Я познакомился с Денисом Саломахой много лет назад, вскоре после того,
как тот появился в НИИАНе. Близки мы однако не были, ибо работали в разных
лабораториях, да и личных дел никогда не имели -- в основном потому, что был
он комсольцем-активистом, а я -- наоборот: читал изподтишка Солженицына,
ездил на дачу академика Сахарова пить водку с сахаровским сыном Димкой и,
вообще, выражал свое неудовольствие всеми доступными мне полубезопасными
способами. В качестве комсомольского работника Саломаха казался мне фигурой
противоречивой: при вполне соответствующей внешности (высокий, мордастый,
кровь с молоком детина) он имел несколько странные манеры. Большую часть
времени он пребывал в угрюмом и нелюдимом состоянии, которое в редких
случаях сменялось доходящей до крайности, назойливой общительностью. И что
уж совсем нехарактерно для комсомольского вожака, он был довольно сильным
ученым и вполне мог сделать карьеру, не прибегая к общественно-политическим
трюкам -- я никогда не мог понять, зачем ему это понадобилось. Впрочем,
наблюдал я его нечасто: в коридорах Института, несколько раз на почему-то
непрогулянных комсомольских собраниях и один раз, в течение трех пропитанных
алкоголем дней -- на "картошке".
А когда наступила перестройка, и комсомольские собрания вместе с
поездками на картошку стали достоянием истории, мои встречи с Саломахой
стали и того реже. В предпоследний раз я встретил его на почти безлюдном
митинге уже давно разрешенного и потому никому не нужного Демократического
Союза, где он отчаянно спорил с каким-то недоделанным демократом о диктатуре
пролетариата. Обуреваемый удивлением, я остановился послушать, однако, в чем
заключался предмет их разногласий, не уловил: оба, вроде бы, утверждали, что
диктатура -- это плохо. На меня они не обратили ни малейшего внимания -- из
чего я сделал вывод, что Саломаха меня не узнал.
В следующий -- последний -- раз мы встретились в Англии в 1996 году,
где я к тому времени жил и куда он, получив грант Европейского Физического
Общества, приехал на конференцию. Внешность он все еще имел импозантную, но
выглядел несколько старше своих тридцати четырех лет -- что подчеркивалось
его одеждой (особенную жалость вызывала поддетая по пиджак желтая
душегрейка). Он подошел ко мне в первый же день конференции; к моему
удивлению оказалось, что он помнит меня во всех подробностях -- за
исключением, пожалуй, строгача, вынесенного им за мои систематические
прогулы комсомольских собраний. О моих делах в Англии Саломаха тоже оказался
осведомлен, так что мы, главным образом, говорили о нем. В отличии от
большинства комсомольских боссов, в бизнес он почему-то не подался и
продолжал заниматься наукой; а на досуге развивал новую социальную теорию, в
которой (помимо рабочих, крестьян и буржуазии) фигируровал класс воров. Дабы
смягчить его классовый антагонизм -- а также потому, что мне его стало
жалко, -- я угостил его пивом; а уж после того, как я сочувственно выслушал
полный набор его жалоб, отделаться от него стало положительно невозможно. Он
таскался за мною по пятам, систематически не давая общаться с приехавшими из
России старыми друзьями, влезал с дурацкими разговорами и, вообще, всячески
отравлял мое существование. Периоды нелюдимости и общительности, между
которыми он осциллировал в прежние времена, скрестились теперь в один
уродливый гибрид: он говорил почти все время, но нес при этом не веселую
беззаботную чушь, а нечто угрюмо-агрессивное, направленное в адрес Ельцина,
Жириновского, демократов, коммунистов, мафии, Российской Академии Наук в
целом и директора НИИАНа академика Шаврентьева в частности.
Разговор, который я хочу описать, произошел вечером последнего дня
конференции.
Из Международного Центра Конвенций мы вышли около семи; перед нами
шумела плотная, как театральный занавес, пелена дождя и позади нее --
славный город Бирмингем. Нас было пятеро: обосновавшийся, как и я, в Англии
Леша Громов; вышеупомянутый Денис Саломаха; я; моя бывшая однокашница Юлечка
Вторникова; а также Илья Левин -- светило мировой науки и главный моралист
нашей бывшей компании (прозванный друзьями за кристальность души "Умом,
Честью и Совестью Нашей Эпохи"). Мы были слегка "под шефе", что являлось
результатом заключительного конференционного банкета, однако душа просила
еще -- и мы решили заглянуть в расположенный неподалеку паб. Сгрудившись
впятером под два имеющихся зонтика, мы прошли метров двести по вымощенной
коричневым кирпичом дорожке вдоль Гранд Канала и через пять минут уже
сидели, попивая пиво и поедая картофельные чипсы, на втором этаже уютного
английского кабачка. Несмотря на проливной дождь, посетителей было много, но
нам посчастливилось найти свободный столик у окна; кругом шумели разогретые
алкоголем и отсутствием необходимости идти завтра на работу англичане.
