ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РАБЫ ТИРА


                                 1. АСТАРТ

     Под гром тимпанов и завывание флейт из горных теснин выползла  лавина
факелов и разлилась по холмистой равнине,  поросшей  редкими  деревьями  и
колючим кустарником. Сирийское селение  -  несколько  плоскокрыших  хижин,
сложенных из дикого камня, - тотчас утонуло в водовороте дымных стреляющих
факелов,  паланкинов,  стенобитных  и   метательных   машин,   запряженных
эдомскими мулами и  могучими  крестьянскими  быками  из  Дельты.  Запылали
бесчисленные костры, в холодящем горном воздухе заструились  запахи  вина,
хлеба, жареного мяса, фимиама курильниц. Над селением повис  плотный,  как
войлок, гул разноязыких баранов,  молитвенных  криков  жрецов,  солдатской
брани сотников, бряцанья оружия и дробного стука многочисленных черпаков о
днища медных казанов.
     Огромная разношерстная  армия  энергичного  и  воинственного  фараона
Нехо,  преодолев  безводный  Синай,  вырвались  на   азиатские   просторы,
пронеслась всесокрушающим вихрем по землям палестины.  У  Мегиддо,  сильно
укрепленной иудейской крепости, известной со времен царя Соломона, фараона
встретил царь Иудеи Иосия, не пожелавший  пропустить  египтян  через  свои
земли. В битве при Мегиддо боги были благосклонны к египтянам: иудеи  были
разгромлены, крепость сожжена, а старый, упрямый и богомольный Иосия  умер
от стрелы египетского лучника.
     Посадив на иудейский престол  угодного  ему  человека,  фараон  повел
своих наемников на север, к сильной крепости Кархемыш, где засели  остатки
разбитых ассирийских армий, обложенных со всех сторон воинами  Вавилона  и
Мидии.
     Ассирия всегда была непримиримым врагом  Египта,  египетские  женщины
пугали детей: "Вот придет ассириец..." Но теперь именно Египет  спешил  на
помощь умирающей Ассирии.  Много  позже  ученые  мужи  определят  действия
фараона стремлением завладеть всем  ассирийским  наследством.  На  это  же
наследство претендовал и Вавилон в союзе с Мидией. Именно этот  непрочный,
но могучий союз и погубил Ассирию. На развалинах Ниневии, "логова львов" -
ненавистной многим народам ассирийской столицы,  -  пировали  именно  они,
закованные в железо воины Вавилона и пропахшие конской мочой мидяне. На их
глазах бросился в пламя гибнущего дворца последний царь Ассирии...
     Египетская  армия  устраивалась  на  ночлег.  Простые  воины-египтяне
улеглись на подстилках из сухой травы. Сотники и офицеры  расположились  в
небольших шатрах в зависимости от занимаемого положения  при  фараоне.  На
самом краю лагеря разместился отряд наемников  под  командованием  сотника
Туга.
     Костры уже погасли, пьяные крики и ругань утихли. Наступила  мертвая,
изредка прерываемая окриками часовых, тишина. Не спалось  и  двум  узникам
огромной тюремной ямы, которую ранее использовали для хранения зерна.
     Финикиец по имени Астарт, рослый  мускулистый  мужчина  с  серьгой  и
талисманом Мелькарта на груди, и тощий оборванный жрец  бога  Имхотепа  по
имени Ахтой долго ворочались, пытаясь уснуть. Судя по молчанию узники были
незнакомы. Под утро  Астарт  не  выдержал  долгого  молчания  и  попытался
завязать разговор.
     - Скажи имя твое, жрец, - спросил, наконец он. - Я - финикиец Астарт,
родом из Тира, бывший наемник. Жду справедливого суда за попытку побега  и
драку с сотником Тугом.
     - Мое имя - Ахтой, - ответил тот нехотя, - и служу Имхотепу.  Я  жрец
истины, поэтому здесь. - Ахтой извлек из мешка черствую ячменную  лепешку,
полураздавленную гроздь винограда, поделился с товарищем  по  несчастью  и
заработал челюстями, уставившись в одну точку.
     Астарт недолюбливал жрецов, хотя и сам вышел из их  сословия.  Все  в
Ахтое раздражало финикийца. Однако Астарт не  бросил  ему  в  лицо  жалкую
подачку и  не  намял  бока.  Наоборот,  лепешка,  заскрипевшая  на  зубах,
показалась ему очень вкусной, а виноградины, траченые гнилью, - вообще  не
сравнимыми ни с чем. Астарт давился и разглядывал Ахтоя.
     - Жрецы истины, жрецы мудрости, слышал я о таких. Веками  вы  бродите
по дорогам мира и не можете отыскать свою истину. А ведь истин  -  россыпи
на каждом шагу, хватай любую, запихивай в свой мех.
     Египтянин внимательно посмотрел на Астарта:
     - Какие же истины ты топчешь, фенеху?
     - Если я скажу хоть одну, ты закроешь рот и будешь  молчать.  Я  знаю
ваше трусливое племя. А мне так хочется поговорить. Я  много  дней  слышал
только голоса шакалов да лесных птиц.
     - Говори, не бойся.
     - Ну, смотри. Вот первая: даже самый храбрый воин  -  трус  на  самом
деле. Его страшат боги. Еще?  Дай  самому  мерзкому  рабу  власть,  и  все
забудут, что он раб и что он мерзок. Мало? Чем глупей господин, тем больше
он повелевает.
     Нет, фенеху, я жрец бога Имхотепа, и мне  надобны  другие  истины,  -
вздохнул Ахтой. - Я ищу истину истин, которой, не ведая  того,  следуют  и
люди, и боги...
     - Значит, не очень-то нужны твои истины людям, раз ты здесь?
     - Да. Людям угодны истины,  помогающие  им  в  их  мелких,  ничтожных
делах. Я же ищу другое. И каждый мой следующий день таит для смертных  как
добро, так и зло.
     В яму заглянул  простоволосый  маджай,  весь  увешанный  африканскими
побрякушками.
     Поджались, крысы! -  выкрикнул  он  хриплым,  сорванным  в  битвах  и
попойках голосом; звучно икнув, он едва не упал в яму.
     Потом на узников полились  помои  и  посыпались  обглоданные  бараньи
кости... Астарт бесновался. Ломая ногти, он рвался  из  ямы,  но  падал  и
снова карабкался на стену. Он поднес  к  самому  лицу  жреца  исцарапанные
грязные ладони:
     - Эти руки умеют держать меч! Мне бы только выбраться, я бы показал и
маджаю, и грязному шакалу Тугу. Помоги мне, Ахтой!
     - Нет, - ответил равнодушно жрец, - ради еще  одного  убийства  -  не
помогу.
     - Тогда они меня убьют! И тебя!
     - Меня не убьют, я жрец.
     Несмотря на вопли  финикийца,  в  яму  никто  не  заглядывал.  Астарт
зашептал:
     - Понимаешь, египтянин, там, наверху, никого! Они ушли!  Они  думают:
побеги совершаются ночью! -  Астарт  обхватил  костлявые  плечи  Ахтоя.  -
Доберемся до Дамаска, принесем огненную жертву духам гор и через перевал -
прямо в Тир. У нас будет парусник, я ведь  кормчий!..  Только  море  может
сделать жизнь настоящей!..
     Жрец решил: "И в Финикии есть святые места... Посмотрю на  библейские
мистерии, поклонюсь главе Осириса, приплывающей ежегодно в Библ из Египта,
побываю у гробницы Санхуниафона..."
     - Обещай: не тронешь этих несчастных.
     - Туг несчастный? Маджай несчастный?!
     Астарт вылез из ямы, сломав ритуальный  нож  Ахтоя.  Кудлатая  черная
овца  на  длинной  привязи  грустно  нюхала  камни,  словно   догадываясь:
следующая - ее очередь попасть в котел. Стреноженные  лошади  толпились  у
опустевшей колоды, выискивая мягкими губами застрявшие в щелях зерна.
     - Лезь скорей, пока никого нет!
     Ахтой не успел даже завязать свой мех, как Астарта заметили.  Тирянин
исчез. Послышались крики, звон мечей, злобная брань маджаев.
     ...Ахтоя притащили за руки и за ноги и бросили в пыль перед  походным
троном фараона. Жрец истины впервые так близко видел  Нехо  Второго.  Царь
был еще не стар. Плоское ливийское лицо  его  лоснилось  и  благоухало  от
дорогих умащений. Вместо двухцветной короны на голове -  кожаная  шапка  с
назатыльным платом, расписанным черными и желтыми полосами. Умный властный
взгляд фараона подавлял  каждого,  на  ком  останавливался.  Крепкие  руки
воина, без перстней и браслетов, плотно сжимали ручки деревянного  резного
трона, инкрустированного драгоценными металлами,  перламутром,  красным  и
черным деревом. Перед  ним  было  существо,  которое  станет  богом  после
смерти!
     Жрец истины подполз к нему и трепетно облобызал царственную туфлю.
     - Раскаялся ли ты в  своих  заблуждениях,  жрец?  -  Голос  божества,
прозвучавший именно для него, потряс Ахтоя. - Понял ли ты, что истина -  в
служении Нейт, только Нейт, превознося Нейт перед другими богами?
     - Я жалкий раб перед небом, о Владыка мира и Азии. Я не смею изменить
моему господину Имхотепу,  -  лепетал,  страдая,  жрец  истины,  тело  его
сотрясала крупная дрожь.
     - Ты пойдешь на кол, жрец. Ты помог бежать дезертиру.
     - Я рад уйти от земных ужасов, Владыка, я рад погибнуть  мученической
смертью, Имхотеп оценит это. В царстве Осириса я познаю все высшие  истины
- большего блаженства для меня нет.
     Приверженцы  Нейт,   богини   саисско-ливийской   верхушки,   издавна
преследовали жрецов бога Имхотепа.
     Когда-то  Имхотеп,  вполне  живой,  реальный  египтянин,  выбился   в
вельможи, благодаря недюжинному уму, таланту писателя и  архитектора.  Его
приблизил к себе фараон Джосер. После смерти Имхотепа постепенно  сложился
его культ  как  божества.  Молва  наградила  его  прекрасной  родословной,
которой мог бы позавидовать любой фараон: Имхотеп стал сыном  бога  Пта  и
смертной женщины Хротионх. В древности любой мудрец занимался врачеванием,
поэтому народный бог Имхотеп, мудрец и ваятель, стал, кроме того, и  богом
медицины. В Мемфисском некрополе стали справлять его заупокойный культ,  и
тысячи паломников  со  всего  Египта  устремлялись  в  Мемфис,  на  родину
божества...
     - Повелитель, - вполголоса произнес Петосирис, стоявший  в  свите  за
сверкающей спинкой трона, - лучше сделать его  лекарем  или  еще  лучше  -
солдатом. Ведь мемфисские жрецы ждут не  дождутся,  когда  мы  им  подарим
великомученика.
     - Я готов, Владыка, вели казнить, -  прохрипел  уродливо  тощий  жрец
истины. Фараон рассмеялся.



                            2. ПРОКЛЯТИЕ ИСТИНЫ

     Армия фараона продвигалась на север, громя одну за другой пограничные
крепости вавилонян, разбросанные по  всей  Сирии.  Неожиданно  застряли  у
небольшой  крепостицы,  стены  и  башни  которой  поражали  фантастическим
неземным блеском, особенно в лунные ночи.  Суеверные  египтяне  отказались
идти на приступ. Ливийцы боялись и смотреть в сторону укреплений.
     Полководец вавилонян Навузардан, засевший в крепости с  малочисленным
гарнизоном, надеялся дождать главных  сил  Навуходоносора.  Но  хитроумный
жрец Петосирис в одежде воина пробрался к самым стенам и принес  в  лагерь
куски гипса: из гипсовых глыб была сложена крепость - оттого и сияние.
     Крепость разрушили на  другой  же  день.  Навузардан  бежал  к  более
укрепленному Кархемышу, растеряв в горах большую часть воинов и  рабов,  -
их долго потом вылавливали египетские отряды, без устали рыская по  кручам
и чащобам.
     Один такой отряд наткнулся на человека, стоявшего по  грудь  в  воде.
Горная речушка, напоенная последними дождями, вышла из берегов и  затопила
всю лощину, поросшую боярышником и дикой вишней.
     Начальник отряда, на жетоне которого был  выдавлен  иероглиф  в  виде
скобы, означающий десяток, приказал остановиться. Финикийца сразу  узнали,
о побеге и событиях, связанных с  ним,  говорили  не  только  в  армейской
среде, но и на базарах окрестных селений, в храмах и  кабачках.  Купцы  же
разнесли преувеличенные слухи по всему миру.
     - А-а... умираю! - вдруг взвыл финикиец.
     - Кто тебя там держит? - Начальник, а за  ним  и  солдаты  подошли  к
самой воде.
     - О-ой, не знаю!.. Сосет кровь из пяток... Помогите!..
     - Я сначала подумал, что ему бежать некуда - впереди  такие  колючки,
что скарабей не проползет при всей его святости, - сказал начальник.
     - Злой дух его держит, - объяснял всем крепыш бубастисец, - мою бабку
однажды в Большом Оазе так же схватил,  когда  мы  ездили  туда  продавать
хлебы из лотосной муки.
     - Как же ты ее спас?
     - Молитвой, как же иначе.
     - Раз знаешь молитву, лезь в воду и притащи преступника на  берег.  -
Начальник подтолкнул солдата коленом пониже спины. - Владыка  посадит  его
на кол, а тебя наградит.
     За бубастисцем полезли в воду почти все. Вода была холодная, и  воины
бранились на чем свет. Крепыш из Бубастиса  бормотал  молитву,  усмиряющую
злых демонов. Финикиец продолжал кричать. И вдруг  опередивший  бубастисца
самый прыткий солдат вскрикнул и ушел под воду. Затем его спина показалась
ниже по течению. То был уже труп. Двое, струсив, полезли на берег,  заорал
еще один египтянин, протянувший руку к финикийцу, и, стрелой вырвавшись из
воды, закорчился на камнях, зажимая рану на животе.
     Солдаты в ужасе столпились на берегу. Только бубастисец, побледневший
и дрожащий, с мечом наготове подбирался  к  финикийцу  и  громко  повторял
молитву. Финикиец чуть заметно дернулся, не переставая взывать  о  помощи.
Бубастисец выронил меч, всхлипнул и с головой ушел в воду.
     Перепуганный начальник послал самого быстроногого солдата в лагерь  с
устным  донесением  начальству.  Вскоре  прибежала  запыхавшаяся  подмога:
мускулистый жрец Нейт, больше похожий на  воина,  и  вслед  за  ним  тощий
лекарь с кожаным мешком - Астарт с трудом  узнал  в  нем  Ахтоя.  Искатель
истины еще более высох и почернел. Они встретились взглядами. Ахтой понял,
что тот опять одна из безжалостных проделок Астарта. Вся  радость  встречи
сразу пропала.
     Армейский  жрец,  облаченный  в  леопардовую  шкуру,  провел  наскоро
молебен и, бросив в  воду  кусочки  папируса  с  магическими  иероглифами,
объявил: злой дух так напуган, что уже безвреден.
     Солдаты гурьбой полезли в воду. И когда с  громким  бульканьем  исчез
еще один, все выскочили на берег и едва не изрубили жреца.
     - Мои молитвы бессильны, - объяснил жрец, - там несколько злых духов.
В таких случаях следует убивать того, кто полюбился демонам.
     - Я его сейчас насквозь! -  Начальник  отряда  поднял  с  земли  свое
копье.
     "Бедный Астарт, - подумал с дрожью Ахтой, -  ты  понапрасну  отяготил
обе свои души [древние египтяне считали, что в человеке  две  души;  Ка  -
духовный двойник человека, дается ему при рождении и покидает  тело  после
смерти - олицетворение жизненной силы; Ба - душа,  переживающая  человека;
чтобы  воскресить  покойника  в  "загробном  царстве",  считали  египтяне,
необходимо  уберечь  тело  от  разложения;  Ба  возвращалась,  и  человек,
например, мог принять пищу и т.п.; отсюда обычай  бальзамирования  трупов]
кровавым грехом..."
     Но финикийца в воде уже не было. Солдаты с суеверным ужасом  смотрели
на мутную заводь с плавающим хворостом и  бурыми  листьями.  Один  всплеск
обратил бы их в бегство. Астарт понимал это.  Припав  к  земле  за  буйным
кустом боярышника  с  пунцовыми  розетками  плодов,  он  отвязал  от  ноги
короткое бедуинское копье. Финикиец посинел от холода и напряжения. Трюк с
копьем ему дорого обошелся: он уже не  смог  бы  сейчас  уйти  от  погони.
Поэтому  он  собрал  последние  силы  и  метнул  тяжелое  намокшее  копье.
Начальник отряда свалился в воду.
     Солдаты в панике карабкались на скалы, и жрец в леопардовой шкуре был
впереди.
     "Как страшен мир, как страшен человек..." - Ахтой закрыл лицо руками.
     Финикиец подошел к нему, еле волоча ноги.
     - Брось убиваться, опальный жрец, - прошипел он со злостью Сета, Мота
и всех демонов преисподней, - вот твоя проклятая истина, бери же, она  мне
не нужна.
     - О чем ты, безумец?
     - Ты искал истину, на которой держится мир. Я нашел ее, когда сидел в
воде. Вот она: чтобы выжить, твори  зло.  Чтобы  быть  счастливым,  сделай
несчастным ближнего! Чтобы достичь своей  мечты,  убей  мечту  другого.  В
проклятом  мире  должны  быть  проклятые  истины.  Ты  не  рад?  Где  твое
блаженство? Ведь свершилась цель твоей жизни!..
     - Нет, Астарт, это истина шакалов, а не людей. Она мне тоже не нужна.



