-
могло.
   А когда он увидел, что я отвязываю челнок, то сказал:
   - Ну ладно, уж если тебе так хочется ехать, я тебе  скажу,  что  надо
делать, когда придешь в город. Запри дверь, свяжи доктора по рукам и  по
ногам, надень ему на глаза повязку, и пусть поклянется молчать, как  мо-
гила, а потом сунь ему в руку кошелек, полный золота, и веди его не пря-
мо, а в темноте, по задворкам; привези его сюда в челноке  -  опять-таки
не прямо, а путайся подольше среди островков; да не забудь обыскать  его
и отбери мелок, а отдашь после, когда переправишь обратно в город, а  то
он наставит мелом крестов, чтобы можно было найти наш плот.  Всегда  так
делается.
   Я сказал, что все исполню, как он велит, и уехал в челноке,  а  Джиму
велел спрятаться в лесу, как только увидит доктора, и сидеть до тех пор,
пока доктор не уедет.


   ГЛАВА XLI

   Доктор, когда я его разбудил, оказался старичком,  таким  приятным  и
добрым с виду. Я рассказал ему, что мы с братом вчера охотились  на  Ис-
панском острове, нашли там плот и остались на нем ночевать, а около  по-
луночи брат, должно быть, толкнул во сне ружье, оно выстрелило,  и  пуля
попала ему в ногу; так вот мы просим доктора поехать туда  и  перевязать
рану, только ничего никому не говорить, потому что  мы  хотим  вернуться
домой нынче вечером, а наши родные еще ничего не знают.
   - А кто ваши родные? - спрашивает он.
   - Фелпсы, они живут за городом.
   - Ах, вот как! - говорит он; потом помолчал немного и  спрашивает:  -
Так как же это, вы говорите, его ранило?
   - Ему что-то приснилось, - говорю, - и ружье выстрелило.
   - Странный сон, - говорит доктор.
   Он зажег фонарь, собрал, что нужно, в сумку, и мы отправились. Только
когда доктор увидел мой челнок, он ему не понравился: для одного,  гово-
рит, еще туда-сюда, а двоих не выдержит.
   Я ему говорю:
   - Да вы не бойтесь, сэр, он нас и троих отлично выдержал.
   - Как это - троих?
   - Так: меня и Сида, а еще... а еще ружья, вот я что хотел сказать.
   - Ах, так, - говорит он.
   Он все-таки поставил ногу на борт, попробовал челнок, а потом покачал
головой и сказал,  что  постарается  найти  что-нибудь  поосновательнее.
Только все другие лодки были на цепи я на замке, и он взял мой челнок, а
мне велел подождать, пока он не вернется, или поискать другую  лодку,  а
то, если я хочу, Пойти домой и подготовить родных к такому  сюрпризу.  Я
сказал, что нет, не хочу, потом объяснил ему, как найти плот, и  он  уе-
хал.
   И тут мне пришла в голову одна мысль. А что, думаю, может ли он выле-
чить Тома так сразу - как говорится, не  успеет  овца  хвостом  махнуть?
Вдруг ему на это понадобится дня тричетыре? Как мне тогда  быть?  Сидеть
тут, дожидаться, пока он всем разболтает? Нет, сэр! Я знаю, что  сделаю.
Подожду его, а если он вернется и скажет, что ему  еще  раз  нужно  туда
съездить, я тоже с ним отправлюсь, - все равно, хотя бы вплавь, а там мы
его возьмем да и свяжем, оставим на плоту и поплывем по  реке;  а  когда
Тому он будет больше не нужен, дадим ему, сколько это  стоит,  или  все,
что у нас есть, и высадим на берег.
   Я забрался на бревна - хотел выспаться;  а  когда  проснулся"  солнце
стояло высоко у меня над головой. Я вскочил и скорей к доктору, но у не-
го дома мне сказали, что он уехал к больному еще ночью и до сих  пор  не
возвращался. Ну, думаю, значит, дела Тома плохи, надо поскорей переправ-
ляться на остров. Иду от доктора - и только повернул за угол,  чуть-чуть
не угодил головой в живот дяде Сайласу!
   - Том, это ты? Где же ты был все это время, негодный мальчишка? - го-
ворит он.
   - Нигде я не был, - говорю, - просто мы ловили беглого негра вместе с
Сидом.
   - А куда же вы все-таки пропали? - говорит он.  -  Твоя  тетка  очень
беспокоилась.