Как это часто бывает в разговоре когда-то близких, но давно не
видевшихся, друзей, беседа прыгала с темы на тему, вращаясь, в основном,
вокруг судеб наших коллег по НИИАНу: мы с Лешкой задавали вопросы, остальные
отвечали. Некоторое время обсуждался бывший директор Коршунов, укравший у
вверенного ему института триста тысяч долларов, -- более всех его ругал
непримиримый в вопросах морали Илюша Левин. Постепенно тема была исчерпана;
"Не-ет, друзья, -- подвел черту своей любимой присказкой Илюша, --
порядочный человек всегда остается порядочным и даже не колеблется!"
-- А я не согласен. -- вдруг выпалил Саломаха.
-- Не согласен с чем?... -- несколько брезгливо поинтересовался у него
Левин.
-- С тем, что не колеблется. -- Саломаха с мрачным хлюпаньем втянул в
себя пиво, -- Колеблется. Я вот, к примеру ... -- он пожевал губами в
поисках подходящего слова, -- в общем, как бы это сказать ...
Наступила удивленная тишина.
-- Ну, что ты, Денис! -- с приторной задушевностью и ангельским
выражением на лице вмешалась Юлечка Вторникова, -- В каких-нибудь мелочах
ты, может, и колебался, но уж в серьезных-то случаях, я уверена, поступал,
как подсказывала тебе совесть.
-- Я про серьезный случай и говорю. -- отвечал польщенный ее вниманием,
но не оценивший ее сарказм, Саломаха, -- И насчет своей совести тоже
заблуждаться можно ... -- он неопределенно махнул рукой и умолк.
-- Трудности с женским полом, поди? -- предположила Юлечка.
Под потолком паба клубился табачный дым; играющая в смежном зале
ритмичная танцевальная музыка -- в отличие от занавесок на окнах --
оставляла впечатление стерильной.
-- Ну да ... то есть, нет ... в общем, неохота ... -- Саломаха замолчал
опять.
-- Так, Денис, настоящие друзья не поступают! -- сделав искреннее лицо,
потребовала Юля, -- Начал -- рассказывай!
-- Ты, наверное, пьяный был. -- с фальшивым сочуствием предположил Леша
Громов,-- Спьяну, конечно, иной раз такое выкинешь -- сам потом не веришь!
-- Более всего они с Юлькой походили сейчас на лису Алису и кота Базилио.
-- Да нет, трезвый, как стеклышко, -- Саломаха недоуменно задрал брови,
словно чему-то удивляясь, -- То есть, началось-то оно спьяну, но потом ...
Это, вообще-то, долго рассказывать ...
-- А нам торопиться некуда. -- находчиво парировал Лешка.
Я откинулся на стуле, приготовясь слушать. (Саломаху было немного жаль:
парень шел в расставленную ему ловушку, задрав хобот и размахивая похожими
на лопухи ушами.) На лице Левина было написано брезгливое осуждение
безответственного поступка его друзей, из-за которого ему теперь придется
слушать откровения этого идиота.
-- Однажды я спьяну полез к одной ... даме. В нашей комнате сидела. --
Саломаха неуверенно огляделся по сторонам, -- Это было давно, еще до НИИАНа.
-- он неопределенно махнул рукой куда-то за плечо. -- Короче, в здравом уме
я бы к ней никогда ...
-- Что, такая крутая? -- с животрепещущим интересом поинтересовалась
Юлечка.
-- Наоборот, -- простодушно отвечал Саломаха, -- невзрачная такая,
домохозяйка ... не особо молодая, не особо красивая -- что называется,
приличная женщина. -- он неприятно усмехнулся, -- И что мне вдруг вступило?
Праздник, помнится, какой-то был ... на работе праздновали. Она к тому
времени уходить собралась, пошла к нам в комнату пальто одевать -- а я за
ней.
Он окинул взглядом окружающих и опустил глаза в свой стакан с пивом.
-- Пьян был ужасно -- и почему-то совершенно не сомневался, что она мне
не откажет: ну, чем я не хорош для такой тетки? -- он неловко развел руками,
-- Она, типа, увещевать меня пыталась, а я ничерта не понимал, лез внаглую
... Короче, пока она меня отпихивала -- я член достал и ей в руку сунул.
Смотри, мол, как я тебя хочу!...
Наступила первая за этот вечер (но как показало дальнейшее -- не
последняя) кульминация. Закрываясь от Саломахи ладонью, Юлечка посылала
умоляющие взгляды уже открывшему было рот негодующему Илюше Левину.