                            3. В ГОРОДЕ ДЕТСТВА

     "Привет, могучий Тир, хитрый Тир, продажный Тир! Я  люблю  тебя,  мой
Тир, моя беспощадная родина. Люблю твои стены, увитые  плющом,  люблю  шум
базаров и  гаваней,  люблю  матросские  драки  и  песни,  люблю  завывание
базарных пророков и торгашей, люблю и вас, лысоголовые жрецы, убийцы всего
прекрасного! Я люблю тебя целиком, Великий Тир, со всеми твоими дворцами и
кучами навоза. Прими в свое пьяное чрево блудного сына..."
     Астарт стоял на крепостной стене и, раскрыв объятья, вдыхал  ветер  с
моря, напоенный брызгами прибоя и  запахами  соли,  водорослей,  древесной
смолы. В гавани разгружались сотни кораблей. По гнущимся, стонущим сходням
бегали потные рабы с тюками,  бочками,  корзинами...  У  самых  крепостных
стен, в шапках грязной пены и прибойного мусора, сражались  плоты  тирских
мальчуганов. Здесь  ковалась  слава  тирских  мореходов.  Много  поколений
известных всему  миру  кормчих  породила  эта  мелководная  лужа.  Она  же
когда-то определила и жизненный путь Астарта.
     Среди яркой бушующей толпы возвышались всадники  на  рослых  конях  и
Киликии - воины патрицианского ополчения. В него набились только  отпрыски
могущественных семейств, родовой знати Тира. То и дело над морем  голов  и
корзин       проплывал       роскошный       паланкин        какого-нибудь
сановника-кораблевладельца,  настоятеля  храма   или   хозяина   заморских
факторий. Тут же  на  пристанях  начинался  крупнейший  в  Средиземноморье
базар. Впрочем, весь Тир - сплошной базар.  В  любом  закоулке  столицы  в
любое  время  дня  заключались  умопомрачительные  по  масштабам   сделки,
продавалось и покупалось все - от людей до пуговиц. Каждый житель столицы,
да и всей  державы  в  целом,  был  купцом.  Каждый  из  кожи  лез,  чтобы
утвердиться на рынке и смять конкурента. И все -  от  нищего,  собирающего
подаяние у храмов, до царя Итобаала -  держали  нос  по  ветру,  улавливая
малейшее изменение в рыночных делах.
     Ахтой тонул в океане красок  и  звуков.  Ликующий  Астарт  тащил  его
куда-то, тряс за плечи, что-то кричал ему в  лицо  и  был  подобен  сотням
одержимых, носившихся сломя голову по всем улицам Тира,  и  островного,  и
материкового.
     Перед   усталым   взором   Ахтоя   мелькали   строения   всевозможных
архитектурных  типов  -  от  примитивных  иудейских  и  хеттских  хижин  и
особняков  до  блестящих  дворцов  в  ассиро-вавилонском  духе.   Поражали
разнообразием многочисленные фонтаны,  обелиски,  статуи  богов  и  царей,
по-семитски аморфные, глыбоподобные. И  всюду  бородатое  и  носатое  лицо
Мелькарта: Мелькарт, сидящий на морском коне, Мелькарт, стоящий на четырех
дельфинах, Мелькарт с туловищем крылатого коня и рыбьим хвостом.
     Астарт на ходу  приценивался,  кого-то  спрашивал,  кому-то  отвечал,
острил, обзывал, кому-то дал пинка и такой же получил в  ответ.  Юродивые,
ремесленники, крестьяне, прорицатели,  аристократы,  брадобреи,  глотатели
змей, азартные игроки, водоносы, кукольники, птицеловы  слонялись  взад  и
вперед, выкрикивая на разные голоса, образуя водовороты и штормовые шквалы
вокруг зрелищ.
     В Тире царствовала  весна.  Лотки  торговцев  ломились  под  тяжестью
черешни и апельсинов. По сторонам мощеных улиц - целые россыпи  миндаля  в
свежей зеленой кожуре, ранние сорта абрикосов, а над  всем  господствовала
кряжистая свилеватая трудяга - олива: маслины всюду - в жбанах,  кувшинах,
тазах, питейных сосудах, противнях,  листвяных  и  тростниковых  корзинах.
Какие только маслины не увидишь на тирских базарах! Овальные,  шаровидные,
черные, зеленые, желтые, соленые, маринованные,  вяленые,  хрустящие,  как
огурец,  и  вязкие,  как  смола,  но  неизменно   обожаемые   финикийцами,
азиатскими греками, пунийцами, филистимлянами...
     Ахтой увидел, как Астарт поднял над головой меч.
     - Прощай, кусок железа,  опившийся  кровью!  -  произнес  с  чувством
финикиец. Скупщик отсчитывал ему звонкие слитки,  Астарт  говорил  под  их
аккомпанемент: - Клянусь Повелителем Кормчих, моя рука не  прольет  больше
крови. - Он широко улыбнулся. -  Разве  только  это  будет  кровь  жирного
каплуна или сладкого барашка.
     Потом они ели жареную рыбу, маслины, отваренные  в  молоке  фисташки,
пили вино лучших в мире давилен.
     Неподалеку от  заплеванного  бассейна,  в  котором  Ахтой  омыл  свои
натруженные  ступни,  боролись  базарные  силачи.  Астарт,  жуя  на  ходу,
устремился в самую гущу зевак. Египтянин устало склонился на свой мешок  и
едва не уснул среди базарной сутолоки под крики торговцев и попрошаек.  Но
вернулся буйный Астарт и заорал:
     - Ахтой! Смотри, кого я выловил в толпе драчунов! Это же Эред!
     И Астарт схватил  в  объятия  рослого  белокожего  парня,  настоящего
великана с могучим торсом, огромными плечами и буграми чудовищных мышц,  и
не без труда оторвал его от земли. Увидев на шее Эреда кожаный обруч раба,
Ахтой не удивился. Астарт много рассказывал о своем друге-рабе, с  раннего
детства выставляемом  на  базарных  поединках.  Гигант  ощупывал  Астарта,
словно не веря своим глазам.
     - Астарт, клянусь ногой Геракла, мы опять вместе!..
     Эред, профессиональный базарный борец, вне ристалища был на  редкость
покладистым и даже покорным малым. Его  хозяин,  дряхлый  скиф,  пропахший
навозом и солодом, приплелся вслед  за  друзьями,  отчаянно  скрепя  всеми
суставами, и заменил кожаный ошейник Эреда на железный.
     Конец длинной  цепи  от  ошейника  он  по-хозяйски  намотал  на  свою
иссохшую ручонку.
     - А ты, навозный жук, все ползаешь? - удивился Астарт.
     - Где? - Хозяин был туговат на слух. - Он мне вместо сына, -  добавил
скиф и дернул за цепь. - Пошел домой.
     - Да брось, - отмахнулся Эред и вырвал цепь из рук старика. - Это  он
так при посторонних. Вообще-то он давно уже  вежливый.  У  него  никого  и
ничего не осталось: голые стены да  я.  Остальные  рабы  перемерли:  не  в
состоянии был их прокормить. Все свое добро  пустил  по  ветру,  последнюю
лошадь пропивал со слезами.  Лошадь  для  скифа  -  это  все.  Иногда  мне
кажется: он мой раб, и я кормлю его только из жалости.
     Скиф успокоился и сел на  землю,  поджидая,  когда  ему  дадут  есть.
Астарт купил у виноторговца целую амфору вина,  Эред  окликнул  разносчика
фруктов, и друзья помянули прошлое столь усердно,  что  остались  ночевать
тут же на базарной площади.



                          4. АСТАРТ ПУСКАЕТ КОРНИ

     Друзья  осмотрели  дом.  Обещанная  ростовщиком   "добротная   вилла"
оказалась  ветхой  лачугой.  Сквозь  трещины  в  стенах   беспрепятственно
врывался ветер и играл свесившимися с потолка корнями растений.
     В  полураскрытую  дверь  влезла  морщинистая  физиономия   ростовщика
Рахмона.
     - Соблаговоли подтвердить нашу сделку перед лицом  уважаемых  купцов,
твоих соседей, - заворковал он, выкатив  глаза,  словно  рак-отшельник,  -
писец все запишет.
     - Ты меня хочешь надуть, старый плут. - Астарт  бесцеремонно  шлепнул
его по спине, ростовщик закашлялся...
     Астарт получил кредит у ростовщика  благодаря  своей  популярности  в
Тире. Многие  помнили  его  мальчишеские  проделки.  Анекдоты  о  наемнике
Астарте преподносились иностранцам, ступившим на землю Тира,  как  местный
сувенир. Завсегдатаи  питейных  заведений  смаковали  похождения  простого
тирянина   в   царском   гареме,   придумывали   новые   истории   о   его
сверхъестественной изворотливости, поражались побегу чуть ли не  с  острия
кола.
     Поторговавшись с ростовщиком  и  убедившись,  что  бесполезно  с  ним
спорить, Астарт вышел во двор и подтвердил сделку.
     - За усадьбу, рабыню, два бревна ливанского кедра, топор, пилу, кусок
льняного полотна для  паруса,  рыболовные  снасти  и  два  пустых  бурдюка
обязуюсь уплатить рабби Рахмону через два новолуния один талант серебром.
     Тщедушный писец  в  гигантском  парике  торопливо  занес  условия  на
глиняную табличку.
     - С каждой новой луной, о уважаемый, твой долг  будет  возрастать  на
треть таланта: такой процент, - любезно добавил ростовщик.
     Купцы-свидетели и рабби Рахмон оттиснули в правом углу таблички  свои
фирменные печатки, Астарт скрепил все оттиском  своей  серьги  кормчего  с
изображением дельфина.
     Писец аккуратно положил табличку в заранее разведенный  костер.  Пока
письмена  приобретали  прочность  камня,  слуги  Рахмона   обносили   всех
присутствующих вином.
     - За удачу в делах нового хозяина, еще  одного  хозяина,  живущего  в
нашем квартале, провозгласил тост один купец.
     - Да поможет ему Мелькарт!
     -  Да  преисполнится  его  сердце   благодарностью   к   благодетелям
ростовщикам! - заключил Рахмон, и все выпили.
     - Ну и дрянь же ты нам подсунул,  -  сказал  Астарт  и  выплеснул  из
своего кубка на землю, - ты, благодетель, наверное, ошибся, приказав рабам
зачерпнуть помоев вместо вина.
     Ростовщик  фальшиво  засмеялся  и  через  силу  осушил  свой   кубок.
Купцы-свидетели, ухмыляясь, вернули кубки рабам и  распрощались  вслед  за
ростовщиком.
     Ахтой неодобрительно покачивал головой. Ему не нравилась сделка.
     - Не унывай, дружище, построим лодку, а грянет  шторм,  и,  когда  ни
один кормчий не отважится выйти в море, доставлю на острова срочный  груз.
Один рейс окупит с лихвой и долг, и проценты.
     Но Ахтой был мудр в делах житейских.
     - Не учитываешь неожиданности, столь обильные в жизни смертных. Вдруг
ты не построишь лодку? Или  тебе  помешают  в  твоих  помыслах?  Или  море
проглотит твое судно? Чем я тебе помогу? Я нищ. Брать плату за лечение  не
могу, нельзя. Мой господин Имхотеп не брал.
     - Не все так печально, Ахтой. В армии мои долги сохраняли  мою  жизнь
от иудейских топоров и плетей сотников. Чем больше ты  должен,  тем  лучше
тебя берегут от смерти.
     - Здесь не армия. Здесь купцы.
     Рабы Рахмона приволокли два толстых бревна и бросили  перед  хижиной.
Надсмотрщик привел девушку в рабском ошейнике и с тощим узелком в руках  и
толкнул ее к Астарту.
     - Вот твой новый господин.
     Девушка покорно подошла к господину и хотела поцеловать ноги.  Астарт
остановил ее. Надсмотрщик захохотал и погнал рабов вдоль по улице.
     Она была очень мила, даже красива, хотя безжалостное  клеймо  на  лбу
уродовало прелестное личика. Прямой нос,  слишком  светлая  для  хананейки
кожа, маленькие руки и ноги.
     - Агарь?
     - Да, господин, рабби Рахмон приказал  так  называть  меня,  когда  я
родилась.
     - Знаком тебе Эред?
     Она испуганно вскинула длинные ресницы и еле слышно прошептала:
     - Да...
     - Он мой друг. Я узнал, что вы любите друг друга, и  хочу,  чтобы  вы
были вместе.
     - О, господин!.. - Агарь обхватила его ноги, заливаясь слезами.
     - Перестань. Ахтой, ты видишь,  как  люди  делают  себе  повелителей.
Стоит облобызать ступню нищего, как в нем просыпается господин.
     Астарт был рад. Ахтой разделял радость друга, но ему не давала  покоя
мысль, что рабби Рахмон, как истый ростовщик, не преминет  воспользоваться
уздой, взнуздавшей Астарта.
     В этот день они наспех починили крышу  и  стены.  Когда  Тир  окутала
ночь, звезды больше не заглядывали в проломы и трещины.
     - Одну дыру можно было бы оставить,  -  ворчал  Ахтой,  взбираясь  на
крышу, чтобы по хвосту новой кометы определить, что ожидает человечество в
будущем году.
     Астарт лежал на своем ложе, покрытом сухой травой, и прислушивался  к
легкому шороху ящериц, бегающих по потолку.  Из  другой  комнаты  неслышно
вошла рабыня с масляной плошкой в руке.
     - Что тебе, Агарь?
     - Я ждала, когда господин позовет меня.
     - Зачем?
     - Как зачем? - В  свою  очередь  удивилась  девушка.  -  Мой  прежний
хозяин...
     - Понимаю... Присядь и слушай. Когда-то давным-давно двое мальчишек и
одна девочка покинули Тир и отправились искать  приключения.  Я  бежал  от
жрецов богини Астарты, я был с рождения посвящен ей.  Эред  -  от  жадного
скифа, а Ларит увязалась за нами. Она тоже с рождения посвящена  богине...
Она дрожала при одном звуке ее имени, но все равно ушла с нами.  Потом  мы
бродили по всему свету, плавали то на плотах, то на галерах. Целый год  мы
были вместе, ни на миг не расставаясь, пока в Египте нас  не  схватили.  У
Ларит на  плече  нашли  клеймо  храма,  Эреда  выдали  следы  от  рабского
ошейника. Их отправили в Тир, чтобы получить выкуп за поимку. У меня же на
плече, вот, - он повернул к масленому фитилю  плечо  с  давним  шрамом  от
ожога, - здесь был выжжен голубь, как у всех,  посвященных  богине,  но  я
накалил острие ножа и прижал плашмя... В общем, меня  оставили  в  Египте.
Потом я нашел лагерь тирского отряда наемников и остался с ними.
     - Ларит теперь жрица?
     - Да.
     Агарь, что-то вспомнив, поставила на пол плошку, выбежала из  комнаты
и вернулась с тазом.
     - Омою господину ноги.
     Он смотрел на склонившуюся у его ног девушку и  невольно  залюбовался
белизной груди в вырезе плохонькой туники.
     - Встань, - сказал он. И осторожно снял с ее шеи  рабский  ошейник  с
медными заклепками. - Когда я смогу выкупить Эреда, мы составим  табличку,
дающую вам обоим свободу.
     - О господин!..
     Она обняла его ноги, и он почувствовал тепло ее рук. "Козни богини, -
подумал он с дрожью, - человек слаб перед ее стрелами".
     - Коварная богиня, и ты здесь! - Астарт  зарычал,  как  раненый  лев,
сорвав с себя кожаный ремешок, принялся яростно стегать рабыню.
     Агарь каталась по полу и рыдала от жгучей боли.
     - Все! - Астарт отбросил ремень и,  опрокинув  таз  себе  на  голову,
заорал на всю мощь легких: - Ахтой! Иди сюда! Чтоб тебе провалиться сквозь
крышу!