   - Зря она беспокоилась, - говорю, - ничего с нами  не  случилось.  Мы
побежали за людьми и за собаками, только они нас обогнали, и мы их поте-
ряли из виду, а потом нам показалось, будто они уже за рекой;  мы  взяли
челнок и переправились на ту сторону, но только никого там  не  нашли  и
поехали против течения; сначала все держались около берега, а потом  ус-
тали и захотели спать; тогда мы привязали челнок и легли  и  только  час
назад проснулись и переправились сюда. Сид пошел на почту - узнать,  нет
ли чего нового, а я вот только разыщу чегонибудь нам поесть, и потом  мы
вернемся домой.
   Мы вместе с дядей Сайласом зашли на почту "за Сидом", но, как я и по-
лагал, его там не оказалось; старик получил какое-то  письмо;  потом  мы
подождали еще немножко, но Сид так и не  пришел;  тогда  старик  сказал:
"Поедем-ка домой, Сид вернется пешком или на лодке,  когда  ему  надоест
шататься, а мы поедем на лошади!" Мне он так и не  позволил  остаться  и
подождать Сида: говорит, это ни к чему, надо скорей домой,  пускай  тетя
Салли увидит, что с нами ничего не случилось.
   Когда мы вернулись домой, тетя Салли до того  обрадовалась  мне  -  и
смеялась, и плакала, и  обнимала  меня,  и  даже  принималась  колотить,
только совсем не больно; обещала и Силу тоже задать, когда он вернется.
   А в доме было полным-полно гостей: все фермеры с женами у нас  обеда-
ли, и такой трескотни я еще никогда не слыхал. Хуже  всех  была  старуха
Гочкис, язык у нее молол без умолку.
   - Ну, - говорит, - сестра Фелпс, видела я этот сарай и думаю, что ваш
негр полоумный. Говорю сестре Демрел: "А что я говорила, сестра  Демрел?
Ведь он полоумный, - так и сказала, этими самыми словами:  вы  все  меня
слыхали, - он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот  самый
жернов, - и не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме  да  стал
царапать всякую чушь на жернове? С чего бы это? - говорю. Здесь такой-то
разорвал свое сердце, а здесь такой-то утомлялся  тридцать  семь  лет  и
прочее, побочный сын какого-то Людовика... забыла, как его фамилия... ну
просто чушь! Совсем рехнулся, говорю". Так с самого начала и сказала,  и
потом говорила, и сейчас говорю, и всегда буду говорить: этот негр  сов-
сем полоумный, чистый Навуходоносор, говорю...
   - А лестница-то из тряпок, сестра Гочкис! - перебила старуха  Демрел.
- Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?
   - Вот это самое я и говорила сию минуту сестре Оттербек, она вам  мо-
жет подтвердить. "А веревочная-то лестница?" - говорит. А я говорю: "Вот
именно, на что она ему", говорю. А сестра Оттербек и говорит...
   - А как же все-таки этот жернов туда попал? И кто прокопал эту  самую
дыру? И кто...
   - Вот это самое я и говорю, брат Пенрод! Я только что сказала...  пе-
редайте-ка мне блюдце с патокой... только что я сказала  сестре  Данлеп,
вот только сию минуту! "Как же это они ухитрились втащить туда  жернов?"
- говорю. "И ведь без всякой помощи, заметьте,  никто  не  помогал!  Вот
именно!.." - "Да что вы, говорю, как можно, чтобы  без  помощи,  говорю,
кто-нибудь да помогал, говорю, да еще и не один помогал,  говорю;  этому
негру человек двадцать помогали, говорю; доведись до  меня,  я  бы  всех
негров тут перепорола, до единого, а уж разузнала бы,  кто  это  сделал,
говорю; да мало того... "
   - Вы говорите - человек двадцать! Да тут и сорок не управились бы. Вы
только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая  штука,  а  ведь
столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати отпилить  -
и то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати видели?
Из соломы сделан. А видели вы...
   - И не говорите, брат Хайтауэр! Я вот только что  сказала  это  самое
брату Фелпсу. Он говорит: "Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?" - "Насчет
чего это?" - говорю. "Насчет этой мой ножки: как это так ее перепилили?"
- говорит. "Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь  ее
да отпилил, говорю. Вот мое мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а
только мое мнение вот такое, а если кто думает подругому, и  пускай  его
думает, говорю, вот и все". Говорю сестре Данлеп: "Вот как, говорю... "
   - Да этих самых негров тут, должно быть, полон  дом  собрался,  и  не
меньше месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем  этим  упра-
виться, сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку - вся сплошь покрыта тайны-
ми африканскими письменами, и все до последнего значка написано  кровью!