-- И как она до него дотронулась, по ней -- как током ... -- Саломаха
усмехнулся каким-то своим мыслям, -- Задрожала аж и выгнулась вся!
-- А у тебя, Денис, член большой? -- умильно заглядывая ему в глаза,
полюбопытствовала Юля.
Левин поперхнулся пивом и стал мучительно откашливаться, Леша Громов
безмятежно улыбался.
-- Не маленький. -- угрюмо отвечал Саломаха.
-- Тогда -- нормальная реакция. -- авторитетно вмешался Лешка, --
Дальше баба сразу в твои объятия должна падать. -- Было видно, что его
разбирает смех, но он сдерживается.
-- Ну вот она и упала, -- согласился Саломаха, -- правда, не в объятия.
Пока я соображал, что к чему, она хлоп на колени и ... -- он покосился на
Юлю, -- ... в общем, стала меня французским способом любить. Я только успел
на стенку облокотиться.
Левин достал носовой платок и громко высморкался. Мне показалось, что
его терпение на пределе.
-- Молодец домохозяйка! -- уважительно заметил Лешка.
-- Короче, ахнуть я не успел, как ... э-э ... кончилось все. Тут она
меня легонько отпихнула, в урну этак брезгливо сплюнула и говорит: "Пить
надо меньше!" А пока я свои мысли собирал -- она хвать свое пальто и по
коридору "цок-цок-цок" ...
-- Действительно интересная история! -- одобрила Юлечка, -- И мораль
какая оригинальная: "Пить надо меньше" ... кто бы подумал? -- она
повернулась ко мне, -- А не выпить ли нам по этому поводу еще пивка -- а,
Женечка!
-- Это только начало истории. -- сказал Саломаха, не отрывая взгляда от
своего, теперь уже пустого, стакана, -- Сразу-то тогда я и не подумал
ничего, штаны застегнул и поплелся назад. Зато на другой день, когда
проспался, думаю: "Мама родная! Как же я с ней дальше работать буду? Она,
небось, на какие-то новые отношения теперь рассчитывает, а я ни сном, ни
духом ..." Надо, думаю, с ней сразу как-то объясниться -- ну, типа,
извиниться там ...
-- Во дурак! -- неодобрительно покачал головой Лешка. -- Кто ж за такие
вещи извиняется, если она тебе дала? Вот если б не дала, тогда и извиняться
надо -- а так только женщину обидишь!
-- Да уж какие там обиды ... -- Саломаха повертел в пальцах картонную
подставку из-под своего стакана, -- Короче, прихожу я на работу -- а тетка
эта на меня ноль реакции. Не то, чтобы в сторону смотрит или, там, не
разговаривает -- а просто ведет себя, как обычно, словно и не было между
нами ничего! Был бы я поумнее -- тоже бы спустил это дело на тормозах, а тут
-- завелся: значит, я переживаю, а ей -- тьфу? И потом: кабы не боялся я,
что она на меня всерьез глаз положит, то был бы вполне непрочь дело это
повторить ...
-- Богатый букет эмоций! -- похвалил Лешка.
С серьезным видом, Саломаха кивнул.
-- И вот когда народ из нашей комнаты на обед разбежался, а она еще
какую-то работу заканчивала, подошел я к ней и начал что-то мычать. И ...
это ж надо было видеть! Я стою -- она сидит, но при этом умудряется сверху
вниз на меня посмотреть -- типа, строгая учительница на хулигана, -- и
говорит: "Тем, что я вам вчера сказала, тема исчерпывается!"
-- Что, прямо так, на вы? -- восхитился Лешка.
-- На вы, железно, и по отчеству! Говорит: "Я, Денис Аркадьевич, вчера
даже как-то растерялась -- не на помощь же звать! Вы были совершенно
невменяемы!" Что ей на это возразишь?... я и отвалил.
-- ... но эмоции стали еще богаче! -- услужливо подсказал Лешка.
-- Ну, да!... Зло меня, понимаешь, разобрало: она, значит, мой член ...
-- Саломаха поперхнулся и опять искоса посмотрел на Юлю, -- ... и я же хожу,
как оплеванный! И главное, помню ведь, как она тогда задрожала, да выгнулась
-- а теперь говорит, что просто от меня, пьяного придурка побыстрее
отвязаться хотела! Ну, думаю, погоди, ты у меня еще сама попросишь!...
-- Эт' правильно! -- компетентно поддержал Лешка, -- На место их надо
ставить, зараз, чтоб знали!...
-- Ну, ты нас заинтриговал, Денис! -- воскликнула Юлечка, -- А
дальше-то что было?