                            5. БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ДНИ

     Эред был счастлив. Он целовал темные полосы на теле подруги и  клялся
отдать жизнь за Астарта. То, что сделал Астарт, казалось чудом  в  стране,
где многие девушки, достигнув  совершеннолетия,  приносили  богине  жертву
девством, в стране, где красивейшие  мужчины  и  женщины  всего  побережья
продавали себя, умножая казну храмов.  Но  человеческая  природа,  чувство
нет-нет да прорывалось сквозь плотную кору религиозных обычаев...
     У Астарта появилось множество друзей. В его  хижине  толкался  разный
люд: и знаменитые кормчие, и безвестные юнцы, вечные оптимисты из кабачков
торговой гавани и  придворные  мелкого  пошиба,  поднабравшиеся  у  господ
спеси...
     Ахтой же не любил сутолоки. Он предпочитал тихие, наполненные  мудрой
созерцательностью беседы с тирскими просвещенными  умами.  Мемфисец  завел
знакомства со многими лекарями  и  звездочетами,  с  полунищими  базарными
пророками и с настоящими титанами хананейского аскетизма  -  всякого  рода
блаженными и святыми многочисленных азиатских божеств. И в то же время  он
старательно постигал новый для него язык Финикии.
     Астарт не был бы Астартом, если  бы  жил  одной  только  болтовней  с
друзьями. Зная  о  возможностях  Ахтоя,  он  ошеломил  скифа  предложением
излечить глухоту, если тот дарует Эреду вольную.
     Скиф запил, советуясь со всеми корчмарями Тира. В  конце  концов  при
большом скоплении пьянчуг, корчмарей, писцов, купцов и прочей братии  была
составлена соответствующая табличка и обожжена на костре. Затем старик был
вручен Ахтою. Мемфисец в два счета освободил уши скифа от  серных  пробок.
Скиф  стал  слышать  не  хуже  сторожевого  пса,  что  ему  и  пригодилось
впоследствии.
     Астарт  шатался  по  городу  с  шумной  компанией,  играл  в   кости,
бессовестно жульничал, задирал почтенных горожан, нагло вторгался на  пиры
в богатейшие  дома  вместе  с  гогочущей  свитой.  Однажды  поссорил  двух
придворных поэтов и полдня любовался их неумелой дракой.
     Но главным в его жизни было другое - Астарт строил свою лодку.  Судно
для поморов-финикян - это и дом родной, и хлеб насущный,  это  и  жизнь  и
смерть. Почетнейшей смертью считалась гибель в море, где бездонная  пучина
- лучшая из усыпальниц, а рев шторма - лучшая из заупокойных молитв.
     Обычно  тяжелые  лодки  для  моря  строились  как  уменьшенные  копии
большого  корабля.   Но   недаром   Астарт   носил   серьгу   кормчего   с
тринадцатилетнего  возраста.  Он  обладал  неоценимым  качеством  -   идти
неизведанным. Он отошел от знаменитого образца тирского  грузового  судна,
крутобокого, короткого, тяжелого, но  хорошо  приспособленного  к  морской
волне. По сути дела, тирский  корабль  -  это  скорее  парусная  галера  с
минимальным количеством весел. Финикийские кораблестроители были на верном
пути к созданию морских парусников типа средневекового нефа, но  традиции,
освященные жрецами Мелькарта, запрещали менять геометрию  паруса.  Поэтому
памятником  морскому  гению  финикийцев  стал  не  многомачтовый  красавец
парусник, а громоздкое, тяжелое, укороченное парусно-гребное судно.
     Астарт задумал свою лодку узкой и длинной, с низкой кормой и необычно
высокой мачтой.
     - Перевернется, - уверенно заявил один из мастеров царской  верфи,  -
Мелькарт не допустит кощунства.
     - Ради скорости, говоришь? - удивился другой. - Но быстрее  ветра  не
поплывешь!
     - А я хочу быстрее  ветра,  -  ответил  Астарт,  любовно  разглядывая
торчащий, как ребра, шпангоут будущей лодки.
     - Не гневи небо, дурень.
     Астарт упрямо тряхнул головой и  взялся  за  топор.  Он  не  позволял
прикоснуться к своему детищу даже Эреду.
     Известные на весь мир седобородые кораблестроители столицы  приходили
по вечерам посмотреть на  безумца,  ухмылялись,  плевались,  сочувствовали
"ослабевшему разумом юнцу", но все с нетерпением ждали, что будет  дальше,
как посмотрит на дерзкую выходку Мелькарт, Повелитель Кормчих.



                                6. ВСТРЕЧИ

     Однажды у лавочника-горбуна,  известного  торговца  сластями,  Астарт
увидел старого знакомого - лопоухого. Тот высунулся из паланкина, розовый,
гладкий, без всякого выражения на  лице.  Горбун,  кланяясь  и  заискивая,
положил в паланкин целую корзину засахаренных фруктов,  отказавшись  взять
плату.
     Астарт подошел к паланкину, раздвинул занавески. Лопоухий  вздрогнул,
слегка побледнел, но заговорил приветливо:
     - Если я не ошибаюсь, ты Астарт, да,  да,  Астарт  из  храма  Великой
Матери. Я вижу, боги к  тебе  благосклонны,  если  ты  все  еще  здоров  и
невредим, Хвала богам за их милости.
     Лопоухий всегда, сколько помнил Астарт, выражался подобным образом.
     Лопоухий, как и Астарт, и Ларит, был с рождения посвящен богине любви
и воспитывался при храме. Тоже задирал евнухов, приставленных  следить  за
поведением и мыслями будущих жрецов, плавал на плотах и мечтал  о  дальних
морских путешествиях. Но битвы плотогонов - это было  слишком  рискованное
занятие.  К  тому  же  Лопоухому  было  трудно  тягаться  с   Астартом   в
мальчишеских забавах, а вторых ролей  он  не  терпел.  Может,  поэтому  он
раньше  других  друзей  Астарта  отошел  от  ватаг,  стал  благочестив   и
благоразумен. Его начали ставить в пример другим,  позволили  прислуживать
во время торжественных служений в храме.  В  то  время,  когда  Астарт  на
зависть всем  мальчишкам  побережья  получил  серьгу  кормчего,  Лопоухий,
словно в отместку, был  возведен  в  низший  разряд  жрецов.  Судьбы  двух
соперников разошлись. Впрочем, Лопоухому тоже завидовали...
     - Лопоухий?  Или  тебя  теперь  зовут  по-другому?  -  Астарт  окинул
взглядом дорогое убранство паланкина, рослых рабов с храмовыми клеймами.
     - Зови меня адон Беркетэль, - произнес Лопоухий.
     Астарт невольно убрал  руку  с  паланкина.  Бывший  приятель  заметил
смятение Астарта. Еще бы: Беркетэль, жрец-настоятель храма Астарты, -  это
фигура, с которой считались цари.
     - Я слышал, - продолжал жрец, - ты  ведешь  себя  недостойно,  как  и
прежде. Неужели ты до сих пор не  проникся  благолепием  и  страхом  перед
людьми сильными и достойными?
     Как ни ошеломительно было известие, что Лопоухий  -  жрец-настоятель,
Астарт рассмеялся.
     - Ты же сам боялся меня до смерти. Помнишь, когда ты предал нас, и  я
задал тебе трепку? Как же ты не помнишь? Ты за сладкую палочку и по  злобе
своей выдал, что мы таскали бревна из торговой гавани и  унесли  из  храма
много льняной ткани на паруса. Я вижу, ты и сейчас любишь сладкое.
     - Не было такого, человече. За напрасные слова боги тебя покарают.
     Горбун с почтением смотрел на Лопоухого и с  опаской  -  на  Астарта:
видимо, тоже не из простых смертных, коль в  таком  тоне  разговаривает  с
самим жрецом-настоятелем.
     - Как же не было? - возмущался Астарт. - Хочешь, я позову Эреда?  Или
давай отыщем Ларит, она-то рассудит, кто из нас  плохо  помнит.  Ведь  это
Ларит унесла ткань из хранилища, помнишь? Завернулась  во  много  слоев  и
прошла мимо стражи...
     - Нет больше Ларит, - дружелюбно -  ну  чем  не  приятель!  -  сказал
Лопоухий. - Боги отняли у нее силы и радость жизни, видимо, за прошлое,  о
котором ты говоришь. - Лопоухий  ткнул  носильщика  палочкой  из  слоновой
кости, рабы бережно понесли паланкин, мягко раскачивая его  из  стороны  в
сторону  -  это  нравилось  господину.  Затем  продолжал,  высунувшись  из
занавесок: - Тебе я предсказываю тот же конец.
     Астарт задрожал от гнева: этот проклятый Лопоухий когда-то  домогался
внимания Ларит.
     - Каков же ты, Лопоухий Беркетэль! - пробормотал он и, набрав  воздух
в грудь, крикнул на всю улицу: - И все-таки я тебе тогда всыпал!..
     Рабы внезапно остановились, опустили паланкин на выложенную каменными
плитами  дорогу.  Видя,  что  эти  клейменные  молодцы   настроены   очень
решительно, Астарт бросился наутек.
     ...Астарт взбежал по  каменным  ступеням,  и  холодок  храмовой  тени
окутал его. Перед малым алтарем Эшмуна  -  тысячи  больных,  собранных  со
всего Тира и его пригородов. Кашляющие, стонущие, молчаливые, орущие - они
лежали на храмовых тюфяках и ждали исцеления. Между  ними  сновали  редкие
тени в лиловом - служители алтаря, приставленные для  принятия  жертвенных
даров. Впрочем, им приходилось, кроме того, уносить трупы  на  дождавшихся
милостей божьих.
     Астарт поймал за рукав одну из таких теней.
     - О, святой человек, скажи, как найти  мне  жрицу  Астарты  по  имени
Ларит?
     Тень молча указала в смрадный  угол.  Астарт  бросился  туда,  прыгая
через тела и тюфяки. Кто-то хватал его за ноги, умоляя принести хоть каплю
воды. Кто-то остервенело чесался, а неопрятная старуха ползала по телам  и
дико хохотала, ловя в воздухе что-то трясущимися руками.
     У самой стены на голых каменных плитах он увидел неподвижную  женскую
фигурку, жалко съежившуюся в комочек. На ней была только тонкая  жреческая
туника; неподалеку на двух тюфяках покоился  рослый  крестьянин,  судя  по
одежде, - из богатых виноградарей. Его непомерно разбухшая  нога  источала
тошнотворный запах.
     - Не больно, - удивился крестьянин, когда старуха  проползла  по  его
ноге.
     Астарт опустился на колени.
     - Ларит... - Он не дыша повернул ее к себе. - О Ларит!
     Темные веки, заострившийся подбородок, запутавшаяся в  волосах  нитка
бус из солнечного камня.
     Он поднял ее на руки и натолкнулся на лиловую  тень.  Тень  в  полном
молчании показала на грубый алтарь, курящийся благовониями.
     "Требует жертвоприношений", - догадался Астарт  и,  высвободив  руку,
показал кулак. Лиловая тень шарахнулась в сторону.
     Астарт шел по пустынной улице,  примыкающей  к  храмовому  саду.  Под
лучами солнца Ларит еще плотнее сжала веки. Астарт  слегка  вытянув  руки,
жадно вглядывался в ее худое,  с  преждевременными  морщинками  в  уголках
глаз, лицо. Чуть выступающие скулы, опавшие щеки и губы,  так  похожие  на
губы богини с барельефа у входа в храм, - все было привычно, знакомо  и  в
то же время показалось другим, удивительно взрослым и чуточку чужим.
     Он боялся встречи с ней. Боялся по-настоящему, как боятся  встречи  с
оракулом, предсказавшим гибель, или с самой судьбой. Будь Ларит  здоровой,
красивой, окруженной поклонниками, будь она в  самой  гуще  жизни,  он  бы
обходил стороной храм Астарты, бежал бы от всякой возможности  сидеть  ее,
как бегут от вчерашнего дня, от неприятных  воспоминаний,  от  всего,  что
могло бы воскресить давно умершую боль...
     Но сейчас... его подружка, товарищ по мальчишеским скитаниям, частица
его детства, покинута всеми, брошена  на  милость  чуждого  ей  бородатого
Эшмуна... Где-то в глубине души он был даже рад, что так все обернулось.
     - За высокими стенами сада слышался радостный гомон птиц, позванивали
священные колокольчики, развешанные по веткам пиний, и легкий ветер с моря
шевелил перистые листья финиковых пальм.
     Солнце и одуряющий запах белых жасминов подействовали на женщину.  Ее
веки дрогнули, и Астарт увидел глаза - глаза прежней Ларит, огромные,  как
мир, как море! Губы ее шевельнулись, прошептав его имя. А может,  то  было
имя богини? Веки, носившие следы  храмовой  лазури,  медленно  прикрылись.
Руки ее вполне осмысленно сомкнулись у него на шее, да грудь  взволнованно
вбирала запахи хвои, роз, жасминов.
     - Ларит, мы опять вместе: ты, я и Эред. И опять море будет нашим...
     Он остановился, с трепетом разглядывая ее. И радость встречи уступила
место боли. Все в ней - от  кончиков  накрашенных  ногтей  до  вычерненных
длиннющих волос, наспех заколотых в греческий узел, -  все  носило  печать
изощренной храмовской красоты, все в ней - для служения богине. Он смотрел
на нежную  грудь  под  тонким  виссоном,  и  ему  виделись  грубые  пальцы
пришедших  к  алтарю,   благочестивое   лицо   жреца-эконома,   ссыпающего
приношения  из  жертвенника  в  мешок,  властный  жест   жреца-настоятеля,
посылающего жриц на жертвы. О Ларит!..



                               7. ПОЕДИНОК

     Эред сидел в кругу своих друзей-рабов,  выставляемых  для  борьбы  на
базарных площадях, и щурился от яркого солнца. Когда-то  грудным  ребенком
вывез его скиф вместе с  награбленным  добром  с  далекого  севера.  Из-за
необычного для хананея разреза глаз, поразительно белой кожи и соломенного
цвета волос многие тиряне видели в Эреде чужака, хотя он не знал  никакого
другого языка,  кроме  финикийского,  и  не  вкусил  другой  жизни,  кроме
тирской.
     На циновке - скромное угощение, кувшин с  вином  и  мертвецки  пьяный
скиф, не забывающий дорогу  в  этот  дом.  Рабы  часто  собирались  здесь,
обсуждали свои великие тайны. Рабы-борцы  пользовались  большей  свободой,
чем все прочие рабы Тира. Прототипы  римских  гладиаторов,  они  приносили
хозяевам значительный доход, поэтому с ними обращались довольно сносно.
     Из соседней комнаты доносился смех ларит и голос Астарта.  Она  почти
поправилась, но Ахтой запретил ей пока подниматься.
     - Тебя исцелил Астарт, не я, - говорил ей мемфисец, с трудом подбирая
финикийские слова. И Ларит была счастлива.
     Астарта позвал Эред:
     - Хромой хочет тебе что-то сказать.
     - Судя по пустому кувшину, вам есть что сказать, - Астарт  прищелкнул
языком.
     Лицо его светилось солнечной улыбкой.
     - Не смейся, господин, - проворчал Хромой.
     - Купец мечтает о слитке золота, величиной с  гору,  мул  -  о  торбе
овса, а раб - о бунте, - разглагольствовал Астарт, улыбаясь, -  никому  не
запрещено мечтать. Но слышал ли кто о бунте рабов в Тире?  Никогда  такого
не бывало. - Он замолк, посерьезнев, и внимательно посмотрел на каждого. -
Тирский раб труслив, как гиена при солнечном свете.  Тирский  раб  так  же
расчетлив, как его господин-купец, он не  прыгнет  через  яму,  он  обежит
ее...
     - Мы не о том, - перебил его Эред, нахмурившись, - а рабы тоже бывают
разные. Я знаю многих невольников, готовых погибнуть за один день воли.
     - Я, господин, раб ростовщика Рахмона, - сказал Хромой, - вчера  брал
пряжу из кладовых и слышал, как приказчики смеялись, называя твое имя.
     Ну и что? Мое имя в каждой пивной услышишь,  а  приказчики  -  всегда
пропойцы.
     -  Не  то.  Потом  я  расспросил  одну   знакомую   рабыню,   которая
прислуживает в доме старшего приказчика, не знает ли она, в чем дело..
     - Ну?
     - Она тоже ничего не знала. Тогда я пошел к повару, а он послал  меня
к привратнику. Так вот, привратник, чистокровный  араб  и  бедуин,  сказал
мне: "Если хочешь сохранить тайну от врагов, храни ее от друзей,  а  рабби
Рахмон не спрятал ее от слуг, и у  него  появится  хороший  враг".  И  еще
сказал мне тот привратник, ставший моим другом: "Скажи  доброму  господину
Астарту, что рабби Рахмон  по  повелению  жрецов  Великой  Матери  задумал
сделать его своим невольником и скоро придет к нему с  долговым  судьей  и
свидетелями".
     Все молчали. Во дворе гремела посудой  Агарь,  да  слышно  было,  как
Ларит перебирает струны маленькой лиры.
     - У верблюда свои планы, а у погонщика  -  свои,  говорит  мой  новый
друг-араб, - произнес Хромой. - Мы решили тебе помочь.
     - Как?
     - Эред будет бороться с этруском.
     - С каким этруском?
     - О Ваал! Он не знает, о чем болтает уже три дня весь Тир?!  Расскажи
ему, Эред.
     - Гм, тут объявился борец один... этруск. Царь не пропускает ни одной
его схватки. Ну что еще... Сильный очень.
     - Что там сильный?! Сильней каждого из нас,  но  не  тебя!  -  Хромой
взволнованно привстал на колено. - Просто у него какой-то тайный прием.
     Борцы зашумели, заспорили.
     - Ти-ше! - крикнул Астарт, и  все  мгновенно  замолкли,  встревоженно
вытянув шеи. - Не могу разобрать, какую песню играет Ларит.
     - Уфф! - шумно выдохнул Эред. Маленький юркий раб по прозвищу  Гвоздь
звонко рассмеялся. За ним захохотали остальные...
     Борец из Этрурии  нагнал  страху  на  всех  завсегдатаев  ристалищ  и
борцовских помостов. На каждой его схватке проливалась  кровь.  Почти  все
его противники отправились в  иной  мир,  только  двум  или  трем  из  них
посчастливилось отделаться увечьями к великому неудовольствию победителя.
     - Стоит порасспросить  этих  счастливцев,  -  сказал  Астарт  и,  все
поднялись, чтобы пойти в храм Эшмуна, где приходили в себя эти уцелевшие.
     Астарт шепнул Ларит, прикоснувшись ладонью к ее щеке:
     - Я вернусь быстро.
     "Он боится даже поцеловать меня!" Женщина тихо рассмеялась.
     Изувеченные  борцы  сообщили  о  железных  мускулах  этруска  и   его
необыкновенной способности не замечать ложных приемов.
     Борцы беседовали у храмовой колоннады, когда появилась Агарь.
     - Астарт! Эред! Беда!.. -  плачущая  Агарь  бежала  через  площадь  к
храму. - Пришел жрец и увел нашу Ларит!..
     Астарт до хруста в суставах сжал кулаки.
     - Она плакала, а жрец ударил ее жезлом по лицу и грозил...  а  она...
она, потом уже на улице, сказала такое... такое... Боги помутили ее разум.
Она сказала, что лучше бы ты умер, Астарт...


