Он осторожно повернул на бульвар Кеннеди, который, как ему  казалось,
он всегда будет называть про себя  улицей  Дюмон,  несмотря  на  решение
специального заседания городского совета о  переименовании,  принятое  в
январе шестьдесят четвертого года. Бульвар Дюмон/Кеннеди вел из западной
части города в центральный деловой район. Примерно около  двух  миль  он
шел параллельно строительным работам на новом участке 784-й  автострады.
Ему предстояло проехать около мили по  бульвару,  а  потом  свернуть  на
улицу Грэнд. Спустя полмили улица Грэнд уходила в ничто, вслед за старым
кинотеатром "Грэнд" - светлая ему память. К следующему лету улица  Грэнд
воскреснет в форме эстакады (одна из трех эстакад, о которых он  говорил
Мальоре), но это будет уже  совсем  другая  улица.  Вместо  того,  чтобы
увидеть по правую руку от себя кинотеатр, вы увидите под собой  шесть  -
или все-таки восемь? - рядов несущихся машин. Он  многое  знал  о  новой
дороге. Он усвоил эту информацию из сообщений по радио и телевидению, из
статей в  городских  газетах,  но  не  путем  сознательной  концентрации
внимания, а с помощью своего  рода  информационного  осмоса.  Он  хранил
добытые сведения инстинктивно, как белка хранит свои  орешки.  Он  знал,
что строительные компании, подрядившиеся на работы  по  созданию  нового
участка, почти покончили с собственно дорожными работами на эту зиму, но
знал он также  и  то,  что  они  собираются  закончить  все  необходимые
подрывные работы <подрывные работы - ничего себе выраженьице,  я  думаю,
оно должно тебе понравиться, а, Фред? - Фред опять не поднял перчатку> в
черте города к концу февраля. Включая снос  Крестоллин,  Запад.  В  этом
была какая-то ирония. Если бы они с Мэри жили на милю дальше, то их  дом
снесли бы только  поздней  весной  -  в  мае  или  даже  в  начале  июня
следующего года. А если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы  не
рот, а целый огород. Кроме того, в результате собственных наблюдений уже
сознательного характера, он установил, что большинство дорожной  техники
стоит на стоянке как раз рядом с  тем  местом,  где  вершилось  убийство
улицы Грэнд.
   Он повернул на улицу Грэнд, и  машину  снова  занесло,  но  он  сумел
справиться с рулем и восстановил контроль над машиной. Двигатель работал
без перебоев, шины оставляли четкие отпечатки на почти девственном снегу
-  следы  последней  проехавшей  до   него   машины   были   практически
неразличимы. По непонятной причине вид свежевыпавшего снега на  мостовой
привел его в благостное расположение духа. Хорошо было двигаться вперед,
хорошо было действовать. Он  неторопливо  ехал  по  Грэнд  с  постоянной
скоростью в двадцать пять миль в час, а мысли его тем временем вернулись
к Мэри, а также к  понятию  греха  -  смертного  и  простительного.  Она
получила католическое воспитание, училась в приходской школе, и  хотя  к
тому времени, когда они встретились, она отказалась - во всяком  случае,
на рациональном уровне -  от  большинства  религиозных  представлений  о
мире, что-то к ней все-таки прилипло  и  осталось  с  ней  навсегда.  По
словам самой Мэри, монахини покрыли ее шестью слоями лака и тремя слоями
воска. После того, как у нее родился мертвый ребенок, ее мать послала  к
ней в больницу священника, чтобы она могла как следует исповедоваться, и
Мэри разрыдалась, увидев его. От ее рыданий у него чуть  не  разорвалось
сердце - с тех пор ему довелось испытать такие муки только один раз.
   Как-то раз по его просьбе она перечислила ему список всех смертных  и
простительных грехов, и хотя она изучала их на занятиях по закону  божию
двадцать, двадцать пять, а то и тридцать лет назад, список казался (ему,
по крайней мере) полным и безупречным. Но некоторые пункты он  никак  не
мог для себя прояснить. Иногда один и тот же поступок считался  смертным
грехом, а иногда - простительным. Вроде бы, это  зависело  от  состояния
души и ума грешника. Сознательная воля ко злу. Интересно,  это  она  ему
сказала во время тех стародавних обсуждений, или это Фредди  только  что
шепнул ему на ушко? Эта формулировка озадачила  его  и  поселила  в  его
сердце тревогу. Сознательная воля ко злу. В конце концов ему показалось,
что он установил для себя два самых важных и  самых  серьезных  смертных
греха  -  самоубийство  и  убийство.  Тут  уж  не  могло  быть   никаких
кривотолков. Однако один из последующих разговоров -  с  Роном  Стоуном,
кажется, да, точно, с ним - внес дальнейшую неясность. Иногда, по словам
Рона (они разговаривали в баре, за  выпивкой,  и  было  это  лет  десять
назад), убийство могло быть и простительным  грехом.  А  может  быть,  и
вообще не грехом. К примеру, если ты хладнокровно отправлял на тот  свет
человека,  который  изнасиловал  твою  жену,  то   это   мог   оказаться
простительный грех. А если ты убивал кого-то в справедливой войне -  так
в точности Рон и сказал, он почти слышал его голос в отдаленной комнатке
сознания, - то  это  вообще  был  не  грех.  Рон  был  уверен,  что  все
американские солдаты,  убивавшие  нацистов  и  япошек,  будут  в  полном
порядке, когда наступит Судный День.
   Оставалось самоубийство, шипящее слово. Он приближался к участку, где
велись дорожные работы. Впереди  показались  черно-белые  заградительные
барьеры с круглыми сверкающими рефлекторами и оранжевыми табличками.  На
одной из них было написано:
   КОНЕЦ ДОРОГИ ВРЕМЕННО
   Другая сообщала:
   ОБЪЕЗД - СЛЕДИТЕ ЗА ЗНАКАМИ
   Третья гласила:
   ЗОНА ПОДРЫВНЫХ РАБОТ! ВЫКЛЮЧИТЕ РАДИОПРИЕМНИКИ
   Он остановился у обочины, поставил ручку передач на нейтраль, включил
дальний свет и вышел из машины.