-- Поначалу ничего. Потому что держалась она так ... э-э ...
официально, что никак не подъедешь. Смотрела на меня, как на пустое место,
говорила только о работе, а комплимент скажешь -- презрительно улыбнется и
все ... у меня только уши краснели. Одним словом, не подступиться. Время,
понимаешь, идет, а толку -- ноль. Через неделю я только об одном думать и
мог: как ее трахнуть ... и никакого просвета!
-- Вот так ваш брат мужик в наши сети и попадает! -- констатировала
Юля.
-- Ага. -- не вдумываясь, согласился Саломаха (лицо его порозовело, на
лбу выступила еле заметная испарина), -- Тут-то я и вспомнил, как она
обмолвилась: "Не на помощь же звать ..." Думаю: если в тот раз не позвала,
то и в другой не позовет -- главное, в угол ее загнать, заразу!
Я посмотрел на остальных слушателей: по какой-то причине Юля с Лешкой
уже не так походили на лису Алису и кота Базилио, как в начале разговора.
Лицо Левина было красно, как мак, -- оставалось удивляться, как он до сих
пор не взорвался.
-- А тут, как на грех, у меня ключ от пустой квартиры оказался:
родственница дальняя уехала на неделю и попросила ее канарейку ... в общем,
неважно. Короче, был ключ. И разработал я план.
Саломаха сделал драматическую паузу.
-- В один прекрасный день я этой даме что-то такое наплел, о каких-то
данных, которые у Федорова срочно из дома надо забрать ... а то он завтра в
командировку едет ... ваша помощь, мол, нужна, сам быстро не разберусь ...
-- в общем, целую легенду сочинил. Она, вроде, не заподозрила ничего: надо
-- значит надо, пошли. День, помнится, был прекрасный: весна, солнышко,
почки набухают ... часа три, примерно -- рабочее время. Подошли мы к этому
дому, там подъезд еще занюханный такой, черная лестница ... Ну, я перед
дверью целый спектакль разыграл -- звонил сначала, потом по лбу себя
стукнул: мне ж Мишка ключ дал на тот случай, если опоздает ... Короче, вошли
мы, я куртку снимаю -- мол, дело долгое, располагайтесь. Она спокойно вешает
плащ, в комнату заходит -- а там даже стола рабочего нет ... только диван,
телевизор и стулья. Тут я и говорю: "Извините, мадам, но только копировать
мы ничего не будем, а будем продолжать то, что так успешно с вами однажды
проделали!" -- и раздеваться начинаю.
Я опять посмотрел на своих друзей: все трое подались вперед и
внимательно слушали. Даже лицо Левина, хотя и было все еще красно, выражало
теперь не раздражение, а брезгливый интерес. Шумевшие вокруг англичане
тактично отошли на второй план, шумевший за окном дождь стал почти неслышен.
-- Она аж глаза вытаращила, говорит: "И вы так в себе уверены?" А я,
мол, конечно, дверь-то заперта -- я вас так просто не выпущу. И вот тут
только я и осознал, что для меня теперь назад пути нет. Понимаете? Я ее и в
самом деле не мог выпустить! Иначе я потом не то, что ей в глаза -- в
зеркало не смог бы посмотреть! Получилось, что я не ее, а себя в угол
загнал, и должен был теперь ее трахнуть, чего бы мне это ни стоило.
Саломаха достал из карамана неожиданно чистый носовой платок, отер со
лба пот и глубоко вздохнул.
-- Я только на то надеялся, что в прошлый раз ей самой захотелось --
ну, думаю, в конце концов и сейчас захочется, если постараться. Главное, не
сдаваться, добиваться любой ценой -- и тогда потом все будет нормально. Ну,
она на секунду растерялась было, но тут же спохватилась, брови так
презрительно подняла, и со своим видом учительским говорит: "Вот еще! Что за
ерунда? Да я просто уйду и вас спрашивать не стану!" -- и к двери сразу,
обойти меня пытается. Ну, а я ее, естественно, руками прихватываю -- а она
мне, естественно, по морде. Я на это внимания не обращаю, прижимаю покрепче
и давай блузку расстегивать ... А она -- прямо, как кошка дикая, я не ожидал
даже. Заехала мне кулаком -- ну, это еще ничего: какие там у нее кулаки! --
а вот ногти были длинные и острые, так что пришлось руки заломить. Дальше --
больше: кусается, коленкой попыталась двинуть -- чуть не попала, в самом
деле. И главное, все это -- молча, шипит только сквозь зубы чего-то и
рвется, как дикий зверь ... В один момент чуть в коридор не прорвалась, стул
мне под ноги опрокинула -- ну, я догнал, заволок обратно и на диван сразу
завалил. Она -- когтями в глаза ... едва увернулся, по плечу проехала. И тут
-- не знаю, как это получилось ... не сдержался, что ли -- в общем, я ее в
ответ ударил -- раз, другой ... и так от этого завелся -- просто до темноты
в глазах! Да еще эта установка моя -- любой, мол, ценой ... Я, понимаешь,
ждал, что уже вот-вот, что еще немного -- и она сдастся, ослабеет, и я снова
почувствую эту ее дрожь ... Но она никак не слабела -- а я, чем дальше
заходил, тем больше понимал, что назад пути нет -- и тем больше злился! Вот
ведь баба была: трепыхаться не перестала даже, когда ей и терять-то уже
стало нечего -- я от этого совсем озверел! В глазах -- красный туман, об
установках уже знать не знаю, ведать не ведаю, а добиться от нее одного
хочу: чтобы сдалась, наконец, и закричала -- если не от наслаждения, так
хотя бы от боли!...