     Эред  и  этруск  стояли  по  разным  сторонам   гигантского   помоста
совершенно нагие, согласно правилам. Обширная площадь, на  которой  обычно
совершались  казни  государственных  преступников  и  объявлялись  царские
указы, была переполнена жителями Тира и окрестных селений. Даже из  Сидона
прибыла большая группа именитых гостей, и теперь они восседали на почетных
креслах среди местной знати, у подножия царской ложи.
     Борьба не начиналась. Ожидали царя.
     Этруск, здоровенный бородатый мужчина с волевым свирепым  лицом  и  с
поразительной подвижностью  для  столь  крупного  тела,  ломал  подносимые
слугой подковы, словно орехи, и бросал обломки в толпу.
     Эред растирал свои икры и шептал молитвы всем  известным  ему  богам.
Астарт сидел на краю помоста, свесив ноги, и смотрел на этруска,  стараясь
по жестам и мимике постичь его характер.
     - Астарт, я вижу Ларит, - услышал он.
     Эред кивнул  в  сторону  роскошного  паланкина  с  тканым  узором  на
занавесях. Жрица стояла рядом  с  хозяином  паланкина,  известным  поэтом,
певцом любви и природы.
     "О Ваал!" - воскликнул про себя Астарт и спрыгнул с помоста.
     Ларит приковывала взоры многих. Она была очень хороша в новой голубой
тунике с золотой оторочкой.
     Поэт в модном парике, похожем на  львиную  гриву,  изящным  движением
вытирал вспотевший лоб и тут же бросал носовой платок  себе  под  ноги,  у
него, согласно последней саисской моде, были только круглые платки. В  его
маленькой бородке, вымоченной  в  хне,  поблескивал  крохотный  пузырек  с
благовонным маслом.
     Поэт бросил еще один платок и произнес проникновенным голосом:

                         Лечебные побоку книги,
                         Целебные снадобья прочь!
                         Любимая - мой амулет:
                         При ней становлюсь я здоров.
                         От взглядов ее молодею,
                         В речах ее черпаю силу,
                         В объятиях - неуязвимость...

     Ларит словно обожглась, встретившись взглядом с  пробирающимся  через
толпу Астартом. Растерянность и ужас отразились  на  ее  лице.  Она  резко
отвернулась.
     Астарт остановился в двух шагах от нее.  Завитый,  черный  как  смоль
локон сбегал по нежной шее, вздрагивал, точно живой, при малейшем движении
головы.

                         Ее обняв, я ощущаю
                         Ответное объятие рук ее,
                         Напоминающее негу Пунта,
                         Смолою благовонной умащенье...

     Голос поэта предательски дрогнул, когда он увидел Астарта.
     - Ларит... - начал Астарт.
     Ларит сжалась как от удара, но в царской  ложе,  обтянутой  пурпуром,
появилась черная борода владыки Тира,  и  заиграли  придворные  музыканты,
взметнулись пестрые опахала. Борьба началась.
     Астарт вернулся к помосту.
     Борцы начали поносить друг друга последними словами.  Исчерпав  запас
выражений, сошлись, взвинченные  и  гневные.  Крепкий  помост  из  гладких
кедровых досок поскрипывал и постанывал под их тяжелыми телами.
     Площадь бушевала.
     Вдруг  этруск,  лоснящийся  от   оливковых   втираний,   метнулся   в
стремительном броске, и его кулак, словно молот, сбил  противника  с  ног.
Падая, Эред ударил его ногами. Оба  борца  к  восторгу  царя  и  зрителей,
свалились с помоста.
     Астарт, подсаживая друга, посоветовал:
     - Попробуй вывести его из себя.
     Борцы вновь сошлись.
     Этруск  -  атлет  бурного  темперамента.  Его  победы   были   всегда
ошеломляюще  быстры.  Он  старался  выложиться  до  предела  в  первые  же
мгновения схватки,  подавлял  сознание  противника  необузданной,  бешеной
мощью, перед которой, казалось, ничто не может устоять.
     Эред же был совершенно  иного  склада,  нуждался  во  времени,  чтобы
развернуться во всю  силу.  Привыкший  к  нечеловеческим  перегрузкам,  он
удивлял знатоков своей стойкостью.  С  раннего  детства  Эред  боролся  на
базарных площадях, в дни праздников поединки продолжались от зари до  зари
- и доставалось же ему от скифа, если он проигрывал.
     Этруск сдавил его ребра - будто клещи сомкнулись.
     - О Ваал, - прошептал Эред, - поддержи еще немного...
     Эред знал: после второго дыхания с ним трудно справиться.
     Неожиданно этруск обхватил руки Эреда.
     "Последний бросок", - не успел подумать Астарт, как Эред  предупредил
действия противника: вырвался из его объятия и шлепнул босой ногой  пониже
спины.
     Площадь заревела, завизжала, царь смеялся до слез.
     Такого оскорбления этруск, конечно же, не мог  вынести.  Разразившись
бранью, едва не сшиб с помоста наглеца ударом кулака в грудь, затем  вновь
кинулся на него, потеряв всякую  осторожность,  забыв,  что  Эред  -  тоже
опытный борец.
     Эред дал еще раз сбить себя с ног, но это уже был обыкновенный  прием
борца-профессионала, спустя мгновение,  он,  перекатившись  через  голову,
стоял на ногах, а этруск от  сильного  броска  ногами,  распластавшись,  с
криком врезался в толпу далеко от помоста.
     Эред подошел к месту падения противника.  Какой-то  купец  лежал  без
чувств. Рядом с ним сидел на земле унылый  раб-вольноотпущенник  и  считал
выбитые зубы. Этруск неподвижной громадой покоился тут же.
     - Сам Эшмун ему уже не поможет, - сказал Астарт, -  бедняга  не  умел
падать с нашего помоста.
     Эред получил от царя перстень, камень которого оказался фальшивым.



                            8. В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

     Набожность, начитанность и аскетизм быстро принесли Ахтою известность
в Тире. Его наперебой приглашали в храмы, богатые дома и ко двору. Но жрец
истины,  лишенный  и  тени  тщеславия,  собрал  толпу  единомышленников  и
отправился в путь по святым местам Финикии.
     Величайшей святыней  ученого  мира  хананеев  была  гробница  мудреца
Санхуниафона, автора истории Финикии в девяти книгах.  Славу  Санхуниафона
мало тронуло время: ровно через тысячу  лет  после  его  смерти  мудрейший
Филон  Билбский,  писатель-эллинист,  счел  весьма  полезным  выдать  свои
произведения  за  творчество  Санхуниафона  -  своеобразный  случай,   так
сказать, плагиата наоборот.
     Итак, Ахтой - паломник. На  его  посохе,  увитом  амулетами,  искусно
выжжены классические иероглифы, слагающиеся в чудесный стих:

                         Вперед, моя трость!
                         На тебя опираюсь,
                         Избрав для прогулок своих
                                         правды стезю,
                         Где и состарился я.

     Навстречу паломникам вышел хранитель гробницы, еще крепкий  старик  с
длинными спутанными  волосами.  Перекинувшись  с  ним  фразами  вежливости
(старик неплохо изъяснялся на нижнеегипетском, как и  подобало  уважающему
себя мудрецу), Ахтой поразился его тихому, но твердому голосу,  необычному
для жреца. И вообще столько в старике было скрытой  силы  и  обаяния,  что
египтянин неожиданно для себя подумал: "Ему, должно  быть,  ведома  истина
истин!"
     Но  разве  захочет  посвященный  в  великую  тайну  поделиться  своим
сокровищем с простым смертным,  тем  более  чужеземцем.  И  Ахтой  заводил
разговор издалека, подводя незаметно к узлу всех узлов, к великой  истине,
единственной и желанной.
     Паломники ели кислый виноград, которым всю  жизнь  питался  мудрейший
Санхуниафон,  пили  из  чудодейственного  источника,  исцеляющего   многие
страшные недуги, поклонялись всем  углам  мавзолея  и  целовали  священные
плиты, на которых, по преданию, любил сидеть святой.
     И тонкая струйка  родничка,  падающая  со  скалы,  и  густо  заросшее
тростником болотце, и стайки крикливых черноголовых ибисов, священных птиц
мудрости, - все радовало паломников, наполняло  их  сердца  блаженством  и
радостным чувством мира, покоя и приобщения к великому таинству мудрости.
     Египтянин ходил как тень за  хранителем,  поражаясь  причудливости  и
глубине мыслей волосатого отшельника. Старик улыбался  одними  глазами  и,
чтобы охладить пыл жреца, подавал ему то чашу вина, то мех с густым козьим
молоком.
     В последнюю ночь Ахтой и хранитель усыпальницы  сидели  у  отдельного
костра. Говорили о великих мудрецах древности  -  Имхотепе,  Санхуниафоне,
Джедефгоре, о жизни, столь удивительном вместилище  мудрости  и  глупости,
добра и зла.
     - Разве не прав я был, сказав,  что  жадность  и  только  жадность  -
причина всех наших бедствий, злобы, лжи, насилия?  -  Ахтой  не  отрываясь
смотрел в грубое загадочное лицо старика.
     - Прав, - ответил хранитель, - но в твоих словах только тень  правды.
В твои годы я грешил тем же... Душа насилия - не просто жадность, а  жажда
власти, сама власть, когда она в руках слабого или недостойного.
     Ахтой вздрогнул: ему показалось, что это  сказал  Астарт,  -  так  их
мысли были схожи.
     - Твой разум, жрец истины, еще не готов принять  истину,  объясняющую
мир. Прости за жестокие слова. Истина тебя может убить. Ты не в  силах  ее
удержать. Она беспощадно тяжела.
     - Так тебе она ведома? - Ахтоя сотрясал  озноб:  вот  она,  цель  его
жизни, совсем рядом, только заставь говорить того бога, духа, чародея...
     - Скажи, всеми богами заклинаю, - голос Ахтоя вдруг осип.
     Он схватил хранителя за руку. Старик мягко отстранился.
     - Освободись вначале от тесных  одежд,  в  которых  ты  держишь  свой
разум.
     - Ка-ак?..
     Старик долго колебался, донимаемый египтянином, словно боялся ступить
на лезвие кинжала.
     - Запомни, - решился он, - слишком почитаемый авторитет -  оковы  для
мысли. Освободись от оков, и мысль твоя будет свободной.
     Ахтой обмер. "Как?! Но высший авторитет - небо!"
     Он собрал все силы, чтобы справиться со своим голосом.
     - Авторитет? Какой?
     Старик молчал.
     - Цари? Может, боги?
     Старик продолжал молчать, неподвижно уставившись в костер.
     Жрец истины побрел в ночь, бормоча очистительную молитву, и ноги  его
заплетались.
     Луна продиралась сквозь ветви смоковниц, растущих вокруг  усыпальниц.
Ветер, наполненный запахами гор, раздувал костры, швырял  в  темень  снопы
искр. Дикие фигуры паломников в рубищах суетились  у  огней,  возбужденные
чем-то. В болоте, приютившем священных ибисов, смолкли лягушки, напуганные
их громкими голосами.
     Ахтой долго сидел в раздумье. Послышался шорох, кто-то из  паломников
самым непостижимым образом отыскал его в темноте. Костлявая рука вцепилась
в плечо.
     - Иди туда, мемфисец, и брось свой камень в хулителя богов!..
     - О боги!
     - ...Очисти душу от скверны, ибо слова его касались  твоих  ушей.  Мы
слышали ваши речи.
     - Нет" - воскликнул египтянин. - Пусть его покарают боги, но не люди!
     - Еще не поздно, поспеши,  -  произнес  мрачно  паломник  и  побежал,
спотыкаясь, к кострам.
     Ахтой представил, как растет груда камней  над  бесчувственным  телом
хранителя,  как  летят  в  костер  свитки  папируса  и  писчей  кожи,  как
проступают, прежде чем обратиться в пепел,  убористые  строки  финикийских
букв, пестрые значки египетских иероглифов, индийские письмена, похожие на
следы птичьих лап, клинописные  знаки  Вавилона,  срисованные  с  глиняных
табличек...
     Ахтой глухо стонал и бил сухими кулачками себя по голове. "Почему мир
так сложен, боги? Зачем нам дана душа?  Зачем  нам  человеческие  чувства?
Чтобы мучиться, страдать, пытаться уместить в душе не умещающееся в жизни?
Я должен убить его, ибо он богохульник, но он человек из плоти и крови,  и
я не могу причинить ему зла!..