   Сначала он думал, что все очень просто: ты совершаешь смертный  трех,
и ты проклят навеки. Можешь славить Деву Марию, пока язык не  отвалится,
но все равно неминуемо отправишься в ад. Но Мэри сказала, что так бывает
не  всегда.  Что  существуют  такие  вещи,  как   исповедь,   раскаяние,
искупление. Все это сбивало с  толку.  Христос  сказал,  что  убийца  не
наследует жизнь вечную, но он также сказал и о том, что тот, кто  верует
в него, не погибнет. Тот, кто  верует.  Похоже,  в  библейской  доктрине
столько же уловок, сколько  в  договоре  о  купле-продаже,  составленном
каким-нибудь стряпчим по темным делам. Вот только  с  самоубийством  все
ясно. В самоубийстве нельзя исповедоваться, в нем нельзя  покаяться,  за
него нельзя получить отпущение, потому что этот грех одним махом отрезал
серебряную ниточку жизни и посылал тебя в странствия по загробным мирам.
А... А, собственно говоря, почему он обо всем этом размышляет? Он никого
не собирается убивать и уж наверняка не совершит самоубийства.  Он  даже
никогда не задумывался о  самоубийстве.  Во  всяком  случае,  вплоть  до
самого последнего времени.
   Он  уставился  на  черно-белые  заграждения,  чувствуя,   как   холод
пробирается к нему под пальто.
   Техника стояла внизу, под снегом. Царил на площадке, разумеется, кран
с ядром. В своей задумчивой неподвижности  он  приобрел  вид,  внушающий
благоговейный  трепет.  Со  своей   устремленной   в   снежную   черноту
скелетоподобной стрелой он напомнил ему молящегося богомола, впавшего  в
зимнюю спячку.
   Он отодвинул в сторону один из барьеров,  оказавшийся  очень  легким.
Потом он вернулся к машине, завел ее и врубил  первую  передачу.  Машина
медленно поползла вперед к краю дороги и вниз по склону,  утрамбованному
регулярно  проезжавшей  по  нему  тяжелой  техникой.  По  грязи   машина
скользила не так сильно, как по льду  Съехав  вниз,  он  снова  поставил
передачу на нейтраль и выключил фары. Выйдя из машины, он поднялся вверх
по склону и поставил барьер на место. Потом спустился вниз.
   Он открыл заднюю дверь "ЛТД" и достал мэрино ведро.  Взяв  ведро,  он
обошел машину кругом и поставил его на пол перед  сиденьем,  на  котором
стояла картонная коробка с бутылками. Он снял с ведра крышку и,  напевая
с закрытым ртом какую-то мелодию, старательно вымочил  каждый  фитиль  в
бензине. Покончив с этим, он взял ведро с бензином, подошел  к  крану  и
стал  взбираться  в  незапертую  кабину,  изо  всех  сил   стараясь   не
поскользнуться. Он был охвачен  сильным  волнением,  сердце  его  билось
часто-часто, горло сжалось и пересохло от нервного перенапряжения.
   Он облил бензином сиденье, пульт управления, коробку  передач.  Потом
он шагнул на узкий покрытый заклепками уступ, шедший вокруг двигателя, и
вылил остатки бензина под капот. В воздухе стоял сильный запах. Перчатки
его промокли, руки онемели почти сразу же.  Он  спрыгнул  вниз,  сдернул
перчатки и запихнул их в карман пальто. Первая коробка спичек выпала  из
его онемевших пальцев. Он принялся за вторую  коробку,  но  ветер  задул
первые две спички, которые  ему  удалось  зажечь.  Тогда  он  повернулся
спиной к ветру, скрючился в три погибели над коробком  и  ухитрился-таки
зажечь одну  спичку.  Он  поднес  ее  к  остальным,  и  они  с  шипением
вспыхнули. Он бросил пылающий коробок в кабину.
   Сначала он подумал, что спички погасли, так как ничего не  произошло.
Но потом раздался глухой хлопок, и языки пламени вырвались из  кабины  в
яростном порыве, заставив его отступить на два шага. Он  поднес  руку  к
глазам, защищая их от распускающегося ярко-оранжевого цветка.
   Змейка огня выползла из кабины, метнулась к  капоту,  помедлила  одно
мгновение, а потом юркнула внутрь.  На  этот  раз  звук  взрыва  не  был
глухим. КХА-БУУУУМ! И неожиданно капот сорвало и  подкинуло  вверх,  так
что он почти скрылся из виду, переворачиваясь и гремя в воздухе.  Что-то
просвистело совсем рядом с его ухом.
   Горит! - подумал он. - И в самом деле горит!  Он  начал  танцевать  в
разорванной огненными сполохами темноте. Лицо его исказилось  в  экстазе
настолько сильно, что, казалось, еще немного, и его черты разлетятся  на
миллионы улыбающихся осколков. Он сжал руки в кулаки  и  размахивал  ими
над головой - Урааааааааа! - кричал он, и ветер подхватывал его  крик  и
завывал в ответ. - Уррраааааааа! Черт возьми! Это победааа! Ураааааа!
   Он бросился к машине, поскользнулся на снегу и упал. Возможно, именно
это обстоятельство спасло ему жизнь, так  как  в  тот  же  самый  момент
бензобак крана взорвался, усыпав все вокруг обломками в  радиусе  сорока
футов Раскаленный кусок металла пробил правое стекло "ЛТД",  покрыв  его
пьяной паутиной трещин.
   Он поднялся, весь в снегу с ног до головы, и взобрался  за  руль.  Он
снова надел перчатки, чтобы не  оставлять  отпечатков  пальцев,  хотя  в
конце концов мысль об этих предосторожностях показалась ему смешной.  Он
завел машину, почти не ощущая ключа в одеревеневших пальцах,  и  надавил
изо всех сил на педаль газа; "газанул" - так  они  называли  это,  когда
были детьми, и мир был молод. Микроавтобус швыряло из стороны в сторону.