Должно быть, целая шайка тут орудовала, да еще  сколько  времени!  Я  бы
двух долларов не пожалел, чтобы мне все это разобрали и  прочли;  а  тех
негров, которые писали, я бы отстегал как следует...
   - Вы говорите - ему помогали, брат Марплз? Еще бы ему помогали! Пожи-
ли бы у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас
потаскали, - ну все тащили, только под руку подвернется! И ведь заметьте
себе - мы жили все время. Эту самую рубашку стянули прямо с  веревки.  А
ту простыню, из которой у них сделана веревочная лестница, они уж я и не
помню сколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а ста-
рую сковородку - где это мне теперь все упомнить? А мое  новое  ситцевое
платье! Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили,
я вам уже говорила, да так ничего и не выследили. И вдруг в  самую  пос-
леднюю минуту - нате вам! - проскользнули у нас под носом и провели нас,
да и не нас одних, а еще и целую шайку бандитов с индейской  территории,
и преспокойно удрали с этим самым негром, - а ведь за ними по пятам гна-
лись шестнадцать человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь
могли бы так ловко управиться, да и то едва ли.  По-моему,  это  и  были
черти; ведь вы знаете наших собак - очень хорошие собаки, лучше ни у ко-
го нет, - так они даже и на след напасть не могли ни единого раза! Вот и
объясните мне кто-нибудь, в чем тут дело, если можете!
   - Да, это, знаете ли...
   - Боже ты мой, вот уж никогда...
   - Помилуй господи, не хотел бы я быть...
   - Домашние воры, а еще и...
   - Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!
   - Побоялись бы жить! Я и сама боялась - и спать ложиться  и  вставать
боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они  только  не
украли... можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, ког-
да стало подходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже  начала  бо-
яться, как бы они детей не украли. Вот до чего допила, последний  рассу-
док потеряла! Сейчас, днем, все это кажется довольно глупо, а тогда  ду-
маю: как это мои бедные Том с Сидом спят там наверху одни в комнате?  И,
господь свидетель, до того растревожилась, что потихоньку пробралась на-
верх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моем месте
запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься -  чем  дальше,  тем
хуже, час от часу становится не легче, в голове все путается,  -  вот  и
делаешь бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да
оставалась бы там одна в комнате, а дверь не заперта...
   Она замолчала и как будто задумалась, а потом медленно повернулась  в
мою сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал  и  вышел  прогуляться.
Говорю себе: "Я, пожалуй, лучше сумею объяснить,  почему  сегодня  утром
нас не оказалось в комнате, если отойду в сторонку и  подумаю,  как  тут
быть". Так я и сделал. Но далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пош-
лет кого-нибудь за мной. Потом, попозже, когда гости разошлись, я к  ней
пришел и говорю, что нас с Сидом разбудили стрельба и шум;  нам  захоте-
лось поглядеть, что делается, а дверь была заперта, вот мы и  спустились
по громоотводу, оба ушиблись немножко и больше никогда этого  делать  не
будем. Ну, а дальше я ей рассказал все то, что рассказывал дяде Сайласу;
а она сказала, что прощает нас, да, может, особенно и прощать  нечего  -
другого от мальчишек ждать не приходится, все они  озорники  порядочные,
насколько ей известно; и раз ничего плохого из этого не вышло,  то  надо
не беспокоиться и не сердиться на то, что было и прошло,  а  благодарить
бога за то, что мы живы и здоровы и никуда не  пропали.  Она  поцеловала
меня, погладила по голове, а потом задумалась и стала какая-то скучная -
и вдруг как вздрогнет, будто испугалась:
   - Господи помилуй, ночь на дворе, а Сида все еще нету!  Куда  он  мог
пропасть?
   Вижу, случай подходящий, я вскочил и говорю:
   - Я сбегаю в город, разыщу его.
   - Нет уж, пожалуйста, - говорит. - Оставайся, где ты есть. Довольно и
того, что один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твой дядя.
   Ну, к ужину он, конечно, не вернулся, и дядя уехал в город сейчас  же
после ужина.