                      9. ТРУДНАЯ ЖИЗНЬ РАББИ РАХМОНА

     Рабби Рахмон, униженно кланяясь, вошел в дом Беркетэля. Слуга  провел
его через комнаты, заставленные большими  сосудами  с  отборным  зерном  и
знаменитейшим финикийским, густым, как мед,  вином  из  храмовых  давилен,
тюками драгоценных пурпурных тканей с храмовых  пурпурокрасилен,  штабелем
фаянсовых статуэток, изготовленных по египетским рецептам  и  вывозимых  в
Египет для продажи; тут же были целые завалы дорогой  критской  посуды  из
серебра, медные гири в виде  быков  и  баранов,  жернова  для  зернотерок,
ценившиеся очень высоко в странах, не столь развитых, как Финикия.
     Сам хозяин, в дорогих, но затасканных,  забрызганных  жиром  и  вином
одеждах, сидел на циновке, скрестив ноги, и писал  финикийской  скорописью
на позеленевшей от времени бычьей коже. Закончив, он отдал письмо слуге, и
тот с почтением, граничившим с испугом, понес его  на  вытянутых  руках  -
сушить на солнце.
     - Целую следы твоих ног, адон Беркетэль...
     Жрец жестом остановил поток слов ростовщика.
     - Мне стало известно, рабби, что человек по имени Астарт взял у  тебя
в долг.
     - О, это так, адон Беркетэль! Я  всегда  помогаю  попавшим  в  нужду,
отрываю от себя...
     - Сколько он должен тебе уплатить?
     - Один эвбейский талант серебром, всего  один  талант.  -  Рабби  был
достаточно опытен в житейских делах и  был  наслышан  о  жреце-настоятеле:
коль  он  спрашивал  о  тонкостях  дела,  то,  значит,  все  уже  разузнал
доподлинно, лгать ему было в высшей степени неблагоразумно и небезопасно.
     Беркетэль равнодушно, с какой-то томной  негой,  разлитой  во  взоре,
разглядывал ожившие морщины на лице ростовщика.
     - Не суетись. Когда суд? - спросил он без обиняков.
     Рабби Рахмон замер, что же на уме Беркетэля?
     - Ч-через два  новолуния,  адон  настоятель,  -  через  силу  выдавил
ростовщик.
     Весовые деньги подорожают к тому времени. Это я тебе говорю.  Поэтому
ты будешь в убытке, если возьмешь с должника по имени  Астарт  всего  один
талант.
     - О господин! О благодетель, отец всех живущих в этом квартале!  Твои
слова сладостны, как напиток, настоенный на хмеле  и  меде...  Так  что  я
должен делать?
     - Взять через два новолуния два таланта. Или один талант  через  одно
новолуние.
     По  морщинистому  лицу  ростовщика  пробежала  судорога,   он   издал
пронзительный вопль, который должен был означать  восторг,  затем  схватил
запыленные сандалии Беркетэля,  валявшиеся  возле  циновки,  и  осыпал  их
поцелуями.
     Жрец равнодушно смотрел на его ужимки.
     - С появление молодой луны ты приведешь судей в дом человека по имени
Астарт и потребуешь вернуть долг.
     Ростовщик продолжал прижимать к груди грязные сандалии, но голос  его
уже не дрожал.
     - Не могу, адон великий жрец. Боги видят, не могу.
     Веснушчатые губы жреца тронула усмешка.
     - Ну?
     Ростовщик тяжко вздохнул.
     - У меня много родичей, и все они нуждаются и есть  хотят,  и  налоги
царю и в храмы жертвуют, и... - видя, что Беркетэль довольно легко для его
комплекции поднялся с циновки, ростовщик заторопился: - Дети у меня,  и  у
детей тоже дети... - Жрец направился в дальний угол захламленной  комнаты,
рабби Рахмон тараторил без умолку. - Да не падет твой гнев,  господин,  на
мою голову и на мой род. Я сразу заприметил парня по  имени  Астарт  -  он
смел, опрометчив, любит погулять, и еще у него  есть  большой  грех  -  он
беспутно щедр... Его можно запрячь на многие  годы...  на  всю  жизнь.  Он
будет с каждой  луной  отдавать  мне  по  таланту  серебра  да  еще  будет
благодарить  меня.  Эти  бойкие  парни  глупы,  не  знают  сами,  на   что
способны... Если бы не мы, ростовщики, они бы бездельничали. Он будет моим
рабом, только не клейменным. И пусть он станет хоть небожителем, а из моих
рук ему уже не уйти...
     Жрец поморщился при упоминании о небожителях и произнес с ленцой:
     - Новая луна взойдет на четвертую ночь. Тогда и будет суд.
     Наконец ростовщик понял все: жрец хочет расправиться с неугодным  ему
человеком чужими руками. И он захныкал,  пытаясь  хоть  что-то  выжать  из
Беркетэля.
     - Я буду разорен, а так надеялся на парня.... А  что  с  него  взять,
когда он станет рабом?  Такие  люди  в  работе  не  живут,  они  чахнут  и
пропадают... Адон Беркетэль, это будет очень  плохой,  никчемный  долговой
раб...
     Жрец откинул тяжелую, обитую железом крышку  ящика  -  он  был  полон
серебряных слитков, тусклых, в шлаковой грязной  пленке  -  каждый  слиток
весом в один дебен.
     - Я  покупаю  у  тебя  долгового  раба  по  имени  Астарт,  -  сказал
Беркетэль. - Ты сам сказал, что это очень плохой раб.
     Ростовщик проклял свой длинный язык,  Беркетэль  засмеялся  и  бросил
ему, как кость собаке, один слиток, затем второй, третий. Ростовщик хватал
их на лету и расставлял в ряд перед собой. Жрец с грохотом опустил  крышку
ящика, рабби Рахмон торопливо пересчитал бруски.
     - Пять! Всего пять дебенов! - завопил он. - Я окончательно разорен!
     Жрец оторвал от дымчатой кисти на большом серебряном блюде  несколько
крупных влажных виноградин, бросил их в рот.
     - Иди, человек, иди. Я тебе дал хорошую цену за плохой  товар.  И  не
забудь пожертвовать в храм Великой Матери.
     Ростовщик, жалкий и подавленный, шел  через  огромный  двор  особняка
жреца-настоятеля, опасливо косясь на рычащих раскормленных догов,  которых
с трудом  удерживали  за  ошейники  худосочные  рабы-подростки.  Надо  же,
вырвать добычу из-под носа, да у кого? У  рабби  Рахмона,  разорившего  не
одного тирянина, имевшего не десять и не двадцать долговых рабов... И хотя
уязвленное самолюбие не давало покоя Рахмону, он  не  мог  не  восхищаться
хваткой  Беркетэля.  "И  ведь  еще  молод!  Боги!  Что  будет  лет   через
двадцать... Расправиться с  человеком  его,  рабби  Рахмона  руками  и  не
заплатить за это почти ничего! Ну да, храм всегда  в  стороне,  отдувайся,
смертный, трудяга-ростовщик, не знающий покоя ни днем ни ночью..."
     На узкой улице  между  глинобитными  и  каменными  стенами  зданий  и
заборов он неожиданно увидел старика скифа, ковыряющегося в  куче  мусора.
Ростовщик прикинул в уме, чем тот может быть ему полезен.
     - Эй, человек, подойди, не пожалеешь.
     Скиф, недоверчиво глядя, приблизился, волоча по-стариковски ноги.
     - Глаза мои лопнут от боли:  не  могу  видеть,  как  ты  мучаешься  в
поисках куска хлеба.
     - Я мучаюсь? - удивился скиф.
     - Ну да, умираешь с голоду, в мусоре ищешь...
     - Не умираю. Я сыт. У меня есть рабы... раб.
     - Но в мусоре ты копаешься!
     - Люблю мусор. Интересно.  Железки  попадаются,  тряпочки  разные,  а
вчера нашел целую подкову...
     Ростовщик вытащил из мешочка слиток серебра.
     - Хочешь получить это?
     Скиф пожал худыми плечами.
     - Давай.
     - Скажи, о чем говорят людишки, когда собираются в доме Астарта.
     Старик наморщил лоб,  кое-что  вспомнив,  начал  рассказывать,  потом
вдруг замолчал.
     - О почтенный, почему ты молчишь, продолжай!
     Скиф молчал, ковыряя палкой у себя  под  ногам.  Ростовщик  заметался
вокруг него, потом увлек с дороги подальше от людских глаз. Кончилось тем,
что отдал скифу два увесистых дебена и пообещал еще в придачу Агарь, когда
опасная шайка, нашедшая приют в доме молодого кормчего, будет поймана.
     - И еще лошадь, - сказал тусклым голосом скиф. - Киликийской породы.
     - Будет тебе лошадь, клянусь Ваалом!
     Скиф поведал о том,  что  удалось  подслушать  из  разговоров  друзей
Эреда.
     - Еще говори, о почтенный! - воскликнул рабби  Рахмон,  когда  старик
замолк. - Хочешь, я отдам весь этот мешочек с дебенами?
     Скиф посмотрел на тяжелый мешочек  в  смуглых  жилистых  руках  рабби
Рахмона и опять начал говорить.
     - Все, - наконец сказал он и опять начал смотреть на мешочек.
     - Мало рассказал. Узнаешь больше, приходи, получишь... Подожди, а  ты
никому больше не рассказывал о бунтовщиках?
     - Никому, - ответил скиф и поплелся назад к мусорной куче.
     Рабби Рахмон бежал по  главной  улице  Тира,  натыкаясь  на  людей  и
повозки.  У  ворот  царского  дворца,  обитых  толстыми  медными  листами,
горящими на солнце расплавленным золотом,  перевел  дух,  затем  ударил  в
бронзовый  гонг,  предназначенный  для  посетителей.  Ворота  со   скрипом
разверзлись, и вскоре рабби  Рахмон  предстал  перед  начальником  стражи.
Начальник, полуголый араб, расписанный татуировкой  и  увешанный  оружием,
свирепо уставился на вспотевшего ростовщика.
     Беда, господин, о боги! - закричал рабби Рахмон в панике. - Я  бросил
все, все свои важные дела, чтобы прибежать сюда! Я уже разорен, потому что
бросил все и прибежал. А как я бежал!
     - Говори, пустое семя! - рявкнул араб.
     - Все скажу, обязательно скажу, и только тебе, могучий воин!..
     Начальник стражи в сердцах топнул  и  процедил  сквозь  зубы  длинное
ругательство.
     - Страшные люди замыслили... О  Ваал!  Ниспошли  мне  силы!  -  вопил
ростовщик. - Такое замыслили!.. Я знаю их имена, я  знаю,  где  ночуют  их
презренные тела, я все знаю, о господин! Сколько я получу за такую весть?
     Араб заскрипел зубами и, подозвав одну из своих жен, снял с  ее  руки
браслет, швырнул его под ноги Рахмону. Тот внимательно рассмотрел узор  на
браслете, камень, попробовал на зуб  металл,  остался  доволен.  И  только
после этого рассказал все, что узнал от скифа о заговоре рабов.
     Весть потрясла начальника стражи. Бунты и смуты были редки в Тире, но
если случалось, то оставляли в памяти  людей  глубокие  следы.  Араб  было
потащил за собой ростовщика в царские покои, чтобы царь услышал о бунте из
первых уст,  но  уж  слишком  грязен  и  непригляден  был  рабби.  Поэтому
ростовщика он прогнал прочь, подарив ему помимо браслета еще и шлепанцы со
своих ног.
     Выйдя из дворца, ростовщик потоптался на месте и со всех ног  кинулся
на базар.
     Базарный старшина сидел среди сутолоки под светлым  тентом,  толстый,
усатый, с массивными перстнями на всех пальцах. Базарный  старшина  пыхтел
над необожженной глиняной табличкой, складывая длинный ряд чисел.
     - Тебе я первому скажу,  старый  товарищ!  -  горячо  зашептал  рабби
Рахмон ему на ухо. - Бунт в Тире будет! Я видел этих нечестивцев, знаю  их
имена. Тебе я первому скажу за двести дебенов!
     Получив двести дебенов  от  перепуганного  насмерть  толстяка,  рабби
побежал к казармам ополченцев, таща на себе тяжелый мех со слитками.
     Базарный старшина - с той же скоростью - к царскому дворцу.
     Начальник ополченцев, могучий муж с холеным,  как  у  женщины,  лицом
оказался глупым и упрямым - никак  не  хотел  давать  триста  дебенов,  но
ростовщик не уступал.
     Поздно вечером Астарт и Эред, возвращаясь с верфи, увидели тщедушного
усталого человечка, волочившего по земле несколько тяжелых мехов.
     - Добрые прохожие, помогите слабому человеку, и боги вам  воздадут...
- со стоном вымолвил человечек. Астарт узнал рабби Рахмона.
     - Смотри ты, - удивился Астарт и, пнув мех, услышал мелодичный  звон.
- Ухватил где-то сухую корочку? Перед сном поклевать?
     Молодые люди взвалили мехи и, подтрунивая над едва ворочавшим  языком
рабби, донесли их до его  убого  логова,  мало  похожего  на  человеческое
жилье. В знак благодарности ростовщик угостил их черствым хлебом,  который
и сам с удовольствием уписывал, и сильно  разбавленным  дешевым  вином,  в
котором плавали островки плесени.



                        10. ДЕНЬ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ

     Все свои надежды Астарт  возлагал  на  лодку.  И  вот  она  готова  -
стройное создание из кедра. Мачта - из  цельного  ствола  молодой  пальмы.
Парус сшила Агарь. Ни одного  металлического  гвоздя  или  скобы  не  было
вбито, все держалось на бамбуковых клиньях и тростниковых нитях  -  такова
была традиция финикийских  кораблестроителей.  Хананейские  кормчие  Тира,
Сидона, Гебала смело прорывались на них через рифы  и  прибойную  волну  к
самым неудобным берегам, не боясь,  что  судно  подведет,  даст  течь  или
развалится от ударов днища о камни.
     Астарт  щедро  смазал  днище  китовым  жиром  для  предохранения   от
древесного червя. Предстояло последнее: жертва Мелькарту.
     Астарт  и  Эред  выбрали  на  базаре  молодого  чернокожего  раба   с
блестящими  кроткими  глазами  газели  и  повели  его  в   храм,   оставив
работорговцу царский перстень.
     Когда-то храм  Ваала,  или  Мелькарта,  покровителя  Тира,  стоял  на
отдельном  малодоступном  островке,  был  неказист.  По  сути   дела,   он
представлял собой площадку для жертвоприношений, окруженную сложенными  из
камня стенами, - архаический храм, оставшийся,  может  быть,  с  каменного
века. Но лет за триста-четыреста  до  описываемых  событий  могущественный
царь  Тира  Хирам  Первый  снес  древние  храмы,  построил  новые,   более
подходящие для столицы огромной  морской  державы.  В  то  же  время  была
засыпана  мелководная,  заросшая  водорослями   лагуна,   за   счет   чего
значительно  расширилась  базарная  площадь  и  район   островного   Тира,
названного греками Еврихором. Кроме того, был засыпан пролив,  разделяющий
островок с храмом, и город. Таким образом, мрачный,  сложенный  из  дикого
камня  храм  Мелькарта,  построенный  Хирамом,  оказался  на   оконечности
скалистого мыса, с трех сторон окруженного морем. В память о себе  могучий
царь установил в храме большую  колонну  из  чистого  золота,  добытого  в
ливийских колониях тирян.
     Друзья прошли над  обрывом  по  узкой  дороге,  выложенной  каменными
плитами с  выбитыми  на  них  нравоучительными  изречениями,  благоговейно
склонившись, вползли в храмовую тень. Преклонили  колена  перед  священной
золотой  стелой  царя  Хирама,  затем   перед   светящимся   в   полумраке
смарагадовым четырехугольным  столпом,  чудом  предантичного  мира.  Чтобы
посмотреть на этот столп, приезжали из Аравии, Иберии, Индии.
     В   глубине   храма   показался   лысоголовый   жрец,   высокорослый,
величественный, чуть-чуть похожий на  обыкновенного  мясника  из  базарной
лавки.
     - Что вам надобно, о смиренно ползающие?
     Астарт объяснил, не поднимая головы. Мелькарт для Астарта  -  больше,
чем  бог,  которому  нужно  поклоняться  и  которого  нужно  бояться.  Это
путеводная звезда его жизни и опора в странствиях и  в  дерзкой  борьбе  с
чужими богами.
     Друзей провели в святая святых храма - к каменному изваянию  дельфина
с рогатой  головой  бога.  Сквозь  клубы  мирры,  ладана,  сильфия  тускло
поблескивала золотая чешуя. В большой каменной чаше перед ликом  Мелькарта
- груда облитых нефтью поленьев.
     Астарт выложил  на  столик  несколько  мелких,  как  маслины  слитков
серебра - каждый достоинством в один ките: такова была  плата  за  ритуал.
Даже столь могучий и всесильный бог пристрастен к жалким земным дарам.  Из
клубов благовонного дыма появился жрец, приставленный к алтарю.  Очертания
его фигуры были расплывчаты, словно он  был  невесом,  вот-вот  взлетит  в
воздух. Жрец произнес речитативом:
     - Да будет Ваал силою!  Слава,  хвала  и  восхваление  Высшему  Отцу,
Повелителю Сущего и  Несущего,  Властителю  Моря  и  Времени,  Покровителю
Удачи, Разящему Мечу Ханаана! Сжалься и прими, о  Мелькарт,  Царь  Неба  и
Тира, скромную жертву кормчего по имени Астарт и друга его по имени  Эред.
Снизошли свое милосердие и благость свою на их новую лодку. Да не порвется
парус ее! Да не протечет днище  ее!  Да  не  обломится  мачта  ее!  Да  не
ударится она о злобный камень! Аминь!
     Двое рослых жрецов  подвели  к  алтарю  чернокожего  раба  с  глазами
газели. Он был еще почти мальчик и дрожал при виде зловещих приготовлений.
Он робко упирался и плакал, не смея звуком своего голоса нарушить пугающую
тишину. Жрец алтаря поднял Священную Палицу для оглушения жертв.
     Астарт и Эред распростерлись ниц, прижавшись лбами  к  отполированным
богомольцами плитам.
     - Свершилось! - провозгласил жрец, и раскатистое эхо  заметалось  под
низкими сводами.
     - Проклятье! - Астарт не мог  освободиться  от  неприятного  видения:
глаза чернокожего раба преследовали его.
     Друзья медленно подходили  к  дому.  Настороженная  тишина,  неуютный
ветер с моря... И вдруг сдавленный женский крик:
     - Беги, Эре...
     Тотчас из-за стен примыкавших к улице особняков, высыпало десятка два
парней в сверкающих доспехах.
     - Астарт, ты нам не нужен, - сказал старший ополченец, обнажив меч. -
Мне приказано взять твоего друга-заговорщика.
     - Подождите!..
     Парни оттолкнули Астарта и набросились с веревками на  Эреда.  Астарт
сбил ударом кулака одного, сцепился со вторым. Эред  тем  временем  подмял
под себя нескольких человек и разметал остальных, словно щенят,  хотя  это
были, как на подбор, плечистые и упитанные  молодцы,  призванные  охранять
власть самых знатных и древних семейств Тира.
     - Астарт, лови! - он бросил меч другу.
     - Но я поклялся не брать его в руки! - закричал тот в отчаянии.
     Эреду в жизни своей почти не приходилось иметь дело с  оружием,  ведь
он был с рождения рабом. Поэтому один из ополченцев легко обезоружил  его,
сильно поранив ему руку. Меч со звоном упал на булыжную мостовую.
     - Астарт! - Эред рухнул на  колени,  прижав  к  животу  окровавленную
кисть руки. Плечи его затряслись. - Астарт!..
     Страшен был вид плачущего, стоявшего на коленях гиганта.
     Астарт хрипел с приставленным к горлу острием меча.
     - А ты благоразумен, - похвалил его начальник отряда, - я  думал,  ты
перебьешь половину моих людей. О тебе столько говорят.  -  Он  нагнулся  и
поднял лежащий у самых ног Астарта тяжелый меч из  филистимской  стали.  -
Отпустите его, он не такой дурак, чтобы драться с нами.
     - Но я же поклялся Мелькартом! - Астарт схватился за голову.
     Истекающего кровью Эреда привязали к длинной  жерди  и  понесли,  как
обычно охотники носят добычу.
     - Но я же поклялся, - бормотал Астарт, валяясь на дороге.
     Словно из-за глухой стены доносился плач Агари:
     - О беды, беды великие обрушили на нас боги, - рыдала она, царапая  в
кровь щеки и грудь, - лодку разбили, Эреда забрали... о беды!
     - И лодку тоже? - опомнился Астарт.
     Агарь  дико  вскрикнула,  в   конце   улицы   показалась   процессия,
возглавляемая рабби Рахмоном и долговым судьей в неизменном парике.