Кран яростно пылал - он и не рассчитывал, что пожар будет таким сильным.
Кабина превратилось в ад, огромное лобовое стекло вылетело.
   - Горячо! - крикнул он. - Поддай еще жару! Ох, Фредди,  горячо!  Черт
возьми! Он объехал кран, и на мгновение огненные сполохи превратили  его
лицо в зловещую черно-оранжевую маску. Он ткнул указательным  пальцем  в
приборную доску, пытаясь вдавить зажигалку.  С  третьего  раза  ему  это
удалось. Вся техника стояла рядами слева от него, и он  опустил  стекло.
Мэрино ведро каталось по полу  взад  и  вперед,  а  бутылки  с  бензином
пустились в бешеную  пляску,  дробно  позвякивая  друг  о  друга,  когда
микроавтобус подпрыгивал на подмерзших ухабах.
   Зажигалка выскочила со щелчком, и он резко  затормозил.  Микроавтобус
занесло набок, и он остановился. Он вынул  зажигалку,  взял  из  коробки
одну бутылку и прижал к фитилю пылающую спираль. Фитиль вспыхнул,  и  он
швырнул бутылку за окно. Она  разбилась  о  покрытую  запекшейся  грязью
гусеницу бульдозера, и пламя весело заплясало вокруг.  Он  снова  вдавил
зажигалку, проехал ярдов двадцать и швырнул еще  три  бутылки  в  темную
громаду асфальтоукладчика. Первая пролетела  мимо,  вторая  ударилась  в
бок, и горящий бензин вылился на снег, не причинив никакого вреда,  зато
третья попала точно в кабину.
   - В десяточку! - завопил он.
   Еще один бульдозер. Асфальтоукладчик поменьше. Потом  он  подъехал  к
вагончику на домкратах. На двери висело объявление:
   Лэйн Констракшн Компани Местное Представительство ПО ВОПРОСАМ  ПРИЕМА
НА РАБОТУ СЮДА НЕ ОБРАЩАТЬСЯ!!!!
   Пожалуйста, вытирайте ноги Он подогнал "ЛТД" почти вплотную и швырнул
четыре горящие бутылки в большое окно рядом с дверью. Все бутылки попали
внутрь: первая  разбила  стекло  и  разбилась  сама,  опустив  за  собой
пылающий занавес.
   Позади вагончика стоял большой грузовик. Он вышел из  машины,  дернул
правую дверь и обнаружил, что она не заперта. Он поджег фитиль  у  одной
из своих гранат и бросил ее внутрь.  Языки  пламени  жадно  взвились  по
сиденью.
   Он вернулся в свою машину и обнаружил, что осталось всего лишь четыре
или пять бутылок. Он поехал дальше, ежась от холода, пропахший  насквозь
бензином, с длинной ниткой соплей под носом и широкой ухмылкой от уха до
уха.
   Гусеничный экскаватор. Он швырнул в него все оставшиеся  бутылки,  ни
одна из которых не причинила ему  вреда,  кроме  последней,  подорвавшей
заднюю гусеницу.
   Он пошарил в коробке, вспомнил, что она пуста, и глянул  в  зеркальце
заднего обзора.
   - Едрит твою налево! - завопил он. - Через жопу вдоль забора, Фредди!
Ах ты засранец гребаный!  Позади  него  в  густой  снежной  тьме  пылало
несколько пожаров, словно освещая взлетную полосу неведомого  аэродрома.
Яростные языки пламени вырывались из  окон  "Лэйн  Констракшн  Компани".
Грузовик превратился в  огненный  шар.  Кабина  асфальтоукладчика  стала
огненным котлом. Но кран был настоящим шедевром! Он сиял огненным маяком
ревущего желтого пламени. Его  шипящий  факел  освещал  неверным  светом
почти всю стоянку.
   - Вот вам и подрывные работы, чтоб у вас член отсох! - закричал он.
   Самообладание начало понемногу возвращаться к нему. Обратно ехать  не
имело смысла. Вскоре на Грэнд приедет полиция, а  может  быть,  они  уже
там. И пожарные. Может ли он выбраться, если поедет  вперед,  или  он  в
тупике?
   Площадь Хэрон. Он вполне может выехать на площадь Хэрон. Ему придется
въехать по склону, крутизна которого составляет градусов двадцать  пять,
может быть, и тридцать.  Кроме  того,  ему  надо  будет  снести  барьеры
дорожного  управления,   но   заграждения   безопасности   должны   быть
демонтированы. Возможно, у него получится. Да. У  него  получится.  Этой
ночью он может все.
   Он въехал на еще не покрытое асфальтом полотно  новой  дороги.  "ЛТД"
швыряло из стороны  в  сторону.  Фары  были  погашены,  работали  только
подфарники. Увидев справа  и  сверху  от  себя  фонари  Хэрон,  он  стал
увеличивать  скорость,  и  когда  стрелка  спидометра  миновала  отметку
тридцать, он направил машину на насыпь. Скорость достигла сорока,  когда
передние колеса ударились о склон, и машина устремилась вверх.  Примерно
на полпути задние колеса стали  пробуксовывать,  я  он  переключился  на
первую передачу. Двигатель сбавил обороты, и машина поползла вперед. Нос
уже показался над насыпью,  когда  колеса  снова  стали  пробуксовывать,
выстреливая назад очередями снега, камней и комьев смерзшейся земли.  На
мгновение исход был не ясен, но простой  силой  инерции  -  возможно,  в
союзе с силой воли - "ЛТД" вынесло наверх.
   Нос машины поддел черно-белое заграждение и отбросил его  в  сторону.
Барьер упал в сугроб, подняв облачко снежной пыли. Он выехал на дорогу и
с изумлением осознал, что он вновь едет по обычной улице, словно  ничего
не произошло. Он переключился на третью передачу и увеличил скорость  до
успокаивающих тридцати миль в час!