Саломаха на секунду остановился, не сводя расширенных зрачков со своих
побелевших от напряжения пальцев, коротко вздохнул и тихо закончил:
-- В конце концов она закричала.
Мы молчали. Вновь стали слышны разговоры посетителей и шум дождя.
Саломаха вдруг резко вскинул голову, но не встретил ни одного ответного
взгляда. Он снова опустил глаза и, еще раз переведя дыхание, продолжал тихим
сдавленным голосом:
-- Потом очухался я, туман этот в глазах пропал ... Смотрю -- она без
сознания. На ее руках, где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит,
юбка задрана, белье -- все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из
протокола. Я тоже в виде соответствующем: расхристанный весь, на рубашке
рукав оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли -- восемь лет. Это
как минимум -- а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно ... Семья, карьера
-- все к черту! Мама не переживет ... сын без меня вырастет ... Пять минут
кайфа -- и вся жизнь коту под хвост!
-- А что, был кайф? -- странно глянув на Саломаху, спросила Юлька.
-- Был. -- тот сжал зубы, и на побледневших щеках его перекатились
жесткие неприятные желваки, -- Не столько от секса, сколько... Когда вот так
барьеры опустишь, то опьянение -- от чувства абсолютной свободы --
обалденное ... Да только тут же мне и поплохело -- думаю: Господи, что ж
теперь делать? Может, просто отвалить, и пусть потом доказывает? И сам же
себе и отвечаю: докажет, в пять минут докажет! Доплетется в таком вот виде
до ближайшего отделения, и вперед -- через полчаса в кутузке буду сидеть.
Саломаха помолчал, снова машинально взявшись за свой пустой стакан.
Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил:
-- И тут у меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку
на лицо -- и концы в воду ...
Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее:
-- Думаю: если бросить ее потом в этом же подъезде, но на другом этаже,
никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь -- и шито-крыто! Голова у
меня прояснилась -- прямо, как компьютер: "щелк, щелк, щелк" ... Дальше:
если душить -- я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, -- так надо ее на
пол стащить, чтоб не на диване. Плащ не забыть -- забрать с собой ... Не
оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ... Это я сейчас рассказываю
долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и
подушка под рукой была, с дивана свалилась -- старомодная такая, вышитая. Я
ее подобрал -- думаю, маловата ... но, если двумя руками прижать, то
наверно, ничего ...
Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан.
-- Думаю: стоп, еще раз, все хорошо продумать, чтоб не лопухнуться
нигде. И так старательно представил все, что буду делать -- поэтапно.
Душить, значит, затем тащить, подтирать -- ну, и так далее ... Потом -- в
подъезд на разведку: если никого нет, то я тело вытащу и спокойно домой
пойду. По яркой солнечной улице. Приду, буду вести себя как обычно, на всех
смотреть, спокойно разговаривать -- с женой, сыном ...
Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг жалко
улыбнулся пухлыми дрожащими губами.
-- Понимаете, я вдруг так ярко почувствовал, каково мне будет... Какая
там семья! Если милиция не найдет, то я сам ... не выдержу. И тут меня
холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому, чтобы ... ну нет,
думаю -- лучше тюрьма!
Он помолчал, глядя перед собой остановившимися глазами, будто вновь
видя ту далекую комнату.
-- И что дальше?
Это спросил Левин -- и так резко и неожиданно прозвучал его голос, что
я вздрогнул.
-- Ничего. -- Саломаха будто проснулся, глубоко вздохнул и пожал
плечами. -- Сижу, жду, пока очнется. Решил: будь, что будет ... может,
как-нибудь договорюсь с ней ... ну, там, прощенья попрошу ... Потом она
пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие -- я набрался духу и начал
лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ...