   Часам к десяти дядя вернулся, немножко встревоженный - он даже и сле-
дов Тома не отыскал. Тетя Салли - та очень встревожилась, а дядя сказал,
что пока еще рано горевать: "Мальчишки - они и есть мальчишки; вот  уви-
дишь, и этот утром явится живой и здоровый". Пришлось ей на этом успоко-
иться. Но она сказала, что не будет ложиться, подождет  его  все-таки  и
свечу гасить не будет, чтобы ему было видно. " А потом, когда  я  лег  в
постель, она тоже пошла со мной и захватила свою свечку, укрыла  меня  и
ухаживала за мной, как родная мать; мне даже совестно стало, я и в глаза
ей смотреть же мог; а она села ко мне на кровать и долго со мной  разго-
варивала: все твердила, какой хороший мальчик наш Сид, и никак не  могла
про него наговориться и то и дело спрашивала ценя, как я думаю: не  заб-
лудился ли он, не ранен ли, а может, утонул, может быть, лежит в эту са-
мую минуту где-нибудь раненый или убитый, а она даже не знает, где он...
И тут у нее слезы закапали, а я ей все повторяю, что ничего с  Сидом  не
слупилось и к утру он, наверно, вернется домой; а она меня  то  погладит
по руке, а то поцелует, велит повторить это еще раз и еще, потому что ей
от этого легче, уж очень она беспокоится. А когда она уходила,  то  пос-
мотрела мне в глаза так пристально, ласково и говорит:
   - Дверь я не стану запирать, Том. Конечно, есть и окно я  громоотвод,
только ты ведь послушаешься - не уйдешь? Ради меня!
   Уж как мне хотелось удрать, посмотреть, что делается с Томом, я так и
собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже за полцарства.
   Тетя Салли все не шла у меня из головы, и Том тоже, так  это  я  спал
очень плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил дом кру-
гом и видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу  и  плачет,  а
возле нее свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать,  только
ничего нельзя было; дай, думаю, хоть поклянусь, что  никогда  больше  не
буду ее ворчать. А в третий раз я проснулся уже на  рассвете,  спустился
вниз; гляжу - а тетя Салли все сидит там, и свечка у нее догорает, а она
уронила свою седую голову на руку - и спит.


   ГЛАВА XLII

   Перед завтраком старик опять ездил в город, но так и не разыскал  То-
ма; и оба они сидели за столом задумавшись и  молчали,  вид  у  них  был
грустный, они ничего не ели, и кофе остывал у них в чашках. И вдруг ста-
рик говорит:
   - Отдал я тебе письмо или нет?
   - Какое письмо?
   - Да то, что я получил вчера на почте?
   - Нет, ты мне никакого письма не давал.
   - Забыл, должно быть.
   И начал рыться в карманах, потом вспомнил, куда он его положил, пошел
и принес - и отдал ей. А она и говорит:
   - Да ведь это из Сент-Питерсберга от сестры!
   Я решил, что мне будет полезно опять прогуляться, но не мог двинуться
с места. И вдруг... не успела она распечатать письмо, как бросила его  и
выбежала вон из комнаты - что-то увидела. И я тоже увидел:  Тома  Сойера
на носилках, и старичка доктора, и Джима все в том же  ситцевом  платье,
со связанными за спиной руками, и еще много  народу.  Я  скорей  засунул
письмо под первую вещь, какая попалась на глаза, и  тоже  побежал.  Тетя
Салли бросилась к Тому, заплакала и говорит:
   - Он умер, умер, я знаю, что умер!
   А Том повернул немножко голову и что-то бормочет: сразу видать - не в
своем уме; а она всплеснула руками и говорит:
   - Он жив, слава богу! Пока довольно и этого.
   Поцеловала его на ходу и побежала в дом - готовить  ему  постель,  на
каждом шагу раздавая всякие приказания и неграм, и всем другим,  да  так
быстро, что едва язык успевал поворачиваться.
   Я пошел за толпой - поглядеть, что будут делать с Джимом, а  старичок
доктор и дядя Сайлас пошли за Томом в комнаты. Все  эти  фермеры  ужасно
обозлились, а некоторые даже хотели повесить Джима, в пример всем  здеш-
ним неграм, чтобы им было неповадно бегать, как Джим убежал,  устраивать
такой переполох и день и ночь держать в страхе целую семью. А другие го-
ворили: не надо его вешать, совсем это ни к чему - негр не наш,  того  и
гляди, явится его хозяин и заставит, пожалуй,  за  него  заплатить.  Это
немножко охладило остальных: ведь как раз тем людям, которым больше всех
хочется повесить негра, если он попался, обыкновенно меньше всех хочется
платить, когда потеха кончится.