   Он уже готов был свернуть к дому, когда  ему  пришло  в  голову,  что
следы его шин будут видны на свежем снегу  еще  часа  два,  пока  их  не
покроет новый снег или не  сотрет  снегоочиститель.  Вместо  того  чтобы
свернуть на Крестоллин, он продолжал ехать по Хэрон и свернул  на  улицу
Ривер. По Ривер он выехал на седьмое шоссе.  С  начала  снегопада  машин
здесь было немного, но все же достаточно, чтобы превратить свежевыпавший
снег в полужидкое месиво.
   Он пристроился в колею, проложенную в снегу  другими  проехавшими  на
восток машинами, и увеличил скорость до сорока миль в час.
   Он проехал по седьмому шоссе около  десяти  миль,  а  потом  вернулся
обратно в город и направился к улице Крестоллин.  На  улицы  города  уже
выехало несколько снегоочистителей, которые  двигались  в  ночи,  словно
огромные оранжевые мастиффы с пылающими желтыми глазами.  Несколько  раз
он взглянул в сторону участка дорожных работ, но снег закрывал видимость
сплошной пеленой.
   На полдороге домой он осознал  тот  факт,  что  хотя  все  окна  были
закрыты, а печка включена на полную мощность, в машине  все  равно  было
холодно. Он оглянулся и  увидел  звездообразную  дыру  в  заднем  правом
стекле. На заднем сиденье валялись осколки, присыпанные снегом.
   - Интересно, как это могло случиться? - удивленно спросил  он  самого
себя. Он попытался вспомнить, но память была пуста.
   Он въехал на свою улицу с севера и направился прямо к дому.  Дом  был
таким же, каким он его и оставил. В кухонном окне горел свет - это  было
единственное  освещенное  окно  в  этом  опустевшем  квартале.  Ни  одна
полицейская машина не поджидала его у дома, но гараж был открыт,  и  это
было ужасно глупо. Когда идет снег, надо  всегда  закрывать  гараж.  Для
того он и создан, этот гараж, чтобы уберечь твое имущество от  непогоды.
Его отец всегда так говорил. Его отец умер  в  гараже  совсем  как  брат
Джонни. Правда, Ральф Доуз самоубийства не совершал - у него было что-то
вроде удара. Сосед нашел его на полу с садовыми ножницами  в  холодеющей
левой руке и небольшим точильным камнем в правой. Вот так  и  умирают  в
предместьях. О, Господь, пошли эту праведную  душу  на  небеса,  где  не
растет сорная трава, а черномазые ублюдки знают свое место.
   Он завел микроавтобус в гараж, опустил  дверь  и  пошел  в  дом.  Его
трясло от утомления и перенапряжения. Часы показывали четверть третьего.
Он повесил пальто и шляпу в шкафу в прихожей и уже  было  закрыл  дверь,
когда его пронзила  молния  ужаса,  столь  же  головокружительного,  как
стакан неразбавленного виски. Он торопливо  полез  в  карманы  пальто  и
испустил долгий вздох облегчения, когда пальцы его нащупали перчатки все
еще мокрые от бензина, слипшиеся в два влажных комочка.
   Он подумал, не сварить ли ему  кофе,  но  потом  отказался  от  этого
намерения. Его подташнивало, голова болела. Возможно,  это  было  легкое
отравление парами бензина, к которому  примешивалось  перенапряжение  от
рискованной поездки по заснеженным ночным улицам. В спальне он  разделся
и швырнул одежду на стул, не позаботившись даже сложить  ее.  Он  думал,
что  уснет,  как  только  голова  его  коснется  подушки,  но  этого  не
произошло.  Теперь,  когда  он  наконец  был  дома  и,  по-видимому,   в
безопасности, тягостное возбуждение овладело им. Вместе с ним  подступил
и страх. Они поймают его и посадят в тюрьму. Его фотография  появится  в
газетах. Его  знакомые  и  друзья  будут  качать  головами  и  обсуждать
происшедшее в ресторанах и кафе. Винни Мэйсон скажет своей жене, что  он
всегда знал, что  Доуз  -  сумасшедший.  Родители  Мэри,  скорее  всего,
отправят  ее  в  Рено.  Там  она  поселится,  а  через  некоторое  время
разведется с ним. Может быть,  она  найдет  кого-нибудь,  кто  будет  ее
трахать. Лично его это совершенно не удивит.
   Он лежал с открытыми глазами и  повторял  себе,  что  его  не  смогут
разоблачить. На нем все время были перчатки, так что отпечатков  пальцев
он не оставил. Мэрино ведро и крышку от него он привез с собой  обратно.
