 | ||||||||||||
| Переход на главную | ||||||||||||
|
Жанр: классические произведения
Бунин Иван Алексеевич - Дельта Страница: [1] Солнце потонуло в бледно-сизой мути. Волны, мелькавшие за бортом, стали кубовыми. Вспыхнуло электричество и сразу отделило пароход от но- чи. Внутри, в кают-компаниях и рубках, было ярко, светло, за бортами была тьма, теплый ветер и шорох волн, бежавших качающимися холмами. Маслянис- то-золотые полосы падали на них из иллюминаторов и змеевидно извивались. Ветер усиливался, - и вдруг одна из этих полос провалилась в черную про- пасть, а вся глыба парохода зыбко приподнялась с носа и еще более зыбко и плавно опустилась среди закипевшей почти до бортов голубовато-дымной воды. Какая-то женщина, показавшаяся в это время в светлом пространстве входа в рубку, ухватилась было за притолоку, но в ту же минуту оторва- лась и со смехом, с протянутыми руками побежала по наклонной палубе. А немного погодя из той же двери вышел мужчина, оглянулся и, увидев меня, неестественно запел и твердыми шагами пошел по опускающейся и поднимаю- щейся палубе следом за ней... Около полуночи над темно-лиловой равниной моря взошел оранжевый пе- чальный полумесяц. Сея на горизонте шафранный свет, он наклонно висел над бегущей на нас и качающейся зыбью, и от него несло теплым, теплым ветром... Утром открылся берег Африки. Сильно припекало. Небо было знойно и белесо, море тускло, блестело оловом. Вода под кормой бурлила жидкая, зелено-голубая. Командир, весь в белом, стоял на мостике, "не отводя от глаз бинокля. Медленней вздыхала машина: шли уже средним ходом, ждали араба-лоцмана, ибо взморье перед Александрией густо усеяно подводными камнями. Про- мелькнула первая чайка... Прошел навстречу тупоносый и весь черный паро- ход, и я увидел на нем белые буквы: "Дельта"... А из мути на горизонте уже выделялась башня, преемница того знаменитого маяка, что был когда-то "символом света александрийской мудрости" и одним из чудес мира, ибо "вел к городу полубога, дошедшего от столпов Геркулеса до индийских де- ревьев, вершин которых не достигают стрелы", был посвящен "богам, спаса- ющим плавающих", блистал зеркалом - "Талисманом Александрии, отражавшим землю, небо и все паруса Средиземного моря", и так возвышался, что "ка- мень, брошенный с него на закате, падал в воду только в полночь..." По- том слабо обозначилась белая полоска города, бесчисленные палочки, - мачты порта, - и крестики - крылья ветряных мельниц, вправо же от них - бледно-желтая линия пустыни, терявшаяся на западе, линия безграничной плоскости, соседней с Дельтой, и там, в этой стекловидной дали - призра- ки тех единственных по своим очертаниям деревьев, вид которых всегда волнует: финиковые пальмы. Мы идем медленно, но он все растет и приближается, этот песчаный бе- рег с пальмами, все выше растут эти бесчисленные мачты, видны каменные ленты волнорезов и сияющий белизной маяк. И зной африканского утра все увеличивается по мере того, как мы все тише и глубже входим в тесноту Старого Порта, переполненного судами и разноцветными лодками с разноц- ветными флагами отелей и загорелым людом в фесках, обмотанных платками, и в длинных синих рубахах. Все это тянется среди пароходов за нами, а справа надвигаются серопесчаные обрывы, на которых среди однообразных палевых кубиков-домов стоят шероховатые стволы в перистых султанах. Дол- гий морской путь кончен, - взглянув назад, на белый волнорез, я не вижу больше моря: вижу только мачты да синюю ленту над волнорезом. Кругом пестрота людей и лодок, эти палевые кубики и пальмы, - и все залито су- хим, ослепительным светом... Африка! Въезжая в Александрию, я все клонил голову: солнце стояло как раз над головою. Встретилась медленная вереница соловых дромадеров, навьюченных сахарным тростником и предводительствуемых босоногим погонщиком в крас- ной ермолке и коротком белом кунбазе. Потом проехали английские солдаты в тропической форме, верхом на великолепных гнедых лошадях, лоснившихся на солнце, и, прижимаясь от них к глиняной ограде, мелко перебирая по пыли маленькими ножками, прошла молоденькая феллашка в голубой полиняв- шей рубахе, круглолицая, с полными губками и расширенными ноздрями. Она подняла ресницы над темными глазами - и опустила их. На ее пе- пельно-смуглом лице, татуированном синеватыми полосками по бокам подбо- родка и звездочками на висках, покрывала не было. Не было и библейского кувшина на ее голове, прикрытой легким платком из черно-синей шерсти: на голове она несла то, что теперь так ходко сменяет на Востоке библейский кувшин, - большую жестянку из-под керосина. А за феллашкой показался ос- лик-иноходец, быстро и тупо семенивший копытцами, под красным бархатным седлом, на котором, почти задевая землю ботинками, сидел большой араб в пиджаке сверх длинного халата-подрясника, в плоской феске, обмотанной золотисто-пестрым платком... В отеле близ Площади Консулов мне отвели просторную комнату с камен- ным полом, покрытым тонкими коврами. В ней стояла постель под кисейным балдахином, было полутемно и прохладно. Ставни балкона были закрыты. За ними стоял оглушительный гам Востока, говор и стук копыт, гул и рожки трамвая, вопли продавцов воды... А когда я раскрыл ставни, в комнату, вместе со всеми этими звуками, так и хлынул свет, жар африканского полд- ня... В