   Они долго ругали Джима и раза два-три угостили его  хорошей  затрещи-
ной, а Джим все молчал и даже виду не подал, что он меня  знает;  а  они
отвели его в тот же сарай, переодели в старую одежду и  опять  приковали
на цепь, только уже не к кровати, а к кольцу, которое ввинтили в  нижнее
бревно в стене, а по рукам тоже сковали, и на обе ноги тоже надели цепи,
и велели посадить его на хлеб и на воду, пока не приедет его  хозяин,  а
если не приедет, то до тех пор, пока его не продадут с аукциона, и зава-
лили землей наш подкоп, и велели двум фермерам с ружьями  стеречь  сарай
по ночам, а днем привязывать около двери бульдога; потом, когда они  уже
покончили со всеми делами, стали ругать Джима просто так, от нечего  де-
лать; а тут подошел старичок доктор, послушал и говорит:
   - Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому  что  он  неплохой
негр. Когда я приехал туда, где лежал этот мальчик, я не мог вынуть пулю
без посторонней помощи, а оставить его и поехать за кем-нибудь тоже было
нельзя - он чувствовал себя очень плохо; и ему становилось  все  хуже  и
хуже, а потом он стал бредить и не подпускал меня к  себе,  грозил,  что
убьет меня, если я поставлю мелом крест на плоту, - словом,  нес  всякий
вздор, а я ничего не мог с ним поделать; тут я сказал, что без  чьей-ни-
будь помощи мне не обойтись; и в ту же минуту  откуда-то  вылезает  этот
самый негр, говорит, что он мне поможет, - и сделал все, что надо, очень
ловко. Я, конечно, так и придумал, что это беглый негр и  есть,  а  ведь
мне пришлось там пробыть весь тот день до конца и всю ночь. Вот  положе-
ние, скажу я вам! У меня в городе осталось два пациента с простудой,  и,
конечно, надо бы их навестить, но я не  отважился:  вдруг,  думаю,  этот
негр убежит, тогда меня все за это осудят; на реке  ни  одной  лодки  не
видно, и позвать некого. Так и пришлось торчать на острове до  сегодняш-
него утра; и я никогда не видел,  чтобы  негр  так  хорошо  ухаживал  за
больными; а ведь он рисковал из-за этого свободой, да и устал очень  то-
же, - я по всему видел, что за последнее время ему пришлось делать много
тяжелой работы. Мне это очень в нем понравилось. Я вам скажу, джентльме-
ны: за такого негра не жалко заплатить и тысячу долларов, и обращаться с
ним надо ласково. У меня под руками было все, что нужно, и мальчику  там
было не хуже, чем дома; может, даже лучше, потому что там было тихо.  Но
мне-то пришлось из-за них просидеть там до рассвета - ведь оба они  были
у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лодке, и, на их счастье,
негр в это время крепко уснул, сидя на тюфяке, и голову опустил на коле-
ни; я им тихонько сделал знак, они подкрались к нему, схватили и  связа-
ли, прежде чем он успел сообразить, в чем дело. А мальчик тоже спал, хо-
тя очень беспокойно; тогда мы обвязали весла тряпками, прицепили плот  к
челноку и потихоньку двинулись к городу, а негр не сопротивлялся и  даже
слова не сказал; он с самого начала вел себя  тихо.  Он  неплохой  негр,
джентльмены.
   Кто-то заметил:
   - Да, надо сказать, ничего плохого я тут не вижу, доктор.
   Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарен  доктору  за
то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень образовался, что и  доктор
о нем думает по-моему; я, как только с Джимом познакомился,  сразу  уви-
дел, что сердце у него доброе и что человек он хороший. Все согласились,
что он вел себя очень хорошо и заслужил, чтобы на это обратили  внимание
и чем-нибудь вознаградили. И все до одного тут же обещали -  Видно,  что
от души, - не ругать его больше.
   Потом они вышли из сарайчика и заперли его на  замок.  Я  думал,  они
скажут, что надо бы снять с него хоть одну цепь, потому что эти цепи бы-
ли уж очень тяжелые, или что надо бы иду давать не один хлеб и  воду,  а
еще мясо и овощи, но никому его и в голову не пришло, а я решил, что мне
лучше в это дело не соваться, а рассказать тете Салли  то,  что  говорил
доктор, как только я миную пороги и мели, то есть объясню ей,  почему  я
забыл сказать, что Сид был ранен, когда мы с ним в  челноке  гнались  за
беглым негром.
   Времени у меня было еще много. Тетя Салли день и ночь не выходила  из
комнаты больного, а когда я видел дядю Сайласа, я всякий раз  удирал  от
него.