Он запутал следы, чтобы сбить  с  толку  возможную  погоню,  совсем  как
беглый каторжник, переходящий ручей, чтобы сбить со следа собак.  Но  ни
одна из этих мыслей не приносила ему ни сна, ни утешения. Они все  равно
поймают его. Вполне возможно, что кто-то видел его машину  на  Хэрон,  и
ему показалось подозрительным,  что  кто-то  разъезжает  по  городу  так
поздно и в такую непогоду. Возможно, кто-то нацарапал в записной  книжке
номер его машины, и сейчас этого следопыта поздравляет полиция. А  может
быть, они сняли  образцы  мельчайших  частиц  краски  с  заградительного
барьера на площади Хэрон и  сейчас  отлавливают  фамилию  преступника  в
каком-нибудь компьютерном каталоге автовладельцев. А  может  быть...  Он
переворачивался с боку на бок, ожидая того момента, когда за  окном  его
покажутся танцующие голубые тени, или раздастся тяжелый стук в дверь,  и
какой-нибудь бестелесный кафкианский голос  скажет:Эй,  там  -  открывай
дверь! А когда он наконец-то заснул, то случилось это  совсем  незаметно
для него самого. Мысли его без  перебоя  перешли  из  мира  сознательных
размышлений в искаженный мир снов с той же легкостью, с  которой  машина
переходит с третьей на вторую передачу. Даже в снах ему казалось, что он
не спит, раз за разом совершая  самоубийство.  То  он  сжигал  себя,  то
становился под подвешенную наковальню и перерезал веревку,  то  вешался,
то задувал контрольные язычки пламени  в  плите,  а  потом  открывал  на
полную мощь духовку и все четыре конфорки, то пускал себе пулю в лоб, то
выбрасывался из окна, то бросался прямо под  колеса  едущего  с  большой
скоростью междугородного автобуса, то глотал таблетки, то выпивал залпом
бутылку с дезинфицирующим средством для туалета, то направлял себе в рот
баллончик аэрозоля "Сосновый аромат", нажимал на кнопку и вдыхал его  до
тех пор, пока голова не отделялась от тела и не улетала  в  небеса,  как
детский воздушный  шарик,  то  совершал  харакири,  стоя  на  коленях  в
исповедальне  католического  собора  и   исповедуя   грех   самоубийства
ошеломленному  молодому  священнику  в  тот  самый  момент,  когда   его
дымящиеся внутренности вываливались на скамейку, словно тушеная говядина
свершая акт покаяния слабеющим,  смущенным  голосом  в  луже  крови,  по
которой  плавали  горячие  сардельки  его  кишок.  Но  наиболее  живо  и
явственно он снова и снова  представлял  себя  за  рулем  "ЛТД",  слегка
нажимающим на педаль газа в закрытом гараже; он делал глубокие  вдохи  и
просматривал номер "Нэшнл Джиографик", разглядывая фотографии  различных
бытовых сценок на Таити и в Окленде и жирного вторника <Жирный вторник -
последний день карнавала перед первым днем Великого  Поста  -  пепельной
средой - прим. Перев.>  в  Новом  Орлеане,  переворачивая  страницы  все
медленнее и медленнее, пока звук двигателя не превращался  в  отдаленное
приятное гудение, а зеленые воды Тихого океана не принимали его  в  свое
убаюкивающее тепло и не уносили его вниз в серебристую глубину.

19 декабря, 1973

   Когда он проснулся и встал с постели, было уже половина  первого.  Он
чувствовал себя так, словно накануне напился до потери сознания.  Голова
чудовищно болела. Мочевой пузырь был полон. Во  рту  был  отвратительный
привкус. От малейшего физического усилия сердце  начинало  стучать,  как
боевой барабан. Он даже не удостоился роскоши  потешить  себя  мыслью  -
пусть даже на очень краткий промежуток времени, -  что  все  происшедшее
вчера было только сном: запах  бензина  въелся  в  его  плоть  и  тонким
ароматом исходил от лежащей на стуле  одежды.  Снегопад  кончился,  небо
было чистым, и яркий солнечный свет резал ему глаза.
   Он вошел в ванную, устроился на унитазе, и поток  жидких  испражнений
рванулся из него, словно курьерский поезд, проносящийся  мимо  маленькой
богом забытой  станции.  Испражнения  падали  в  воду  с  отвратительным
плюханьем.  Он  застонал  и  обхватил  голову  руками.  Не  вставая,  он
помочился, окутанный теплым облаком густого запаха  своего  собственного
дерьма.
   Он спустил воду и пошел вниз на деревянных ногах,  захватив  с  собой
чистую одежду. Он решил подождать, пока ужасающий запах не выветрится, а
потом принять ванную. Может быть,  он  будет  отмокать  там  целый  день
напролет.
   Он положил  в  рот  три  таблетки  экседрина  из  зеленого  пузырька,
стоявшего на полочке над кухонной раковиной, и запил их двумя  изрядными
глотками пепто-бисмола. Он поставил чайник, чтобы выпить кофе, и  разбил
свою любимую чашку, снимая ее с крючка. Он убрал  осколки,  взял  другую
чашку,  насыпал  туда  растворимого  кофе  "Максвелл"  и  отправился   в
столовую. Там он включил радио и  покрутил  ручку  настройки  в  поисках
новостей, которые, как и полицейские, всегда куда-то пропадали в  нужный
момент. Поп-музыка. Сводки с полей. Ток-шоу "Позвоните нам".  Объявления
от частных лиц. Пол Харви продает страховку. Снова  поп-муэыка.  Никаких
новостей.
   Чайник вскипел. Он настроил радио  на  одну  из  станций,  передающих
поп-музыку, заварил на кухне кофе и принес его в столовую. Он выпил кофе
без сливок и без сахара. После первых двух глотков  им  овладел  сильный
позыв к рвоте, но потом стало лучше.
   Наконец-то начались новости,  сначала  общенациональные,  а  потом  -
местные.
   Городские новости.
   Прошедшей  ночью  на  участке  дорожных  работ  по  расширению  784-й
автострады в районе улицы Грэнд  было  произведено  несколько  поджогов.
Лейтенант полиции  Генри  Кинг  сказал,  что  вандалы,  судя  по  всему,
воспользовались  зажигательными  бомбами,  чтобы   поджечь   кран,   два
асфальтоукладчика,    два     бульдозера,     грузовик     и     местное
представительстство "Лэйн Констракшн Компании,  которое  сгорело  дотла.
Ликование, такое же темное и терпкое, как вкус его неподслащенного кофе,
сжало его горло при словах "сгорело дотла".
   Ущерб,  причиненный  асфальтоукладчикам   и   бульдозерам,   оказался
незначительным.  Так  сообщил  нам  Фрэнсис  Лэйн,  владелец   компании,
получившей крупный субподряд на строительство нового участка  автострады
на городской территории. Однако, кран, предназначенный для сноса  домов,
общая стоимость которого составляет около  шестидесяти  тысяч  долларов,
сможет функционировать нормально только через две недели. Две недели?  И
это все?
   Более серьезный ущерб,  по  словам  Лэйна,  причинил  пожар  мастного
представительства  компании,  в  котором  хранились  расписания   работ,
рабочие  журналы  и  девяносто  процентов   бухгалтерской   документации
компании за последние  три  месяца.  "Чертовски  трудно  будет  все  это
восстановить, - сказал Лэйн. - Это может отбросить нас  назад  на  месяц
или даже больше".