     Ларит выскользнула из-за Священного Занавеса, и  музыкантши  заиграли
танец любви. Движения жрицы были отточены и  грациозны.  О,  Ларит  любила
свои танцы. Больше жизни своей она любила музыку, песни. Отними их у нее -
и не будет Ларит... Она танцевала и одновременно пела вместе со всеми, ибо
нельзя было не петь эту чудесную мелодию любви, в которой все: и  страсть,
и волнение, и смертельная тоска,  и  ожидание  радости.  Песнь,  сложенную
богами,  ибо  только  боги  способны  собрать  воедино  и  торжественность
египетских гимнов, и удаль вакхических  песен  греков,  и  военные  напевы
Ассирии, и дикие завывания кочевников  пустыни.  Финикия!  Мир  поет  твои
песни, учит твой  алфавит,  поклоняется  твоей  разноликой  культуре.  Мир
восхищен красотой твоих жриц и готов перенять твои идеалы, не  подозревая,
что это идеалы его собственные...
     Раздвинув Священный Занавес, выглянула гладкая  физиономия  с  такими
мясистыми и оттопыренными ушами, что они скорее походили на крылья летучей
мыши или ломти пахучего  сыра,  привозимого  с  ионических  островов.  Это
жрец-настоятель, вершитель судеб храма Богини Любви  и  Плодородия.  И  не
только храма... Он недоволен. Ларит, повергнув всех в экстаз,  забывает  о
главном: жертве перед алтарем на бараньих шкурах. Ведь  пришедшие  в  храм
Астарты платят совсем не за песни.
     Ларит танцует! Ее бедра, руки, грудь, пышная  копна  волос  -  все  в
движении, вся она в танце, вся отдалась  мелодии  и  ритму.  Музыкантши  в
исступлении истязают свои инструменты. Грубые мужчины,  матросы  и  купцы,
принесшие с собой запахи моря и гаваней, плачут от  восхищения.  На  лицах
их,  старых  и  молодых,  свежих  и  морщинистых,  блаженные  улыбки.  Они
счастливы. Они встретились с искусством. Они запомнят этот день надолго.
     - Прекратить! - громко шепчет жрец-настоятель, и вот раскатисто гудит
Священный Колокол.
     Все  вздрогнули,  музыкантши  смешались,  замолкли.   Ларит   покорно
опустила плечи...
     ...Рассвет. Ларит брела по пустынным улицам, спотыкаясь и раня ноги в
кровь. Нищий, спавший в канаве, проснулся от звука ее  шагов  и  испуганно
уставился на нее.
     Ларит шла и шла, и дорога казалась бесконечной. "Приду и скажу: уходи
из Тира, уезжай куда-нибудь. Далеко-далеко. Чтоб о  тебе  ничего  не  было
слышно, чтоб ничего не напоминало..."
     Жрица, забывшись, закричала на всю улицу:
     - Не могу служить богине, пока ты здесь!.. Не могу!..
     Дом Астарта был пуст. Дверь  заколочена.  У  самых  ворот  -  черепки
разбитого кувшина. Ларит бессильно опустилась на землю.
     - Кто, кто там? - встревоженный сонный  голос,  казалось,  донесся  с
небес.
     С крыши свалился тюрбан сторожа-раба.  Раб  долго  разглядывал  нагую
женщину, затем скатился наземь и  протянул  жрице  свой  изодранный  плащ.
Простое проявление человечности  этим  жалким  существом,  полуживотным  в
глазах свободнорожденной, так растрогал ее, что она зарыдала, обхватив его
грязные тощие ноги.
     - Госпожа, разве можно, я раб, госпожа...
     Ларит что-то говорила о себе, о  своей  по-настоящему  рабской,  хуже
рабской, доле, об Астарте...
     - Господина по имени Астарт обратили  в  рабство.  За  долги,  -  раб
отошел подальше и говорил с опаской.
     Господин по имени Астарт... а?.. Что ты говоришь? Разве можно так?..
     - И девушку по имени Агарь, которой он дал жизнь,  я  хотел  сказать,
свободу... тоже...
     - О жестокие боги!..
     И сразу все стало на место.  Астарт,  ее  мужественный,  благородный,
прекрасный Астарт, ее единственная любовь,  в  такой  беде,  которая  хуже
смерти. Она будет просить богиню помочь юноше, носящему ее имя.  Ларит  не
поскупится на жертву. Она умрет у алтаря Великой Матери...



                              11. НОВЫЙ РАБ

     - Куда вы меня ведете? Я ведь долговой раб, а не...
     Надсмотрщик полоснул Астарта плетью.
     - Теперь ты раб храмовой красильни.
     "Вот  откуда  все!  -  догадался  Астарт.  -  Вот  почему   ростовщик
поторопился с судом! Он в сговоре с  Лопоухим!  Жрецы  не  забыли,  что  я
существую. Это месть! Месть настоятеля. Месть  богини  за  измену.  О  моя
клятва! Зачем язык произнес ее! Покарайте, боги,  тех  мертвецов,  которые
заставили меня отречься от меча!  Что  делать  бойцовому  петуху  в  стаде
шакалов? Жалкий, глупый петух..."
     Ничего нет ужасней в Тире, чем участь  раба  пурпурокрасилен.  Пурпур
для Финикии - это источник дохода едва ли меньший, чем мореходство. Пурпур
- первая статья экспорта и одна из лазеек к  сердцам  монархов  и  вельмож
всего мира  -  от  Иберии  до  Индии.  Повелители  всех  более  или  менее
цивилизованных народов рядились  в  финикийские  пурпурные  ткани.  Именно
финикияне утвердили алый цвет  царственным  цветом,  а  лиловый  -  цветом
служителей религиозных культов. Деловые люди Финикии обставили  дело  так,
что никто до сих пор не знает секретов производства пурпура.  Вся  тяжесть
страшной тайны лежала на рабах, и Астарту предстояло испытать ее на  себе.
Вокруг  пурпурокрасилен  сложилась  непроницаемая  стена   таинственности,
ужаса, смерти. Но  никто,  кроме  заправил  этого  дела,  не  знал  ничего
конкретного.
     Астарта привели на  широкий  двор,  спрятанный  за  высоким  каменным
забором с металлическим остриями по гребню. У больших врытых в землю чанов
возились рабы. К каждому рабу был приставлен  надсмотрщик!  Подозрительная
роскошь.
     Астарт содрогнулся: из-под низкого навеса вышел воющий раб  с  широко
расставленными руками и запрокинутой головой. Свежие раны вместо  глазниц,
кровоточащий обрубок языка...
     Раба бросили в повозку, набитую до отказа такими же слепцами. Возница
тронул вожжи, надсмотрщик еще раз  хлестнул  Астарта  через  всю  спину  и
толкнул к свободному чану.
     - Не получишь еды, пока не научишься делать с завязанными глазами то,
что тебе покажу. - Надсмотрщик отбросил плеть и довольно умело  извлек  из
чана целую гору мокрой шерсти, отжал, растрепал, развесил  на  столбах.  -
Понял? Теперь ты.
     Астарт уронил в лужу перед чаном всю охапку шерсти,  за  что  получил
свирепый удар.
     - Повтори!
     Астарт делал все подозрительно неловко. Поскользнувшись, он  врезался
головой в живот надсмотрщика и,  когда  тот  свалился  в  чан,  долго  его
вылавливал, то и дело сваливая ему на голову целые кипы мокрой шерсти.
     Астарта не успели избить.  Подошел  Беркетэль  в  хитоне  из  дорогой
тонкой ткани, искусно выкрашенной в лиловые и алые пурпурные полосы.
     Мокрый надсмотрщик угрюмо пыхтел за его спиной, взвешивая  в  могучей
руке тяжелую плеть.
     - Хитрый раб опаснее пожара, - процедил жрец, - он все это  умеет  не
хуже тебя. Обработать его сейчас же.
     Двое схватили Астарта под руки  и  повели  к  навесу.  Астарт  обмяк,
изобразив на лице полную отрешенность.
     - Сомлел с перепугу, - сказал третий,  пошевеливая  угли  в  жаровне.
Раскаленные ножи и тавро были уже готовы. Астарта притиснули  к  столбу  и
накинули веревку.
     "Вот он, момент!" От сильного удара ногой надсмотрщик,  возившийся  у
жаровни, врезался головой в пышущие жаром угли. Истошный  крик  никого  во
дворе не всполошил: при процедуре обращения в раба пурпурокрасилен  обычно
орут так, что статуи богов обливаются холодным потом.
     Под навесом недолго  возились,  кто-то  хрипел,  чье-то  тело  звучно
билось о землю, затем все стихло. И вот на  солнечный  свет  вышел  воющий
Астарт, задравший к небу вымазанное в крови лицо и слепо  расставив  руки.
Жрец-настоятель  теребил  свое  большое  ухо  и   с   чувством   охотника,
подстрелившего опасного зверя, любовался пьяными шагами Астарта.  "А  ведь
мог быть жрецом. И каким жрецом..."
     А тот кружил по двору, чуть не свалился  в  чан  с  затхлой  водой  и
оказался у ворот. И вдруг - быстрый, как спущенная тетива, удар кулаком  -
и привратник с проломленной переносицей повис на щеколде. Бухнула калитка.
Астарт исчез.
     - Догна-ать! - Беркетэль задохнулся от крика.
     Астарт несся во весь дух по улице. Только бы добраться  до  пристани,
где в каждом кабачке у него не счесть приятелей!
     Сухопарый надсмотрщик в кожаных  сандалиях  вырвался  вперед.  Астарт
понял: от него не уйти. Он резко свернул  за  первый  попавшийся  угол  и,
зацепившись  за  край  плоской  крыши,  выставил  ногу  на  уровне  головы
преследователя.  Удар!  Короткий  вскрик,  звук  падающего  тела.   Астарт
перемахнул через забор, второй, третий, ушел с головой в бассейн с затхлой
водой, нагретой солнечными лучами, прорвался через плотную стену  душистых
олеандров, и вот портовая набережная,  вот  первый  кабачок  под  открытым
небом.
     Завсегдатаи, в некогда приличных юбках  и  матросских  передниках,  в
париках и без париков, но все навеселе и полные оптимизма, вдруг замолчали
и уставились на беглеца.
     - Аста-арт?
     - Да он же раб?
     - Беглый! Вы слышите, беглый!
     Все сорвались с топчанов и циновок и, опрокидывая  подносы,  кувшины,
обступили позеленевшего от бега Астарта.
     - Это все Лопоухий... подстроил... гонятся, - прохрипел он.
     Но чья-то нетерпеливая рука уже схватила его за  шею,  кто-то  подсек
ему ноги,  кто-то  орал,  чтоб  корчмарь  принес  веревку:  почетный  долг
свободнорожденного - поймать беглого раба.
     Астарт  нечеловеческим  усилием  стряхнул  с  себя   бывших   друзей.
Подпрыгнув, ухватился за балку хлебного амбара и взлетел на  крышу.  Через
мгновение - он на другой крыше.
     Свора пьянчуг с негодующими криками катила вслед  за  ним  по  земле,
размахивая палками и кувшинами.
     Астарт  спрыгнул,  отчаянным  рывком  преодолел   квартал   гончаров,
взобрался на крепостную стену, увитую плющом и виноградными лозами.
     Здесь всегда кто-нибудь да был: отсюда открывался величественный  вид
на море. Один из таких  любителей  природы  неожиданным  ударом  увесистой
клюки сбил беглеца с ног.
     Когда Астарт пришел в себя, веревки опутывали все тело. Далеко  внизу
рокотал прибой и ветер забрасывал на стену редкие  брызги.  Преследователи
переговаривались, шумно отдуваясь после бега. Один предложил сдать Астарта
ополченцам:  беглые  рабы  -  их  забота,  может,  самая  главная.  Другой
возразил: у жреца-настоятеля свои счеты с  беглецом,  поэтому  он  отвалит
хорошую награду за поимку не торгуясь.
     Астарт перекатился к краю  стены  и,  прошептав  молитву,  ринулся  в
бурлящую пучину. Слабый всплеск потонул в шуме прибоя и  тоскливых  криках
чаек.



                                12. ДВОЕ

     В полутемной мрачной келье жрицы словно стало светлей.

                 Раза в четыре быстрее колотится сердце,
                 Когда о любви помышляю.
                 Шагу ступить по-людски не дает,
                 Торопливо на привязи скачет.

     Ларит пела перед бронзовым зеркальцем, прибитым к каменной стене. Она
пела, не в силах сдержать свои  чувства:  Астарт  жив.  Он  свободен,  как
прежде!
     Жрицы в соседних кельях тревожно прислушивались и  недовольно  качали
головами. "Она еще способна любить? Это скоро пройдет..."

                 Ни тебе платье одеть,
                 Ни тебе взять опахало,
                 Ни глаза подвести,
                 Ни душистой смолой умаститься!
                 О милом подумаю - под руку так и толкает:
                 "Не медли, не мешкай! Желанной мечты добивайся!"
                 Ты опрометчиво, сердце мое!
                 Угомонись и не мучай меня сумасбродством.

     Гибкая тень скользнула у слабо светящейся курильницы.  Песня  на  миг
стихла, но тут же вновь взметнулась, еще более торжествующая и счастливая.
Ларит пела, обняв за шею любимого и жадно вглядываясь в его глаза:

                 Любимый придет к тебе сам,
                 А с ним - любопытные взоры.
                 Не допускай, чтоб мне в осужденье сказали:
                 - Женщина эта сама не своя от любви!
                 При мысли о любимом терпеливее будь, мое сердце:
                 Бейся по крайности медленнее раза в четыре!

     Песня кончилась. Жрица прильнула к Астарту и еле слышно прошептала:
     - Мои молитвы помогли, я рада! Нет счастливей женщины во всем Тире. О
Великая Мать! Я боюсь твоей щедрости. Что ты запросишь в ответ?
     - Моя милая, зачем ты позволила разлучить нас?
     Ларит выскользнула из его объятий и, засмеявшись, закружилась  вокруг
него.

                 Твоей любви отвергнуть я не в силах.
                 Будь верен упоенью своему!
                 Не отступлюсь от милого, хоть бейте!
                 Хоть продержите целый день в болоте!
                 Хоть в Сирию меня плетьми гоните!
                 Хоть в Нубию - дубьем,
                 Хоть пальмовыми розгами - в пустыню,
                 Иль тумаками - к устью Нила.
                 На увещеванья ваши не поддамся.
                 Я не хочу противиться любви.

     Мой милый раб, беглец, бунтарь, тебя не возможно не любить. Даже если
бы между нами не было нашего детства, я бы  любила  тебя.  Я  тебя  люблю,
долговой  раб,  мой  возлюбленный  бродяга!  Астарт,  милый...  -   Ларит,
заливаясь слезами, осыпала поцелуями его лицо.
     -  Ибо  крепка,  как  смерть,  любовь...  -  прошептала  она.  Астарт
вздрогнул, по его спине пробежал холодок. - Стрелы ее -  стрелы  огненные.
Большие воды не могут потушить любовь, и реки не зальют ее.
     - Откуда... откуда ты это знаешь?
     - Что с тобой? Это же притча о  царе  Соломоне  и  его  возлюбленной.
Почему волнение на твоем лице?
     - Я слышал это раньше... но совсем по-другому.
     - От женщины?
     - Да.
     И он рассказал о своей жизни наемника штрафной  сотни,  полной  ужаса
перед  завтрашним  днем,  о   попытках   развеять,   утопить,   растоптать
всесильный, изнуряющий и истязающий страх,  о  царском  гареме,  о  смелых
женщинах, плюющих в лицо  фараону.  И  "Песнь  песней",  известная  многим
народам, была их молитвой...
     Жрица смотрела на свои дорогие чаши, многочисленные  пузырьки  разной
формы. Румяна, духи, кремы, хна, мирра, ладан, бальзамовые масла,  порошки
и кипарисовой коры, красная краска для ногтей, лазурь для век... Зачем  ей
это все? Богиня! Дай ей простую человеческую судьбу!..
     Ее щеки почувствовали тепло его ладоней. Астарт повернул к себе  лицо
женщины и заглянул в большие влажные глаза.
     - Сегодня в храме не будет жертв.
     - Что ты еще задумал? О милый, не дразни богиню, мы и так...
     - Утром придешь на базарную площадь. Если ничего не  болтают  о  моей
смерти...
     - Твоей смерти?! О боги!
     - ...значит, мы встретимся в дюнах.
     От его слов повеяло другим миром, жестким и непреклонным.
     - Астарт!
     Он целовал ее шепчущие губы.
     - Астарт... я боюсь...
     В эту ночь из храма Богини Любви исчез  настоятель,  известный  своей
деловитостью,  феноменальными  ушами  и  высоким  положением  в  жреческой
иерархии  государства.  Поднялась  суматоха.  Храм   закрыли.   Посетители
разбежались. Жреческие сановники подняли на ноги патрицианское ополчение и
сообщили  о  происшествии  царю  Итобаалу.  Потом  стало   известно,   что
заговорщики бежали из надежнейшей государственной тюрьмы: их освободили по
приказу исчезнувшего жреца, ибо власть служителя Великой Матери  позволяла
это сделать. "Великий жрец в руках злоумышленников!" - догадался  царь,  и
тотчас последовал высочайший указ: виновных схватить живьем  для  предания
мучительной казни.
     Тир проснулся задолго до  рассвета.  Всех  потрясла  картина  горящих
хором рабби Рахмона. С  быстротой  молнии  распространился  слух  о  бунте
рабов: около сотни невольников бежало из столицы, перебив своих хозяев,  -
небывалое событие в Тире!
     Утром на базарной площади нашли Великого жреца, прибитого  за  уши  к
позорному столбу. К этому столбу по законам Тира выставляли воров, убийц и
кровосмесителей.  Несмотря  на  зловещий  смысл  новой  проделки  Астарта,
матросы хохотали в тавернах и  кабачках,  и  не  одна  амфора  безвременно
иссякла за упокой былого величия лопоухого жреца.