   На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше  и  что  тетя  Салли
пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату, - думаю: если он  не
спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как  соврать  половчее,  чтобы
сошло для родных. Но он спал, и спал очень спокойно, и лицо у него  было
бледное, а не такое огненное, как когда его принесли. Я сел и стал дожи-
даться, пока он проснется. Через каких-нибудь полчаса в комнату неслышно
входит тетя Салли, и я опять попался! Она сделала знак,  чтобы  я  сидел
тихо, села рядом со мной и начала шепотом говорить, что  все  мы  теперь
должны радоваться, потому что симптомы у него первый сорт,  и  он  давно
уже спит вот так, и все становится спокойнее и здоровей с виду, и десять
шансов против одного за то, что он проснется в своем уме.
   Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открыл  глаза,  как
обыкновенно, поглядел и говорит:
   - Э, да ведь я дома! Как же это так? А плот где?
   - Плот в порядке, - говорю я.
   - А Джим?
   - Тоже, - говорю я, но не так твердо.
   Он ничего не заметил и говорит:
   - Отлично! Великолепно! Теперь все кончилось, и бояться  нам  нечего!
Ты сказал тете?
   Я хотел ответить "да", а тут она сама говорит:
   - Про что это, Сид?
   - Да про то, как мы все это устроили.
   - Что "все"?
   - Да все; ведь только одно и было: как мы с Томом освободили  беглого
негра.
   - Боже милостивый! Освободили бег... О чем это  ты,  милый?  Господи,
опять он заговаривается!
   - Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чем говорю. Мы его освободили,  мы
с Томом. Решили так сделать и сделали. Да еще как превосходно!
   Он пустился рассказывать, а она его не останавливала,  все  сидела  и
слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел, что мне в  это
дело соваться нечего.
   - Ну как же, тетя, чего нам это стоило! Работали целыми неделями, час
за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось красть и свечи, и
простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и ножи,
и сковородку, и жернов, и муку - да всего и не перечесть! Вы себе предс-
тавить не можете, чего нам стоило сделать пилу, и перья,  и  надписи,  и
все остальное, и как это было весело! А потом  надо  было  еще  рисовать
гроб и кости, писать анонимные письма от разбойников, вылезать и влезать
по громоотводу, вести подкоп, делать веревочную лестницу и запекать ее в
пироге, пересылать в вашем кармане ложки для работы...
   - Господи помилуй!
   - ... напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим  не  скучал
один; а потом вы так долго продержали Тома с маслом в  шляпе,  что  едва
все дело нам не испортили: мы не успели уйти, и фермеры нас застали  еще
в сарайчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали  и  пусти-
лись в погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы свернули с дороги, да-
ли им пробежать мимо себя; а когда вы спустили собак, то  им  бежать  за
нами было неинтересно, они бросились туда, где шум, мы сели в  челнок  и
благополучно переправились на плот, и Джим теперь свободный  человек,  и
мы все это сами сделали - вот здорово, тетечка!
   - Ну, я ничего подобного не слыхала, сколько ни живу  на  свете!  Так
это вы, озорники этакие, столько наделали нам хлопот, что у всех  голова
пошла кругом, и напугали всех чуть не до смерти?! Хочется мне взять сей-
час да и выколотить из вас всю дурь, вот сию минуту! Подумать только,  а
я-то не сплю, сижу ночь за ночью, как... Ну, негодник эдакий, вот только
выздоровеешь, я уж за тебя примусь, повыбью из вас обоих всякую  чертов-
щину!
   Но Том весь сиял от гордости и никак не мог удержаться - все болтал и
болтал, а она то и дело перебивала его и все время сердилась и  выходила
из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше; а потом она и гово-
рит:
   - Ну, хорошо, можешь радоваться, сколько тебе угодно, но смотри, если
ты еще раз сунешься не в свое дело...
   - В какое дело? - говорит Том, а сам больше не улыбается: видно,  что
удивился.
   - Как - в какое? Да с этим беглым негром, конечно. А ты что думал?
   Том посмотрел на меня очень сурово и говорит:
   - Том, ведь ты мне только что сказал, что Джим в безопасности.  Разве
он не убежал?
   - Кто? - говорит тетя Салли. - Беглый негр? Никуда он не убежал.  Его
опять поймали, живого и невредимого, и он опять сидит в  сарае  и  будет
сидеть на хлебе и на воде и в цепях; а если хозяин за ним не явится,  то
его продадут.
   Том сразу сел на кровать, - глаза у него загорелись, а ноздри  задви-
гались, как жабры, - и кричит:
   - Они не имеют никакого права запирать его! Беги! Не теряй ни минуты!