   По словам лейтенанта Кинга, вандалы  убежали  с  места  преступления,
воспользовавшись микроавтобусом. Возможно, это был  "Шевроле"  одной  из
последних моделей.  Он  обращается  ко  всем,  кто  видел  микроавтобус,
направлявшийся от  участка  дорожных  работ  вдоль  по  улице  Хэрон,  с
просьбой прийти на помощь. Фрэнсис Лэйн оценил общий  ущерб,  нанесенный
его компании, в сто тысяч долларов. Переходим к  другим  новостям.  Член
палаты представителей от нашего  штата  Мьюриэл  Рестон...  Он  выключил
радио.
   Теперь, после  выпуска  новостей,  днем,  при  свете  яркого  зимнего
солнца, ситуация предстала перед ним в более  выгодном  свете.  Конечно,
полиция могла и умолчать о других уликах, но если они  и  в  самом  деле
охотятся за "Шевроле" вместо "Форда" и вынуждены разыскивать очевидцев с
помощью объявлений по радио, то он - в  относительной  безопасности,  во
всяком случае, на некоторое время. Кроме  того,  даже  если  очевидцы  и
найдутся, это не будет серьезной причиной для беспокойства.
   Он выбросит мэрино ведро для  мытья  полов  и  откроет  гараж,  чтобы
оттуда выветрился запах бензина. Потом сочинит историю, чтобы  объяснить
разбитое стекло "ЛТД", если кто-нибудь  спросит.  И,  самое  важное,  он
должен морально подготовиться к визиту полиции.  В  конце  концов  он  -
последний оставшийся житель Крестоллин, Запад,  и  с  их  стороны  будет
совершенно естественно проверить, что он за  птица.  И  им  не  придется
долго копаться в его  прошлом,  чтобы  выяснить,  что  его  поведение  в
последнее время трудно назвать здравым. Он сорвал  важную  сделку.  Жена
оставила его. Его бывший сослуживец двинул ему в  глаз  в  магазине.  И,
разумеется, в довершение всего, он - владелец микроавтобуса, пусть  даже
и не марки "Шевроле". Все это не в его пользу.  Но  ничто  из  этого  не
является доказательством.
   Но если они все-таки раскопают какие-нибудь доказательства, то,  судя
по всему, ему придется отправиться в тюрьму. Но тюрьма -  это  не  самое
страшное место на свете. Это еще не конец света. Там ему  дадут  работу,
будут кормить.  Ему  не  придется  беспокоиться  о  том  времени,  когда
кончатся деньги, полученные за страховку.  Разумеется,  есть  вещи  куда
пострашнее тюрьмы. Самоубийство, например. Уж это-то  гораздо  хуже.  Он
поднялся на второй этаж и принял душ.
   Позже в тот же день он позвонил Мэри. К телефону подошла ее мать и  в
ответ на его просьбу позвать Мэри, фыркнула, но тем не  менее  не  стала
вешать трубку. Когда же в трубке зазвучал голос Мэри, он  показался  ему
почти веселым.
   - Привет, Барт. Заранее поздравляю тебя с Рождеством.
   - И я тебя поздравляю, Мэри.
   - Ты что-то хотел мне сказать, Барт?
   -  Ну,  я  просто  купил  тут  всякие  подарки...  Просто   несколько
безделушек... Для тебя, для племянников и племянниц. Так вот я  и  хотел
узнать, нельзя ли нам с тобой где-нибудь встретиться, чтобы я  тебе  все
передал.  Я,  правда,  не  обернул   детские   подарки   <По   традиции,
рождественские подарки должны быть обернуты в  яркую  цветную  бумагу  -
прим. Перев.>...
   - Ничего, я с радостью сделаю это сама. Но не стоило тебе  тратиться.
Ты же не работаешь.
   - Скоро все наладится, - ответил он. - Я уже подыскиваю себе работу.
   - Барт, скажи мне... Ты предпринял что-нибудь после нашего разговора?
Ну, то, о чем я тебя просила?
   - Ты имеешь в виду психиатра?
   - Да.
   - Я позвонил парочке. У одного все забито чуть ли не до самого  июня.
А второй отправляется на Багамские  острова  и  пробудет  там  до  конца
марта. Он сказал, что примет меня после возвращения.
   - Как их фамилии?
   - Фамилии? Господи, дорогая.  Чтобы  ответить  на  этот  вопрос,  мне
придется опять лезть  в  телефонный  справочник.  По-моему,  первый  был
Адамс. Николас Адамс...
   - Барт, - перебила она печальным голосом.
   - Может быть, и Ааронс, - произнес он поспешно.
   - Барт, - повторила она снова.
   - Ладно, - ответил он. - Можешь верить, можешь не верить.  Как  твоей
душе угодно.
   - Барт, если бы только...
   - Так что же насчет подарков? Я позвонил тебе по поводу  подарков,  а
не для того, чтобы разговаривать о каком-то поганом шарлатане.
   Она вздохнула. - Привези их сюда в пятницу, хорошо? Я могла бы...
   - Ага, а твои мамочка и папочка  наймут  Чарльза  Мэнсона,  чтобы  он
подкараулил меня у дверей? Давай  все-таки  встретимся  на  какой-нибудь
нейтральной территории, ты не возражаешь?
   - Родителей не будет дома, - ответила она. - Они  собираются  поехать
на Рождество к Джоанне. - Под Джоанной имелась в виду Джоанна Сент-Клер,
двоюродная сестра Джин Кэллоуэй, жившая в Миннесоте. В детстве они  были
близкими подругами - в то славное спокойное  время,  которое  воцарилось
между  войной  тысяча  восемьсот   двенадцатого   года   и   пришествием
Конфедерации. В июле у Джоанны был удар. Она крепко держалась за  жизнь,
но Джин сказала ему и Мэри, что, судя по тому, что  говорят  врачи,  она
может умереть в любую минуту. Приятно, наверное, жить, - подумал  он,  -
когда в голове  у  тебя  встроена  вот  такая  маленькая  бомбочка.  Эй,
бомбочка, ну что, уже сегодня? Пожалуйста, подожди еще один денек, я еще
не кончила читать новый роман Виктории Холт.
   - Барт, ты слышишь меня?
   - Да, извини, я просто задумался.