Он сделал паузу и вновь оглядел присутствующих, недоуменно задрав
брови.
-- А у нее глаза вдруг такие круглые стали, она и говорит: "Ты что,
Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!"
Воцарилось длительное и неприятное молчание. По удивленному лицу
Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал.
-- И что потом? -- наконец спросил Лешка.
-- А заревел я. -- хрипло отвечал Саломаха, -- Ей-Богу, сроду со мной
такого не бывало, ни до, ни после -- прямо ревел, как младенец, сопли
размазывал ... А она гладила меня по головке и прощения просила ...
Представляете, она -- у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! --
Он снова оглядел присутствующих, задрав брови. -- Все говорила, да говорила:
что, мол, у нее и в мыслях ничего такого не было, что она просто немножко
поиграть захотела ... ну, разве что, увлеклась чуть-чуть, но ведь и я
увлекся ... не могла ж она ни с того, ни с сего, отдаться по первому же
требованию -- кем бы она тогда выглядела?... вот она и пыталась лицо
сохранить, но ведь было же очевидно, что это -- только игра, раз она вообще
сюда прийти согласилась ... а ведь все мои намерения были на мне крупными
буквами написаны ... -- Саломаха говорил захлебывающейся скороговоркой,
копируя суетливую женскую интонацию (что почему-то вызывало странное
ощущение гадливости), -- ... и разве ж она в самом деле сопротивлялась?...
да если б она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала, а не мимо,
она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез
ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно -- ясное дело, что
понарошку ...
-- И что с ней потом стало? -- спросил я.
-- Ничего, жива. Что с ней сделается? -- отвечал Саломаха, -- Мы с ней
потом еще два раза на ту квартиру ходили ... правда уже без этой дури с
побоями.
Он помолчал, а потом добавил:
-- А вот ту секунду своего колебания -- запомнил я на всю жизнь ...
Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен. Ну ладно, дамочку эту я
не понял ... так чужая душа -- вообще потемки! Но ведь я и в себе черные
дыры обнаружил -- вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь -- и
вдруг хлоп в такую дыру со всеми своими потрохами! Среди бела дня! На
трезвую голову! -- он обвел всех взглядом и умолк. Рассказ его, очевидно,
был закончен.
Опять воцарилось молчание -- еще более длительное и более неприятное,
чем раньше.
-- По-моему, ты подонок, Саломаха! -- наконец, хрипло сказал Левин, --
А потому твои раглагольствования о морали столь же некомпетентны и
безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием
о квантовой механике!
-- Почему же, Илюша? -- притворно удивился Громов, -- Ведь он же не
убил эту женщину ... мог, а не убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион
Раскольников!
-- Не юродствуй, Лешка!! -- заорал Левин с такой яростью, что люди за
соседними столиками оглянулись. -- Ты ведь все прекрасно понимаешь -- у
порядочного человека и мысли такой возникнуть не должно -- лежащую без
сознания женщину душить!... -- он побледнел и откинулся на спинку своего
стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце.
-- Илюша! -- Юля наклонилась к Левину, -- Господи, да не волнуйся ты
из-за этого подлеца ... ну, какое тебе до него дело?!... Хочешь, я воды
принесу?
Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали -- ни то от боли в
сердце, ни то от ненависти.
-- А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете?
Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно,
с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него -- он улыбался!
-- А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!... -- по его лицу гуляла кривая и
несколько жутковатая улыбка ; тело начинало трястись в приступе хохота, --
Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. ..
-- Так ты чего, набрехал все? -- несвойственно тихо спросил его Лешка.
На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу.
-- А ты думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!... -- зашелся
Саломаха. -- Да ежели б я был, то неужто стал на всех углах об этом
рассказывать?...
-- Господи, какой негодяй! -- хрипло выговорил Левин. -- Это ж надо!...
Какой абсолютный и окончательный негодяй! -- Он отодвинул свой стул и
медленно поднялся на ноги. -- Жаль, что на такой неприятной ноте приходится
прощаться ... но ничего не поделаешь. -- он кивнул мне и Юле, -- До
свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет с тобой увидеться; Юлечка
-- до скорого. -- он посмотрел на Громова, -- Леш, ты меня подбросишь до
гостиницы?
Прозвучали прощания. Лешка с Юлей обнялись и поцеловались, я
(единственный) пожал руку Саломахе. Из паба мы вышли все вместе, но сразу же
разделились: Саломаха отправился пешком в свой бесплатный приют, Илья и
Лешка пошли к лешкиной машине, мы с Юлей -- к моей (для экономии денег и
более тесного общения Юлька остановилась у нас дома). Перед тем, как
завернуть за угол, что-то подсказало мне обернуться -- и я увидал глядящего
нам вслед Саломаху. Таким он и остался в моей памяти: несколько обрюзгшая,
но в целом еще статная, фигура; куртка и пиджак расстегнуты ; в просвете
виднеется желтая душегрейка.