Выпусти его, он вовсе не раб, а такой же свободный, как и  все  люди  на
земле!
   - Что этот ребенок выдумывает!
   - Ничего я не выдумываю, тут каждое слово правда, тетя Салли! А  если
никто не пойдет, я сам туда пойду! Я всю жизнь Джима  знаю,  и  Том  его
знает тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца назад. Ей стало стыдно,
что она хотела продать Джима в низовья реки, она это сама говорила;  вот
она и освободила Джима в своем завещании.
   - Так для чего же тебе понадобилось его освобождать, если он уже сво-
бодный?
   - Вот это вопрос, - это как раз похоже на женщин! А как же  приключе-
ния-то? Да я бы и в крови по колено не  побоялся...  Ой,  господи,  тетя
Полли!
   И провалиться мне на этом месте, если она не стояла  тут,  в  дверях,
довольная и кроткая, как ангел.
   Тетя Салли бросилась к ней, заплакала и  принялась  ее  обнимать,  да
так, что чуть не оторвала ей голову; а я сразу понял, что самое подходя-
щее для меня место - под кроватью; похоже было, что над нами  собирается
гроза. Я выглянул, смотрю - тетя Полли высвободилась и стоит, смотрит на
Тома поверх очков - да так, будто с землей сровнять его хочет. А потом и
говорит:
   - Да, Том, лучше отвернись в сторонку. Я бы на твоем месте  тоже  от-
вернулась.
   - Боже ты мой! - говорит тетя Салли. - Неужели он так изменился? Ведь
это же не Том, это Сид! Он... он... да где же Том?  Он  только  что  был
тут, сию минуту.
   - Ты хочешь сказать, где Гек Финн, - вот что  ты  хочешь  сказать!  Я
столько лет растила этого озорника Тома, мне ли его не узнать! Вот  было
бы хорошо! Гек Финн, вылезай из-под кровати сию минуту!
   Я и вылез, только совсем оробел.
   Тетя Салли до того растерялась, что уж дальше некуда; разве вот  один
только дядя Сайлас растерялся еще больше, когда приехал из города и  все
это ему рассказали. Он сделался, можно сказать, вроде пьяного и весь ос-
тальной день ничего не соображал и такую сказал проповедь  в  тот  день,
что даже первый мудрец на свете и тот ничего в ней не разобрал  бы,  так
что после этого все к нему стали относиться с почтением.  А  тетя  Полли
рассказала им, кто я такой и откуда взялся, и мне пришлось говорить, что
я не знал, как выйти из положения, когда миссис Фелпс  приняла  меня  за
Тома Сойера... (Тут она перебила меня и  говорит:  "Нет,  ты  зови  меня
по-старому: тетя Салли, я теперь к этому привыкла и менять ни к чему! ")
Когда тетя Салли приняла меня за Тома Сойера, и мне  пришлось  это  тер-
петь, другого выхода не было, а я знал, что Том не обидится -  напротив,
будет рад, потому что получается таинственно, у него из этого выйдет це-
лое приключение, и он будет доволен. Так оно и оказалось. Он выдал  себя
за Сида и устроил так, что для меня все сошло гладко.
   А тетя Полли сказала, что Том  говорит  правду:  старая  мисс  Уотсон
действительно освободила Джима по завещанию; значит, верно -  Том  Сойер
столько хлопотал и возился для того, чтобы освободить свободного  негра!
А я-то никак не мог понять, вплоть до этой самой минуты и до этого  раз-
говора, как это он ври таком воспитании и вдруг помогает мне  освободить
негра!
   Тетя Полли говорила, что как только тетя Салли написала ей, что Том с
Сидом доехали благополучно, она подумала: "Ну, так  и  есть!  Надо  было
этого ожидать, раз я отпустила его одного и присмотреть за ним некому".
   - Вот теперь и тащись в такую даль сама, на пароходе, за  тысячу  сто
миль, узнавай, что там еще этот дрянной мальчишка натворил на этот  раз,
- ведь от тебя я никакого ответа добиться "в могла.
   - Да ведь и я от тебя никаких писем не получала! - говорят тетя  Сал-
ли.
   - Быть не может! Я тебе два раза писала, спрашивала,  почему  ты  пи-
шешь, что Сид здесь, - что это значит?
   - Ну, а я ни одного письма не получила.
   Тетя Полли не спеша поворачивается и строго говорит:
   - Том?
   - Ну что? - отвечает он, надувшись.