   - В час дня тебе подойдет?
   - Отлично.
   - Ты еще хотел мне что-то сказать?
   - Да нет...
   - Ну, тогда...
   - Береги себя, Мэри.
   - Хорошо. Пока, Барт.
   - До свидания.
   Он повесил трубку и  отправился  на  кухню,  чтобы  приготовить  себе
выпить. Женщина, с которой он только что разговаривал по телефону,  была
уже совсем не той женщиной, которая сидела вся  в  слезах  на  диване  в
гостиной меньше месяца назад и умоляла его помочь ей разобраться в  том,
откуда  взялась  эта  огромная   приливная   волна,   захлестнувшая   ее
упорядоченную жизнь и уничтожившая плоды двадцатилетних усилий. Это было
удивительно. Он помотал головой так, словно только что узнал  новость  о
том, что сам Иисус Христос спустился с небес на землю и  забрал  Ричарда
Никсона в рай на огненной колеснице. Сомнений не было: она вновь  обрела
себя. Более того, она обрела себя такой, какой была много лет назад. Она
стала совсем молоденькой  девчонкой,  образ  которой  уже  почти  совсем
выцвел в его памяти. Словно археолог, она осторожно извлекла из забвения
свое прежнее "я".  Разумеется,  это  прежнее  "я"  слегка  заржавело  от
долгого хранения, но тем не менее было вполне пригодно к  использованию.
Ржавчина  сойдет,  суставы  разработаются,   и   это   старо-новое   "я"
превратится в цельную личность, возможно, и  покрытую  шрамами  от  этой
неожиданной метаморфозы, но уж никак не искалеченную.  Вполне  возможно,
что он знал ее лучше, чем она думала, и он  прекрасно  понял  по  одному
лишь тону ее голоса, что она с каждым днем становится все ближе и  ближе
к мысли о разводе, о полном разрыве с прошлым. О таком разрыве,  который
не оставит после  себя  незаживающей  раны  -  может  быть,  всего  лишь
незаметный рубец. Ей было тридцать восемь  лет.  Перед  ней  открывалась
вторая половина ее жизни. У нее не было детей, так  что  не  приходилось
беспокоиться  о  том,  как  бы  нежные  детские  души  не  пострадали  в
катастрофе,  постигшей  их  брак.  Сам  он  не  станет   предлагать   ей
развестись, но если она предложит ему, он согласится. Он позавидовал  ее
новому "я" и ее новой красоте. И если она и пришла к мысли  о  том,  что
последние десять лет ее семейной жизни были  длинным  темным  коридором,
ведущим к солнечному свету,  то  вряд  ли  он  мог  ее  за  это  винить.
Разумеется, ему было грустно, но винить ее он не мог, это уж точно.

21 декабря, 1973

   Он  передал  ей  подарки  в  гостиной  Джин  Кэллоуэй,   обставленной
зачехленной  мебелью  с  украшениями  из  золоченой  бронзы.   Разговор,
последовавший за этим, оказался принужденным  и  неловким.  Ему  никогда
раньше не случалось оставаться в этой комнате с ней наедине, и он  то  и
дело испытывал желание обнять ее, словно им было лет  по  семнадцать,  и
наконец-то  представилась  возможность  остаться  ненадолго  одним.  Ему
казалось, будто он превратился в неудачный,  грубо  сработанный  двойник
своего прежнего "я", в  зеленого,  неуверенного  в  себе  юнца,  никогда
раньше не прикасавшегося к женщине.
   - Ты осветлила волосы? - спросил он.
   - Совсем немножко. - Она слегка пожала плечами.
   - Выглядит неплохо. Так ты смотришься моложе.
   - А у тебя пробивается седина на  висках,  Барт.  Так  ты  смотришься
изысканнее.
   - Глупости, я просто постарел.
   Она  засмеялась  -  слегка  резковато  -  и  принялась  рассматривать
подарки, разложенные на небольшом журнальном столике. Он завернул  сову,
предоставив ей совершить ту же операцию над игрушками и шахматами. Куклы
лежали, тупо уставившись в потолок, в ожидании  пока  детские  ручки  не
заставят их ожить.
   Он посмотрел на Мэри. Взгляды их  встретились  на  мгновение,  и  ему
показалось, что сейчас она произнесет неизбежные и  непоправимые  слова.
Это  испугало  его.  Но  в  этот  момент  из  часов  выскочила  кукушка,
прокуковала половину второго и так испугала их, что они оба подпрыгнули,
а потом дружно расхохотались. Подходящий момент был  упущен.  Он  встал,
чтобы избежать риска его возвращения. Спасен кукушкой из старых часов, -
подумал он. - В этом есть своя логика.
   - Должен идти.
   - У тебя свидание?
   - Нет, интервью с работодателем.
   - Серьезно? - На лице у нее появилось радостное выражение. - Куда  ты
собираешься поступить на работу? С кем ты будешь разговаривать?  Сколько
тебе будут платить?
   Он рассмеялся и покачал головой. - На это место претендует еще дюжина
человек, и у них шансы не хуже, чем у меня. Так что я расскажу тебе  обо
всем, только когда разобью всех конкурентов наголову.
   - Тебе не откажешь в самоуверенности.
   - Вот такой уж я.
   - Барт, а что ты будешь делать на Рождество? - Она устремила на  него
серьезный и озабоченный взгляд, и он  неожиданно  понял,  что  вовсе  не
развод, а приглашение на рождественский обед было все это время у нее на
уме. Господи, так ошибиться! Он чуть было не рассмеялся.
   - Я останусь дома.
   - Ты можешь прийти сюда, - сказала  она.  -  Никого,  кроме  нас,  не
будет.
   - Пожалуй, нет, - произнес он задумчиво, а потом повторил, уже  более
твердо:
   - Нет. Во время праздников эмоции часто выходят из-под контроля.  Так
что в другой раз. Она задумчиво кивнула.
   - А ты будешь ужинать одна? - спросил он.
   - Я могу пойти к Бобу и Джэнет. Скажи, ты точно уверен, что не хочешь
прийти?