                        13. ДИТЯ БУНТАРСКОЙ МЫСЛИ

     Прекрасны дюны Финикии! Красноватый песок, вечноголубое небо, сияющее
море и снежные вершины близких гор. Сразу же за песками, поросшими  цепким
потериумом,  раскинулись  душистые   рощи   сосен   и   финиковых   пальм.
Удивительное соседство! Где еще на земле встретишь подобное?
     Астарт  сиял  белозубой  улыбкой  и,  зарывшись  в  песок,   упивался
свободой. А рядом море! Его грезы и путеводная звезда! Почему  вид  и  шум
волн так сильно действуют на него? Почему без моря он одинок? Почему тоска
по морю - его неизменный спутник?
     Море!  Символ  очищения!  Только  море   способно   прорвать   пелену
обыденности и подарить то яркое, незабываемое, которое  ищет  человек  всю
жизнь. Только море возносит человеческую душу  на  вершину  вдохновения...
Нет лжи, злобы, коварства, нет грязных устоев бытия - все  позади,  все  -
прах перед бесконечной далью, пронизанной солнцем!..
     - Аста-арт! Иди-и, готово! - пронесся над барханами зычный крик.
     Беглые рабы расселись вокруг зажаренного  на  вертеле  барана.  Здесь
собрались те, кто возглавил бунт: друзья Эреда, сам  Эред,  страдающий  от
плохо  заживающей  раны.  Хромой  извлек  из  прохладного  горного  ручья,
впадающего в море, большой бурдюк с вином. Запах жареного мяса смешался  с
ароматами хвои, вина, морской соли.
     - Мы захватим  островной  Тир,  -  мечтал  Хромой,  обсасывая  кость;
деревяшка, заменяющая ему ногу, была воткнута в  песок,  на  ней  держался
один конец вертела. - Там легче обороняться. Даже ассирийцам  ни  разу  не
удалось взять его.
     - Потом перережем всех  купцов,  -  добавил  юркий  раб  по  прозвищу
Гвоздь, покосившись на жующего Астарта.
     Эред стукнул его бараньей лопаткой по лбу.
     - Тебе все резать.
     - Потом мы обратим  всех  рабов  в  наших  невольников,  -  продолжал
Хромой. - Но простолюдины нам нужны:  наши  враги  -  это  их  враги.  Как
говорил мой друг-привратник, которого вчера убили на пожаре: "Если муравьи
объединятся, они разъяренного льва вытащат из шкуры".
     Рабы  восторженными  криками  одобрили  слова  Хромого.  Мудрый   раб
задумчиво наморщил клейменный лоб:
     - А что дальше? Э, Гвоздь, ты уж помолчи! Как  говорил  мой  друг,  у
кинжала есть лезвие, и язык ему не нужен. Как колодец не наполнить  росой,
так и наши головы твоими речами. Поручи дело ребенку, а сам беги  за  ним,
иначе не увидишь ни дела, ни ребенка.  Выслушай  совет  Гвоздя  и  умойся,
иначе весь будешь в крови.
     - А что тут долго думать, - сказал очень рассудительный раб, которого
все звали Мем-Молитва, так  как  он  знал  назубок  длиннющую  заупокойную
молитву. - Царь Итобаал ведь не захочет оставаться с нами. Поэтому изберем
нового правителя. Из рабов.
     Всем понравилась мысль Мема. Но с неожиданным раздражением вступил  в
разговор молчавший до этого Астарт:
     - А потом этот повелитель будет  пьянствовать  с  друзьями  и  начнет
резать всех, кто ему не по душе.
     - О небо, верные слова! - вдохновенно воскликнул Хромой.  Он  льстил,
мечтая втянуть в общее дело молодого кормчего. - Мы слушаем тебя, Астарт.
     - Народом должен управлять справедливый судья.
     - Как судья? - удивился Гвоздь.
     - Я не слышал о странах, где вместо  царей  на  престолах  бы  сидели
судьи, - изрек Мем.
     - Я не понимаю в  таких  делах,  -  честно  признался  Эред  и  тяжко
вздохнул, - но как без царя?
     - ...Как слеп человек! - гневно воскликнул  Астарт.  -  Даже  пытаясь
смотреть вдаль, он видит что близко. Пусть правит судья, но не царь!
     Астарт обвел всех грозным, почти враждебным взглядом.
     - Пусть, если ты так хочешь, - еще раз вздохнул Эред. Он  пытался  не
думать о своей любимой, оставшейся в Тире.
     - Но и этот твой судья, - сказал Хромой, - что его остановит, если  у
него будет вся власть?
     Астарт на миг растерялся. Но тут же нашелся:
     - Пусть будет двое судей!
     - Сто ударов  паяльщика  не  сравнится  с  одним  ударом  кузнеца!  -
вскричал Хромой. - Сто наших речей жалки перед  одним  твоим  словом,  наш
друг и спаситель Астарт. Я за двух судей, за двух шофетов. А рабами у  нас
будут знатные тиряне.
     - Пусть роют ямы под виноградные лозы, пусть носят  тяжести  и  пасут
скот, пусть делают самую грязную и  трудную  работу!  -  закричал  Гвоздь,
дрожа от восторга.
     В глазах рабов клокотало пламя, и кулаки сжимались сами собой.
     - Да, но как на это посмотрят боги? - произнес рассудительный Мем.
     - Боги любят жертвы,  -  ответил  Астарт,  -  богатой  жертвой  можно
искупить  любое  безумство.  Так  что  пусть  будет  шофет-судья,   а   не
мельк-царь!



                               14. ИДИЛЛИЯ

     Что ты наделал, мой милый, - первое, что произнесла Ларит, когда  они
встретились. На ее лице боролись страх и радость.
     - Мы опять вместе. Ларит...
     Он обнял ее, целуя в испуганные усталые глаза.
     - Как прекрасна моя Ларит! Как прекрасны ее глаза! Все прекрасно, что
принадлежит ей! Слышишь? Даже страх твой - чудо!
     - Богиня между нами! Ты погубил все! Никто не позволит  мне  покинуть
храм ради земной любви.
     - ...Ибо крепка, как смерть... - с горькой иронией проговорил Астарт.
     - Никто не позволит, но я же покинула. - Женщина пылко обняла  его  и
притянула голову к своей груди, шепча: - Мы скоро  погибнем,  обязательно,
оба погибнем, и мне становится не так  страшно...  Нисколько  не  страшно,
если ты со мной. Боги не могут поразить одного из нас, это  безжалостно  и
несправедливо. Они поразят обоих. А это уже не страшно.
     Шумели сосны, дюны курились струйками песка. Рабы разбрелись по всему
пляжу в поисках съедобных моллюсков. Их живописные фигуры, казалось,  были
созданы для этого дикого, неповторимого пейзажа.
     - Мы будем живы назло жрецам... и богам...  И  ты  родишь  мне  много
крепких парней вроде Эреда, - его  рука,  большая,  тяжелая,  ласкала  ее.
Ларит молчала, закрыв глаза, и в мохнатых ресницах  сверкали  слезинки.  -
Богам не за что нас карать: оскорбить жреца - не значит идти против  бога.
"Твой бог - в сердце твоем", - сказал Иеремия. Жрецы  и  храмы  никому  не
нужны - ни богам, ни людям... Велик Иеремия, раскрывающий людям глаза. Его
слова заставили меня думать. Жрецы - паразиты веры,  они  сосут  человека,
творят зло. Это мы видим с рождения. Но как трудно привычному дать оценку!
Но найдется один человек, посмотрит вокруг и скажет: это плохо,  разве  не
видите, а это хорошо. И многие начинают видеть, удивительно...
     Ларит  размышляла.  Слова  Астарта  несли  всегда  столько   пугающей
новизны, что трудно было сразу  справиться.  Очень  трудно  простой  жрице
расстаться вдруг с привычным, освященным богами и веками укладом жизни.
     - Если в нашей жизни еще появится жрец, я  забуду  о  клятве,  данной
Мелькарту, - произнес Астарт зазвеневшим голосом.
     После захода солнца заговорщики на лодках и плотах  поплыли  к  Тиру,
где тысячи взбудораженных  невольников  ожидали  сигнала.  Как  ни  рвался
Астарт в бой, как ни пылала его душа, но и на этот раз  Мелькарт  победил.
Клятва, данная высшему божеству, удержала его в дюнах.
     Зажглись яркие звезды. Глухо шумела приливная волна.  Выли  шакалы  в
пальмовой роще, и перекликались кормчие невидимого каравана, идущего вдоль
побережья.
     Астарт и Ларит вошли по пояс в воду. Астарт смял в кучу одежду,  свою
и жрицы, и бросил навстречу приливу. То был  древний  обычай  молодоженов,
пытающих судьбу. Если море выбросит одежду обратно в одном комке, быть  им
вместе. В ином случае - судьба их разлучит.
     Астарт волновался не меньше своей возлюбленной. Они медленно брели по
мелководью, обнимая за плечи друг друга.
     - Нет, не могу ждать утра. Я боюсь. Любимый  мой,  а  вдруг  боги  не
захотят соединить нас...
     Астарт готов  был  угрожать  богам.  Он  мучительно  ждал,  взывая  к
Мелькарту. Вся его страсть борца вылилась в молитву. И странная же то была
молитва: в ней смешались мольба о счастье его и  Ларит  с  мольбой  помочь
тем, кого он, по сути дела, покинул, которые, может быть,  в  этот  момент
гибнут... Ларит не менее страстно шептала рядом, стоя на коленях и  подняв
лицо к звездам.
     Из-за моря выкатила  луна,  лик  богини.  Пальмы  и  пинии  делись  в
сверкающие саваны. Дюны закутались в тонкое нежное покрывало, сотканное из
блесток песчинок.
     Ларит с мольбой тянула руки к небу, и зачарованный Астарт, забыв  обо
всем, смотрел на нее -  ложбинка  позвоночника  извивалась  как  священный
урей.
     Астарт вскочил.
     - Может, уже выбросило.
     - И я с тобой!
     Астарт торопливо шел у пенной линии морского наката. Что-то  чернеет.
Его юбка и ее туника, распластавшись, как живые усталые  существа,  лежали
порознь.
     Астарта прошиб холодный пот.
     - О Мелькарт!..
     - Нашел? - Ларит бежала во весь  дух,  взбивая  ногами  подкатившуюся
волну.  И  столько  в  ее  крике  было  надежды,  что  Астарт   дрожащими,
непослушными пальцами соединил оба мокрых символа.
     - Вместе, - сказал он изменившимся голосом.
     Ларит ликовала.
     Потом они лежали в роще, сравнивая шум пальм и сосен,  прислушивались
к биению сердец и к ночным звукам.
     - Любимый, ты же знаешь: жрица, ставшая женой, не приносит счастья ни
себе, ни мужу.  Бывало,  и  до  нас  жрицы  уходили  из  храма,  но  затем
возвращались, и несчастней их не было на всем свете.
     - И они знали, что вернутся, и все же уходили...
     - Ибо крепка, как смерть, любовь...
     Утром они увидели  одинокий  парус,  растущий  на  глазах.  "То,  что
осталось от заговорщиков?" Сердце Астарта сжалось от предчувствия беды.
     Днище зашуршало по песку, и грязный, окровавленный Эред  обнял  сразу
обоих.
     - Победа! - смеялся он.
     - Тир ваш? - недоверчиво произнес Астарт, все еще находясь во  власти
предчувствий.
     - Нет. Мы захватили дворец первого визиря - настоящая крепость внутри
крепости! Рабы и простолюдины избрали тебя шофетом, первым  шофетом  Тира!
Ларит! Наш Астарт - шофет, равный царям! Вы что, не понимаете?
     Бедная жрица, прижав руки к груди, умоляюще смотрела то на одного, то
на другого. Ей было ясно: ее недолгому счастью пришел конец.
     - Ни царем, ни шофетом быть не желаю! - решительно  заявил  Астарт  и
сел на песок. - Никуда отсюда не двинусь.
     - Поедешь, - Эред, всегда покладистый и добродушный, на этот раз  был
непреклонен и даже грозен; одна ночь сделала его другим, - ты  всю  жизнь,
сколько я тебя знаю, ненавидел зло, но боролся ли ты со  злом?  Нет!  Тебя
тащили волны судьбы, и ты, если упирался, так только из-за любви  к  себе,
из-за своей неуемной гордыни!
     Он замолчал, пораженный собственным красноречием. Но,  справившись  с
мыслями, закончил:
     - Если останешься здесь, ты поможешь своим врагам,  моим  врагам,  ее
врагам! - он гневно указал на Ларит.
     Астарт задумчиво смотрел на море, крохотный  эстуарий  ручья,  песок.
Полчища мелких крабов облепили дохлую рыбину.  Чайка  врезалась  грудью  в
прозрачную гладь и, вырвавшись из каскада искрящихся брызг, устремилась  к
солнцу.
     Все  трое  молчали.  Астарт  закрыл  глаза  и   увидел   два   мокрых
распластанных куска материи, лежащих порознь и слегка  занесенных  песком.
"От судьбы не убежишь. Так лучше..." Он тяжело поднялся  и  протянул  руку
Ларит.