Я расстался с Саломахой с явственным, хотя и ни на чем не основанным,
ощущением, что никогда более не увижу его -- а равно не услышу о
рассказанной им странной истории. Вторая часть этого предчувствия, однако,
не оправдалась.
Большую часть дороги до моей машины мы с Юлей промолчали; пятнадцать
лет нашей дружбы делало молчание необременительным. "Серега твой не жалеет,
что науку бросил?" -- наконец, спросил я ; "Куда там!... -- отвечала Юля, --
Он, поди, и синус-то теперь не проинтегрирует!" Ливший весь день холодный
дождь превратился в мельчайшую взвесь, равномерно заполнявшую все мировое
пространство -- от мокрых коричневых кирпичей дорожки до невидимых в темноте
туч, и оседал на наших лицах тонкой водяной пленкой. "Но зарабатывает-то
хорошо?" -- "Еле-еле концы с концами сводим." (Я почувствовал укол совести
за свое благополучие.) Мы пересекли Площадь Королевы Виктории и углубились в
переулки. "Да что ж это у вас все время дождь идет!... -- пожаловалась Юля,
-- С ума ведь можно сойти!"; "На завтра опять обещали." -- отозвался я.
Через пять минут мы уже сидели в машине -- ехать нам было с полчаса (моя
семья жила в городе Ковентри, отстоящем от Бирмингема миль на двадцать).
Ветровое стекло запотело -- я включил обдув и поставил подогрев на максимум.
-- А все-таки он подлец! -- неожиданно вырвалось у Юли. -- У меня такое
ощущение, будто я со скорпионом беседовала ... бр-р! -- она передернулась.
-- С каким скорпионом? -- переспросил я, осторожно выруливая из
переулка на главную дорогу, -- А-а, с Саломахой ... Так он же все набрехал
...
-- Ты чего, Жень, -- в юлькином голосе сквозило удивление, -- и впрямь
его уверениям поверил?...
-- Уверения здесь не при чем. -- отвечал я, глядя на дорогу, -- Из
самой истории видно, что все это -- брехня.
-- И каким же это образом?
Мы остановились у светофора. По тротуару мимо нас прошла компания
болельщиков "Астон Виллы", все -- в одинаковых красно-синих шарфах и
шапочках.
-- Мотивировка у него хромает -- и мужская ее часть, и женская. --
объяснил я, -- Скажем, все эти рассуждения о совести: при всем моем уважении
к Денису Аркадьичу, трудно поверить, что ему в голову придет ...
-- А вот тут я с тобой спорить не стану! -- перебила Юлька, --
Комсомольский вожак, пошляк, зануда беспросветный ... -- да такой троих
убьет, включая собственную мать, лишь бы тюрьмы избежать!
-- Я такого не утверждал. -- не согласился я. -- Я лишь сказал, что в
такой ситуации он рассуждать о совести не будет. Но она, совесть, у него
есть -- немного, но есть ... поверь, я его лучше знаю. Плюс в решающий
момент еще капля должна была пробудиться ... это ж ведь совсем надо через
свои инстинкты переступить, чтобы хладнокровно задушить лежащую без памяти
женщину! И эта капля вполне могла бы удержать его от убийства ... то есть,
конечно, если б эта история вообще правдой была ...
-- Чушь! -- в юлькином голосе чувствовалась хорошо знакомая мне упрямая
нотка, -- Он лишь потому не убил, что испугался ... испугался, что его
милиция поймает, несмотря на его план замечательный!
Справа и слева узкую улицу обступили ярко освещенные дома -- пабы,
рестораны, кинотеатры, ночные клубы ... Тысячи огней преломлялись в мириадах
дождевых капель и смешивались в одно многоцветное марево, оставлявшее во рту
привкус вечера пятницы.
-- Ну, не знаю, как тебя убедить ... -- сказал я, -- У него и с женской
мотивировкой тоже не сходится ... Кстати: у меня по части изнасилования опыт
небольшой, конечно, но откуда у нее кровь на нижнем белье? Я понимаю, если б
он ей нос расквасил ...
-- Я, слава Богу, тоже не эксперт ... тьфу-тьфу-тьфу ... -- Юлька
суеверно сплюнула через левое плечо, -- Однако, говорят, что при
определенной грубости бывает ...
-- Ну, если так,
Бог с ним. -- согласился я, -- Ты тогда вспомни, как он ее
повреждения описывал: глаз подбит, вся в крови, лежит без сознания --
правильно? И при этом: всю дорогу думала, что они "играют", и только кайф
ловила?!... В мои представления о мазохизме это не укладывается!