каком-то маленьком греческом ресторане я ел какую-то розовую морс- кую рыбу, щедро облитую лимонным соком, и пил какое-то густое вино. По- том побрел к морю, глядя на мелкую зыбь его сиреневого простора, на ра- ковины облаков, таявших над ним в бездонном шелковистом небе, на кубики палевых домов, терявшихся вдоль широкого изгиба песчаного побережья... И вихры отдаленных пальм опять сладко напомнили: Африка! На Площади Консулов, вокруг сквера, в жидкой и легкой тени подсыхаю- щих деревьев, стояли коляски, дремали лошади. Смуглые, в белом, извозчи- ки, вместе с прочей арабской толпой, занимавшей несметные столики скве- ра, пили воды, курили, болтали... Сидели два негра из Судана. Их черные скуластые лица и черные палки ног в огромных пыльных туфлях казались еще чернее и страшнее от белых кидар; сверх рубашек на них были короткие ха- латы цвета полосатых гиен. С раздувающимися ноздрями раздавленных носов, с блестящими глазами, с нагло вывороченными губами негры радостно и удивленно осматривали проходящих женщин. А у женщин, закутанных в черный шелк, только и видно было что глаза, странно разделенные металлическим цилиндром, соединяющим чадры с покрывалами. Часам к четырем город снова ожил. Поливали мостовые, и косой блеск с запада ярко золотил и площадь, снова наполнившуюся народом, и всю улицу Шериф-Паша, по которой я поехал к каналу и которая казалась бы совсем европейской, если бы не ослики, не этот босоногий черноликий люд и шара- баны с детьми и женщинами, очень нарядными, но уж чересчур смуглыми. Ка- нал соединяет море с Нилом. Виллы и сады тянулись вдоль его правого бе- рега, на зеркальной воде его мирно дремали в низком блеске еще жаркого солнца грубые косые паруса барок, и по-африкански желтели среди пальмо- вых рощ глиняные хижины на левом берегу... По-африкански бедно было и в кварталах, прилегающих к Старому Порту, к тому голому холмистому пространству, где когда-то были дворцы и храмы Птоломеев и где теперь, на месте Серапеума, стоит так называемая колонна Помпея. По-африкански горели против опускавшегося солнца стекла в желтых домах разноплеменной александрийской бедноты. Женщины в туфлях и халати- ках, похожие на евреек наших южных городов, с раскрытыми тощими грудями, почерневшими от зноя, лениво сидели у порогов и держали на коленях полу- голых детишек, лица которых сплошь облепляли мухи. Тут же шатались шелу- дивые бездомные собаки. Ни кустика не было среди глиняных рогатых памят- ников арабского кладбища, уже давно смешавшего свои кости с несметными костями древних кладбищ и с мусором тысячелетних останков стократ поги- бавшей и вновь возрождавшейся Александрии. И надо всеми этими братскими могилами высилась колонна розового ассуанского мрамора. Меланхоличес- ки-прекрасен вид от колонны: на западе - вечернее солнце, опускающееся к золотой полосе Средиземного моря, на востоке - рощи пальм, синяя пустын- ная равнина Мареотиса и пески, пески... А на пути в Каир сперва мелькали стены Александрии. Потом вагоны оза- рились золотистыми песчаными выемками, белыми виллами и яркой синью ут- реннего неба. Скоро их сменил Мареотис: водная сияющая гладь, острова камышей, нео- бозримая зеркальность, на отмелях которой розовыми лилиями блистали ты- сячи длинноногих фламинго, ибисов и цапель. А за лагунами и поймами на- чали развертываться топи и равнины, возделанные, как огороды, изрезанные каналами и плотинами, и стекловидные дали с чуть видными оазами селе- ний... Поезд уносил меня к югу, и все живее чувствовал я, что нигде так быстро не падаешь в глубь времен, как здесь. Как древен этот смуглый люд, орошающий поля, едущий по плотинам на осликах, отдыхающий вместе с буйволами под жидкой тенью смоковниц! Вагон был переполнен женщинами, до глаз закутанными в черное и белое, фесками, шляпами, халатами, табачным дымом, пылью и светом. Воздух, вею- щий в окна с нив и каналов, становился все жарче и суше, - и вот начали хлопать поднимаемые рамы, а за ними - решетчатые ставни. Воцарился по- лумрак, изрезанный полосами света и дыма, но духота стала уже дурманить. Я вышел на площадку - и ослеп от белого блеска. Обдает пламенем, точно стоишь возле огромного костра, удушает желтой пылью... Вижу сквозь пыль, что под колесами с грохотом мелькает сквозной мост и горячим стеклом блещет внизу река в илистых берегах. Это уже Нил. Мимо поезда начинают мелькать белые яркие стены и высокие пальмы: Танта. С разлета стал по- езд, и хлынувшая из вагонов толпа мгновенно смешалась с цветистой толпой на раскаленной платформе. Но едва успел я схватить в буфете апельсин и пачку папирос, как дверцы вагонов уже опять захлопали. И опять - равнины зреющего хлеба, каналы и черные деревушки феллахов - полузвериные хижины из ила, крытые дурро-вой соломой... И опять против меня - копт и феллах. Копт - толстый, в черном халате, в черной туго завернутой чалме, с тем- но-оливковым круглым лицом, карими глазами и раздувающимися ноздрями. Феллах - в белой чалме и грубом балахоне, расстегнутом на груди. Это со- вершенный бык, по своему нечеловеческому сложению, с бронзовой шеей изу- мительной мощи. И сидит он так, как и подобает ему, прямому потомку древнего египетского человека: прямо, нечеловечески спокойно, с подняты- ми плечами, ровно положивши ладони на колени... 1907 |
|
|||||||||||