                             15. ШОФЕТЫ ТИРА

     Астарт увидел  огромную  ликующую  толпу  вооруженных  рабов,  мелких
торговцев, ремесленников,  многочисленной  челяди  растерзанного  царского
визиря. Многие знали Астарта в  лицо.  Его  пронесли  на  руках  до  ворот
дворца. И вот он на башне, и все ждут от него государственной речи.
     - Что я им скажу? - Астарт был в смятении  от  того,  что  эти  люди,
которые могли бы его ненавидеть, вручили ему власть и ждут от него великих
дел.
     - Не теряйся, шофет. Расскажи им что-нибудь про богов: они это любят,
и, кроме того, нам нужно избрать Верховного жреца, - пришел ему на  помощь
Хромой, ставший вторым шофетом Тира, и покровительственно похлопал его  по
плечу.
     Хромой поднял жезл шофета,  который  до  последней  ночи  был  жезлом
визиря, и крики толпы постепенно  стихли.  Над  площадью  пронесся  зычный
голос Астарта. Он говорил с убеждением и страстью Иеремии.  Он  говорил  о
ненужности жрецов и храмов, о необходимости держать веру в чистоте, о том,
что жрецы не способны утолить боль страждущих.
     Астарт на мгновение увидел простоволосую Ларит и могучего Эреда. Они,
как и все, стояли в толпе и ловили каждое его слово. Лицо  Ларит  блестело
от слез.
     Повстанцы выслушали  пылкую  речь,  но  все-таки  избрали  Верховного
жреца. Им стал раб по прозвищу Мем-Молитва,  как  самый  рассудительный  и
набожный.
     К полудню был казнен последний ростовщик  островного  Тира.  Горожане
стали расходиться по домам. Мелкие  торговцы,  ремесленники,  земледельцы,
поливальщики  террасных  полей,  мореходы,  лесорубы,  приказчики,   писцы
считали дело законченным. Не ломать же устои жизни, не выдумывать же  иную
власть и не искать же другого царя - где есть гарантия, что не будет хуже?
Да и как скажутся нововведения на промыслах и торговле, на доходах на вере
в старых богов, на всем, что устойчиво, что привычно, как родная  короста,
с которой сжился и которую содрать - больно...
     Горожане расходились толпами, кучками,  поодиночке,  унося  оружие  и
награбленное  добро,  бахвалясь   и   переругиваясь,   прославляя   богов,
даровавших  прекрасный  случай  поживиться  чужим,  и  проклиная  соседей,
урвавших больше других.
     - Куда вы? - орал Хромой с башни. - А кто будет защищать  Новый  Тир?
Где я наберусь воинов? Вам наплевать, да? Предатели!
     - И совсем мы не предатели, - доносилось в ответ, - мы продавцы.
     И небеса содрогались от неслыханной брани Хромого.
     За стенами дворца укрылась горстка рабов. Раб -  не  человек;  подняв
руку на господина, он терял право  на  жизнь.  Крестьянин,  проведший  всю
жизнь свою в трудах и страданиях,  на  смертном  одре  вдруг  узнает,  как
все-таки прекрасна проклятая  жизнь,  так  и  человек,  лишенный  свободы,
глубоко чувствует всю ее прелесть и готов заплатить самой дорогой ценой за
мгновения свободы...
     А вокруг дворца, этого крошечного островка рабской вольницы, затаился
враждебный,  предательский  Тир.  На  материковую  часть  города  отовсюду
стекались  толпы  вооруженных  купцов,  мореходов,  ремесленников  и  того
разношерстного люда, который проживает и  кормится  на  базарных  площадях
городов Азии. Люди, поддержавшие рабов в начале выступления,  теперь  были
против них, и самые крепкие головы бунтовщиков не могли понять, почему  же
так вышло.
     Царь Итобаал не остался в стороне от событий, поспешно стягивал  свои
морские и сухопутные  дружины,  разбросанные  по  всему  свету.  В  городе
появились хананейские воины в диковинных  чужеземных  шлемах  и  панцирях.
Одни из них принесли с собой запахи италийских диких лесов, у  других  еще
не сошел густой ливийский загар.
     Астарт прекрасно понимал, что бунт - это смехотворная возня  мухи  со
слоном, что Тир, владыка морей,  одним  плевком  раздавит  жалкую  горстку
смельчаков. Но он испытывал гордость и необыкновенный подъем  оттого,  что
эти обреченные люди вверили ему свои судьбы. И  теперь  нет  сил,  которые
сломили бы его, заставили сложить оружие или предать...
     - В этом дворце мы продержимся хоть сто лет, - с уверенностью  заявил
Хромой. - Вина и еды достаточно, вода есть.
     - Без чужой помощи не продержимся, хоть швыряй  мы  в  тирян  свиными
окороками и лей им на головы вино, - сказал Астарт, - нужно поднять  рабов
в других городах. Есть у вас связь с ними?
     - Я отправил самых ловких парней во  все  крупные  города  Финикии  и
филистимского побережья..
     - Продержимся, - неторопливо, с непоколебимой уверенностью  в  голосе
произнес новый верховный жрец Мем, и его  глаза  недобрым  пламенем  ожгли
Астарта. - Устроим  молебен,  принесем  жертвы...  Отец  наш  Мелькарт  не
оставит нас. Он дарует нам победу...
     - Проклятье, - сказал Астарт, остывая. -  Почему  боги  любят  пустые
казаны? Дальше звук разносится?
     Мем поплевал в разные стороны, очищая себя от скверны, и  произнес  с
чувством:
     - Господи, Ваал небесный, не слушай этого человека. Его язык - не наш
язык, его речи - не наши речи... - Мем  бесконечно  сожалел,  что  Астарта
выбрали шофетом.
     По  грязным,  заплеванным  плитам   ползал   крошечный   младенец   с
расцарапанными в кровь щеками.
     - Чей? - недовольно произнес Астарт, указывая на него.
     Мем подхватил  малыша  на  руки,  погладил  его  редковолосую  голову
жесткой, натруженной ладонью. Лицо Мема сразу  обмякло,  стало  простым  и
домашним.
     - Этот отрок - сын почтенного раба-египтянина по  имени  Хнумабра,  -
сказал он.
     Астарт  вспомнил  этого  раба,  узкогрудого,  пожилого  и   сутулого,
который, прожив в Тире большую часть жизни, так  и  не  научился  говорить
по-финикийски. Хнумабра был знаменит -  это  он  открыл  ворота  крепости,
впустив ночью бунтовщиков.
     - Унесите его куда-нибудь, - проворчал Астарт.  -  Начнется  беготня,
раздавит какой-нибудь безголовый и не заметит.
     И словно в ответ на его слова на разные голоса закричали часовые:
     - Идут! Идут!
     Густые волны  копий,  шлемов,  щитов,  поднятых  над  головами  мечей
хлынули внезапно из-за примыкающих к площади строений.  Ударили  невидимые
катапульты. Тяжелые валуны с грохотом обрушились в крепость. Дворец визиря
представлял собой мощную крепость,  выстроенную  в  классическом  хеттском
стиле бит-хилани - толстые стены, неуклюжие, приземистые башни,  массивные
кованые ворота.
     - Гвоздь! - крикнул Астарт. - Возьми своих молодцов и проберись в  их
тыл. Чтоб ни одна катапульта не уцелела!
     - Все сделаю, шофет! - Глаза раба сверкали свирепым восторгом.
     Начался приступ по всем правилам военного искусства -  со  штурмовыми
лестницами, стрелками прикрытия и воплями устрашения.
     Наконец осаждавшие, потеряв много убитыми и  ранеными,  откатились  в
гущу торговых кварталов.
     - Жарко! - Астарт отбросил утыканные стрелами щиты. - Будет шторм.
     Он посмотрел в сторону гавани и  увидел  неподвижные  верхушки  мачт.
Неслышно появилась Ларит. Она хотела убедиться, что Астарт жив, что с  ним
ничего не случилось.
     - Купцы размышляют, - сказал Астарт.  -  На  второй  приступ  они  не
пойдут: не привыкли проливать свою кровь. Торговать они умеют, а вот брать
крепости не научились.
     Астарт  проследил,  чтобы  расставили  часовых,  и  вместе  с   Ларит
спустился вниз. Свита Хромого провела их в апартаменты визиря.  В  большом
полутемном зале, устланном коврами и циновками, Эред пытал  скифа,  своего
бывшего хозяина.
     - Я его поймал еще вчера, да не было времени развести жаровню. - Эред
поднес к лицу скифа раскаленный металлический прут.
     - Я все рассказал, видят боги, - завизжал старик.
     Глаза Ларит округлились в ужасе:
     - Эред? Как ты можешь?!
     - Могу, - мрачно ответил тот, - он выдал нас, хотя  мы  его  поили  и
кормили. Лежал на циновке будто пьяный, а сам все подслушивал. За  это  он
получил десять дебенов и Агарь... - Он склонился к старику: -  Где  Агарь?
Отвечай, шакал...
     - Продал! - зарыдал скиф. - Сразу продал!
     - Кому?
     - Разве я знаю! Иностранец какой-то взял ее на корабль.
     - Какой иностранец? Как он выглядел?
     - Бедная девушка, - прошептала Ларит. Астарт увел ее  в  другой  зал,
там обосновался второй шофет с десятком собственных рабынь, бывших  жен  и
родственниц визиря.
     - Гвоздь не вернулся, - сказал Хромой,  оттолкнув  рабыню,  омывающую
ему ноги, - но катапульты навек замолчали. Смелый был парень.  И  те,  кто
был с ним... Как говорил мой друг-привратник, кровь героя  не  проливается
впустую.
     В сумерках через стену крепости забросили головы тех, кто был  послан
поднимать рабов других финикийских городов-государств: ведь в  одиночку  -
знали все - невозможно было победить.
     - Одни. Как  скорпион,  обложенный  огнем,  одни.  И  неоткуда  ждать
помощи. - Хромой сник, поскучнел Астарт, рабы разбрелись по всему  дворцу,
но крики часовых вновь заставили взяться за мечи.
     На стены карабкались люди в рубищах или  совсем  нагие:  воя  и  дико
вскрикивая, они  взывали  к  милости  восставших.  Их  подгоняли  остриями
длинных копий тиряне-ополченцы.
     Защитники крепости столпились на стенах, не зная, что делать.
     - Пощадите! - неслось из многочисленных глоток.
     - Мы тоже прокляты богами!
     - Помогите!
     Астарт  взбежал  на  башню  и  остановился,  пораженный   открывшейся
картиной. Тиряне решились  на  какую-то  хитрость,  но  какую?  Переодетые
воины?
     Он спустился на стену и крикнул:
     - Факелы сюда! Больше факелов!
     И стало светло как днем.
     Скрипели  лестницы,  надсадно  и  хрипло   дышали   люди,   торопливо
взбиравшиеся по ним.
     Первая голова показалась над гребнем  стены  -  и  все  оцепенели  от
ужаса: вместо лица -  страшная  безносая  маска  с  чудовищными  наплывами
разлагающегося мяса и кожи.
     Вначале у Астарта мелькнуло, что это рабы  пурпурокрасилен.  Но  ведь
они все перебиты - жрецы опасались, что  восставшие  освободят  их  и  тем
самым узнают тайну пурпура.
     Люди, оглашая все вокруг стонами, рыданиями, хрипом, заслонили стены.
Рабы шарахнулись прочь, напуганные их видом. Лица-маски были сплошь усеяны
пятнами,  опухолями  и  зияющими  язвами,  разъедающими  мягкие  ткани   и
обнажающими кости. У многих  волосы  давно  выпали,  и  с  голов  сыпалась
шелуха. Кто-то кого-то тащил на спине. Кто-то дергался от  страшной  боли,
рискуя свалиться вниз. Высокая мужская фигура, не понятно было, старик  то
или юноша, поднял над головой свои пугающие руки с выпавшими  из  суставов
костями и не то завыл, не то запел что-то непонятное.
     - Прокаженные! - пронеслось по стенам.
     Рабы посыпались внутрь крепости.
     - По местам! - закричал Астарт. - Это уловка купцов! Кто с копьями  -
сюда!
     ...Прокаженных загнали в один из  залов  дворца  и  наглухо  заперли,
оставив им пищу, вино, воду.
     Из-за стен доносились голоса тирян:
     - Мы вас трогать не будет! Сами передохнете от проказы!
     - Удирайте, пока не поздно!
     Ночью около трети рабов перебежало к тирянам. Их  перебили,  а  трупы
тут же сожгли, зарыв  прах  и  кости  глубоко  в  землю,  чтоб  зараза  не
расползалась по стране.
     Наступило утро. Астарт, Хромой и Ларит стояли на башне и вглядывались
в просыпающийся город. Отовсюду к дворцу визиря спешили  люди  с  копьями,
мечами, дубинками. Отсюда, с крепости, они казались игрушечными  -  трудно
было поверить, что они несут смерть.
     - Силой нас не  взяли,  -  сказал  Астарт,  -  и  страхом  мало  чего
добились, уговоры и подкуп не помогли. Что же еще придумает тирский купец?
     - Еще жрецы не появлялись, -  Ларит  высказала  то,  чего  боялась  с
самого начала.
     Над крепостными постройками поднялись клубы черного, зловещего дыма.
     - Что такое? - закричал Астарт и побежал вниз по лестнице, увлекая за
собой остальных.
     Когда  он  добрался  до  увитых  плющом   ворот   небольшого   храма,
приютившегося в глубине сада, в котором  любил  прогуливаться  визирь,  то
едва не столкнулся с Мемом. Тот шел во главе процессии  рабов-богомольцев,
бледный, сосредоточенный, в мятой и порванной жреческой  тунике.  От  него
несло запахами  гари,  смолы,  благовонных  масел.  В  вытянутых,  заметно
дрожащих руках он держал большой глиняный кувшин,  из  горловины  которого
торчали чьи-то обугленные останки.
     Астарт все понял.
     Процессия молча проследовала  мимо  Астарта,  Хромого,  замеревшей  в
ужасе Ларит. Двое молодых рабов бережно поддерживали  под  локти  пожилого
раба-египтянина, потерянно шагавшего за Мемом.
     - Зачем ты согласился? - закричал Астарт ему. -  Зачем  ты  отдал  им
ребенка?
     Раб замычал что-то нечленораздельное, повернул  к  Астарту  страшное,
искаженное болью лицо. Астарт отшатнулся.
     Верховных  жрец  Мем-Молитва  не  удостоил  Астарта  ни  словом,   ни
взглядом, проследовал до угла храма, под которым уже была вырыта яма.
     - Мем! - крикнул  Астарт.  -  Тебе  мало  скифа,  которого  вы  вчера
принесли в жертву?
     Мем резко обернулся, не выпуская кувшин из рук.
     - Ты нарушаешь порядок. Уйди! - И опять глаза его зло  сверкнули,  он
движением головы показал куда-то поверх крепостной стены.  -  Тиряне  тоже
приносят жертвы, много жертв. Они отдают богу  первенцев  самых  уважаемых
семейств... Каждый смертный волен отправить свое чадо Ваалу на небо  через
огонь, а у нас больше нет младенцев... Уйди и смирись, несчастный!
     - Ну, Мем! - яростно прошептал Астарт.
     За спиной верховного жреца тотчас схватились за мечи рабы-богомольцы.
     Рабы нестройно запели гимн Мелькарту. Мем подошел  к  яме,  встал  на
колени и бережно опустил кувшин на дно... Яму зарыли голыми руками,  потом
продолжали славить бога, умоляя его принять жертву. Вместе  со  всеми  пел
египтянин, сжимая в кулаке горсть  земли  и  вглядываясь  в  небо,  словно
надеясь увидеть там свое чадо.
     Астарт запрокинул голову и зашептал в ужасе:
     - Господин мой Мелькарт... зачем тебе это...
     ...На площади в звенящей  тишине  стояли  тысячи  вооруженных  тирян,
царских дружинников и ополченцев  -  к  осажденной  крепости  приблизилась
сухопарая фигурка жреца в  лиловом  пурпуре.  И  рабы,  и  тиряне  затаили
дыхание: перед восставшими стоял Верховный жрец Тира, имя которого  писали
на папирусах и кедровых дощечках и  поклонялись  им,  как  чудодейственным
святым  мощам,   способным   воскресить   умершего   и   покарать   самого
могущественного врага.
     Над площадью прозвучал сильный голос, отдавшись многократным  эхом  в
затаившихся кварталах:
     - Проклинаю всякого раба, поднявшего меч на господина! Отныне ни днем
ни ночью не знать вам покоя! И мучиться всякому по  ту  сторону  стены  от
страшных язв, ниспосланных Владыкой Моря, Неба и Пылающего Светила!
     Жрец взмахнул широкими рукавами, закрепив ужасающим магическим жестом
страшное проклятие.
     Первым отбросил меч, словно  он  был  раскаленным,  раб  по  прозвищу
Мем-Молитва. Он залился покаянными слезами  и  бросился  вниз  головой  со
стены.
     Хромой протяжно застонал.
     - Все кончено! Все пропало! О боги...
     Эред молился, подняв к небу бледное, искаженное страхом лицо,  и  меч
валялся у его ног.
     Паника захлестнула  весь  гарнизон  осажденной  крепости:  рабы  Тира
всегда были набожнее своих господ.
     - Астарт... - прошептала Ларит, прижавшись к  его  плечу,  -  как  же
мы...
     Астарт грубо оттолкнул женщину  и,  подняв  меч  Эреда,  стремительно
сбежал вниз. С желваками ярости на скулах растолкал  он  охрану  у  ворот,
вырвал из скоб окованное  бревно-запор,  мощным  напором  плеча  приоткрыл
тяжело заскрипевшую створку и вышел из тени арки.
     Ослепительное солнце заставило на мгновение зажмуриться. Шаг, второй,
третий...
     Жрец  напряженно  вглядывался  в  его  лицо.  В   бесцветных   глазах
Верховного жреца мелькнул страх! И страх нарастал.
     - Уйди, богохульник! Проклинаю!
     Жрец закрылся  обеими  руками.  Из-под  рукавов  выглядывал  дрожащий
старческий подбородок, покрывшийся испариной.
     Астарт, готовый ко всему, молил, чтобы боги запоздали с карами, чтобы
он успел совершить то, что задумал. Он застыл  на  миг  с  занесенным  над
головой бурым от вчерашней крови мечом.
     И меч опустился. Жрец рухнул.
     "Медлят боги!" - Астарт повернулся и медленно вошел в крепость.  Весь
Тир ждал небесного грома.
     - Это не бог, - сказал Астарт, стараясь владеть собой, - это жрец.
     Вокруг - гипсовые лица и застывшие глаза.
     - Это жрец! - крикнул он. - Теперь все вы можете спастись!  Бегите  в
гавань! Слышите! Никто вас не тронет!..
     Тишина, пробирающая до костей.
     Он протянул руку Ларит.
     - Ты не останешься с ними. Они уже мертвы.
     В сердце женщины боролись страх и бунтарская гордость за любимого. Но
Астарт - богоотступник! Ее Астарт восстал не только  против  людей,  но  и
богов!.. "Ибо крепка, как смерть... И пусть нас поразит вдвоем!"
     Она шагнула к нему, крепко сжала его твердую ладонь.
     Эред оглянулся - ни одного живого взгляда,  словно  кто-то  собрал  в
одну толпу десятки мумий и  каменных  изваяний.  Остаться  с  ними  -  еще
страшнее, чем последовать за Астартом. И, сорвав с пояса  ближайшего  раба
меч вместе с ножнами, догнал Астарта и Ларит.
     Хромой было выбежал из ворот  вслед  за  Астартом,  но,  оглянувшись,
остановился, потоптался на месте и вернулся в крепость.
     Неожиданно от толпы мудрецов и звездочетов, пришедших  на  созерцание
триумфа Слова Всевышнего, отделился тощий человечек в гигантском парике  и
раззолоченных одеждах, состоящих из нескольких юбок. При  полном  молчании
он присоединился к Астарту  и  его  друзьям,  решительно  шагавшим  сквозь
разверзшуюся толпу. От них шарахались,  как  от  прокаженных,  боялись  их
взгляда, прикосновения, звука, слетавшего с их уст...
     Забравшись  в  первое  попавшее  суденышко,  Астарт  окинул   суровым
взглядом своих спутников и с трудом узнал Ахтоя.
     Египтянин  не  посчитал  святотатством  убийство  жреца.   Убитый   -
служитель Мелькарта, а по новой теории  Ахтоя  Мелькарт  -  не  воплощение
Осириса, как считалось испокон веков, ибо Царь Мертвых, Осирис,  не  может
пожирать живых людей, как это делает тирский Молох-Мелькарт.
     - Провались этот мир купцов  с  их  законами,  напялившими  на  жреца
истины конский хвост! - Ахтой сорвал с головы парик и швырнул в  воду.  На
гладкой лысине отразилось солнце. Как  ни  тревожно  было  на  душе,  Эред
улыбнулся и тут же испуганно посмотрел на Астарта. Неожиданно Астарт  тоже
улыбнулся, на глазах Ларит  навернулись  слезы,  она  рассмеялась  нервным
смехом.
     Сильный  шквал  с  севера  возвестил  о  приближении  шторма.  Чайки,
перебирая тонкими лапками, расхаживали по затянутой в  камень  набережной.
Парус оглушительно полоснул на ветру. Лодка  помчалась  навстречу  шторму.
Тир молчал.


 

ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [1]