-- Сознание она могла потерять не от побоев, а ... как бы это
выразиться ... от восторга ... говорят, и такое бывает. -- парировала Юлька,
-- Кстати, я могу тебе попроще объяснение предложить, без этих сексуальных
извращений: очнулась она, значит, и видит, как Саломаха к ней с подушкой
приближается -- он ведь, небось, подушку эту так с собой машинально и
таскал, верно? Рожа у парня перекошена; "Ну, -- думает тетка, -- конец мне
пришел!... Единственный шанс -- к шутке все свести!" И свела ... умная,
видать, баба.
Мы выехали на шоссе, я прибавил скорости.
-- Не получается, Юль. -- сказал я, -- Если б она от страха все это
наплела, то как вышли они потом на улицу -- она бы первому встречному менту
его и сдала бы!
-- А вот и не обязательно, что сдала бы! -- с жаром возразила Юлька, --
Ты здесь, на Западе забурел совсем и от родных корней оторвался: у нас
женщине на изнасилование жаловаться -- себе дороже ... менты у нас, если
хочешь знать ...
-- Не горячись. -- перебил я ее, -- Сама посуди, если даже в ментовку
она его не упекла, то неужели пощечину ему не дала и в рожу не плюнула?...
-- А может, и плюнула! -- вскричала Юля, -- Он, может, просто
рассказать не успел!
-- Успел. -- отвечал я, -- Помнишь, что я у него в самом конце спросил?
Наступило молчание. Дождь слегка усилился, и я внимательно смотрел на
дорогу; справа и слева мелькали ярко-желтые, как во многих местах в Англии,
фонари. Я бросил косой взгляд на Юльку -- та дулась.
-- Юль, ты чего? -- удивился я, -- Из-за такой ерунды
расстраиваешься?... Да что это на всех вас накатило?
Она промолчала. Мокрая дорога блестела черно-желтыми бликами, машин
было мало. Мы приближались к Ковентри.
-- Ты, Жень, стараешься быть в равной степени добрым ко всем людям на
Земле! -- вдруг сказала Юлька странно-злым голосом, -- А быть добрым ко всем
-- это все равно, что быть равнодушным к каждому. Очень удобная позиция для
сохранения собственной душевной чистоты и благополучия.
Опять наступило молчание. Я включил радиоприемник ; "There's no
aphrodisiac like loneliness ..." -- мягко запел низкий женский голос.
Размеренный стук дворников подчеркивал ритм песни, гудение хорошо
отлаженного мотора создавало ровный уютный фон.
-- Было ли хоть раз, чтоб ты попросила меня помочь, а я отказал? --
спросил я.
-- Нет. -- после паузы ответила Юля.
-- Бывало ли, что я помогал тебе без просьб? -- спросил я.
-- Да. -- после паузы ответила Юля.
В кабине машины было сухо и тепло; "... youth, truth and a picture
review ..." -- выводил низкий женский голос. И тут что-то заставило меня
повернуться к Юле ... она смотрела на меня одним из тех женских взглядов, от
которых у мужчин, в каких бы они отношениях с этими женщинами ни находились,
замирает сердце и перехватывает дыхание.
-- Я на тебя не сержусь. -- сказал я.
x x x
Юля пробыла у нас еще неделю -- я и моя жена по очереди катали ее по
окрестным замкам; пару раз ездили в Лондон. Рассказ Саломахи никак более не
обсуждался, и мне было показалось, что Юля про него забыла. Однако, когда я
подвозил ее к идущему в аэропорт автобусу, она сказала, что собирается по
приезде в Москву проверить саломахину историю, как она выразилась, "на
вшивость". "Каким образом?" -- поинтересовался я ... но тут подошел ее
автобус, и ответа на свой вопрос я не получил.
В следующий раз я встретил свою незабвенную подругу через год после
описанных событий в Москве. Я пришел к ним с Серегой в гости -- и мы
просидели до четырех ночи. Уже незадолго до ухода я вспомнил странную
историю, рассказанную Саломахой, и юлино намерение проверить ее "на
вшивость". "Ничего не получилось, -- отвечала Юля, -- Я и не видела-то его
больше." Согласно ее объяснениям, вскоре после возвращения из Англии
Саломаха спутался с какой-то странной религиозной сектой -- ни то
буддистами, ни то мормонами -- и из Института исчез. А еще через несколько
месяцев до Юли донесся слух, что несчастного экс-комсомольца нашли при
невыясненных обстоятельствах с проломленным черепом в его же собственной
квартире.
КОНЕЦ...
Другие книги жанра: романы
Оставить комментарий по этой книге
Страница: [1]