   - Не "что", озорник ты этакий, а подавай сюда письма!
   - Какие письма?
   - Такие, те самые! Ну, вижу, придется за тебя взяться...
   - Они в сундучке. И никто их не трогал, так и лежат с Тех пор, как  я
их получил на почте. Я так и знал, что они наделают беды; думал, вам все
равно спешить некуда...
   - Выдрать бы тебя как следует! А ведь я еще одно письмо написала, что
выезжаю; он, должно быть, и это письмо...
   - Нет, оно только вчера пришло; я его еще не читала, но оно цело, ле-
жит у меня.
   Я хотел поспорить на два доллара, что не лежит, а потом подумал, что,
может, лучше не спорить. И так ничего и не "казал.


   ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

   В первый же раз, как я застал Тома одного, я спросил его, для чего он
затеял всю эту историю с побегом, что он намерен был делать, если бы по-
бег ему удался и он ухитрился бы  освободить  негра,  который  был  дав-
ным-давно свободен. А Том на это сказал, что если бы нам удалось  благо-
получно увезти Джима, то мы проехались бы вниз по реке на плоту до само-
го устья - приключений ради, - он с самого начала так задумал,  а  после
того Том сказал бы Джиму, что он свободен, и мы повезли бы его домой  на
пароходе, заплатили бы ему за трату времени, послали бы  вперед  письмо,
чтобы все негры собрались его встречать, и в город бы  его  проводили  с
факелами и с музыкой, и после этого он стал бы  героем,  и  мы  тоже.  А
по-моему, и без этого все кончилось неплохо.
   Мы в одну минуту освободили Джима от цепей, а когда тетя Салли с  дя-
дей Сайласом и тетя Полли узнали, как хорошо он помогал  доктору  ухажи-
вать за Томом, они стали с ним ужасно носиться: устроили его  как  можно
лучше, есть ему давали все, что он захочет, старались, чтобы он не  ску-
чал и ровно ничего не делал. Мы позвали Джима  в  комнату  больного  для
серьезного разговора; и Том подарил ему сорок долларов за то, что он был
узником и все терпел и так хорошо себя вел; а Джим обрадовался и не  мог
больше молчать:
   - Ну вот, Гек, что я тебе говорил? Что я тебе говорил на  Джексоновом
острове? Говорил, что грудь у меня волосатая и к чему такая  примета;  а
еще говорил, что я уже был один раз богатый и опять разбогатею; вот  оно
и вышло по-моему! Ну вот! И не говори лучше в другой раз, - примета, она
и есть примета, попомни мое слово! А я все равно знал, что опять  разбо-
гатею, это уж как пить дать!
   А после этого Том опять принялся за свое и пошел  и  пошел:  давайте,
говорит, как-нибудь ночью убежим все втроем, перерядимся и отправимся на
поиски приключений к индейцам, на индейскую территорию, недельки на две,
на три; а я ему говорю, ладно, это дело подходящее, только денег у  меня
нет на индейский костюм, а из дому вряд ли я получу,  потому  что  отец,
должно быть, уже вернулся, забрал все мои деньги у судьи Тэтчера и  про-
пил их.
   - Нет, не пропил, - говорит Том, - они все целы, шесть тысяч, и  даже
больше; а твой отец так и не возвращался с тех пор.  Во  всяком  случае,
когда я уезжал, его еще не было.
   А Джим и говорит, да так торжественно:
   - Он больше никогда не вернется, Гек!
   Я говорю:
   - Почему не вернется, Джим?
   - Почему бы там ни было, не все ли равно, Гек, а только он больше  не
вернется.
   Но я к нему пристал, и в конце концов он признался:
   - Помнишь тот дом, что плыл вниз по  реке?  Там  еще  лежал  человек,
прикрытый одеялом, а я открыл и посмотрел, а тебя не пустил к  нему?  Ну
вот, свои деньги ты получишь, когда понадобится, потому что  это  и  был
твой отец...
   Том давно поправился и носит свою пулю на цепочке вместо брелока и то
и дело лезет поглядеть, который час; а больше писать не о чем, и я этому
очень рад, потому что если бы я раньше знал, какая это канитель - писать
книжку, то нипочем бы не взялся, и больше уж я писать никогда ничего  не
буду. Я, должно быть, удеру на индейскую территорию раньше Тома  с  Джи-
мом, потому что тетя Салли собирается меня усыновить  и  воспитывать,  а
мне этого не стерпеть. Я уж пробовал.
   Конец.
   С совершенным почтением Гек Финн.


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: детская литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [4]