   - Да.
   - Ну что ж... - В голосе ее звучало облегчение. Она проводила его  до
двери, и они одарили друг друга бесплотными поцелуями.
   - Я тебе позвоню, - сказал он.
   - Обязательно звони.
   - И передай Бобби от меня привет.
   - Хорошо.
   Он миновал уже полпути по направлению к машине,  когда  она  крикнула
ему вслед:
   - Барт! Барт, подожди минутку!
   Он обернулся с чувством, весьма напоминавшим страх.
   - Чуть было не забыла,  -  сказала  она.  -  Звонил  Уолли  Хэмнер  и
пригласил нас на новогоднюю вечеринку. Я сказала, что мы придем. Но если
ты не хочешь...
   - Уолли? - Он нахмурился. Уолтер Хэмнер был едва ли  не  единственным
из их знакомых, с которым он не был  связан  по  работе.  Он  работал  в
местном рекламном агентстве. - А он знает  что  мы,  в  некотором  роде,
расстались?
   - Знает, но ты же знаешь Уолта. Такие вещи его не особенно беспокоят.
   Это было правдой. Уж что-то, а это Уолтера  не  беспокоило.  Уолтера,
автора непристойных лимериков <Лимерик - шуточное стихотворение из  пяти
строк - прим. Перев.> и еще более  непристойных  пародий  на  популярные
песни. Дважды разведенного и оба раза - с большими финансовыми потерями.
Ныне импотента, если верить сплетням, а в этом  случае  он  склонялся  к
мнению о том, что сплетни говорят правду.  Сколько  времени  он  уже  не
видел Уолта? Четыре месяца? Шесть?
   - Что ж, это может оказаться забавным, - сказал он, но  неожиданно  в
голову ему пришла неприятная мысль.
   По обыкновению, она прочла эту мысль у него на лице и сказала:
   - Там не будет никого из прачечной.
   - Он знаком со Стивеном Орднером.
   -  Аа,  с  ним...  -  Она  пожала  плечами,  демонстрируя,  насколько
маловероятной кажется ей мысль о том, что Стивен  Орднер  окажется  там.
Пожатие перешло в дрожь. На улице было градусов двадцать пять.
   - Иди домой, - сказал он, - a то совсем замерзнешь.
   - Так ты хочешь пойти?
   - Не знаю. Надо подумать. - Он поцеловал ее  еще  раз,  на  этот  раз
более ощутимо, и она поцеловала его в ответ. В этот момент он готов  был
пожалеть обо всем, что произошло, но сожаление было смутным, отдаленным.
   - Счастливого Рождества, Барт, - сказала она, и он  заметил  слезы  у
нее на глазах.
   - Следующий год будет  лучше,  чем  этот,  -  произнес  он  привычную
успокаивающую фразу - впрочем, безо всякой убежденности.  -  Иди  домой,
пока не подхватила воспаление легких.
   Она вошла в дом, и он сел в машину, продолжая размышлять о новогодней
вечеринке у Уолли Хэмнера. В конце концов он решил, что, пожалуй,  стоит
туда сходить.

24 декабря, 1973

   Он отыскал в Нортоне небольшой гараж, в котором ему обещали  вставить
стекло за девяносто долларов. Когда он спросил у механика, собирается ли
тот работать в день перед  Рождеством,  механик  ответил,  что  ни  один
праздник в мире не отнимет у него возможности подзаработать деньжат.
   По дороге он остановился у нортоновской прачечной самообслуживания  и
загрузил свою одежду в две стиральных машины. Он  инстинктивно  крутанул
барабаны, чтобы определить, какой тип  привода  в  них  используется,  и
аккуратно распределил одежду, чтобы  во  время  отжимного  цикла  машины
работали без перебоев. Покончив с  этим,  он  на  мгновение  помедлил  и
слегка улыбнулся. Вот так вот, Фред. Конечно, можно вышвырнуть парня  из
прачечной, но нельзя вытрясти прачечную из парня. Верно,  Фред?  Фредди?
Ну ладно, гребись коНем. - Ну и  дырища,  -  сказал  механик,  оглядывая
покрытое паутиной трещин стекло.
   - Мальчишка запустил снежком, - ответил он. -  Наверное,  внутри  был
камень.
   - Да уж, без камня не обошлось, - сказал механик.
   Заменив стекло, он вернулся в прачечную, положил  одежду  в  сушилку,
поставил регулятор температуры на среднее значение и опустил  в  прорезь
тридцать центов. Потом он присел и  подобрал  брошенную  кем-то  газету.
Кроме  него,  в  прачечной  была  только  молодая  женщина  в  очках   в
металлической оправе, с усталостью на лице и светлыми прядями в  длинных
рыжевато-коричневых волосах и ее маленькая дочка. У дочки была истерика.
   - Дай мне мою буты-ыыыылку!
   - Черт возьми, Рэйчел, успокойся!
   - БУТЫ-Ы-ЫЫЫЫЫЛКУ!
   - Когда вернемся домой,  папа  тебя  отшлепает,  -  мрачно  пообещала
женщина. - И не рассчитывай на сказку перед сном.
   - БУТЫ-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-ЫЫЫЫЫЛКУУУУУУУ-УУУУ! Интересно,  зачем  это  такой
девице понадобились перья в волосах? -  подумал  он  и  принялся  читать
газету. Заголовки гласили:
   ВИФЛЕЕМ ОПУСТЕЛ ПАЛОМНИКИ ОПАСАЮТСЯ ТЕРРОРА
   В  подвале  первой  страницы  было  помещено   небольшое   сообщение,
привлекшее его внимание, и он прочел его от слова до слова.
   УИНТЕРБУРГЕР ЗАЯВЛЯЕТ О ТОМ, ЧТО С АКТАМИ ВАНДАЛИЗМА НЕЛЬЗЯ МИРИТЬСЯ
   Местные новости.
   Виктор Уинтербургер, кандидат от  демократической  партии  на  место,
освободившееся после смерти Дональда П.Нэиша, погибшего в  автомобильной
катастрофе в конце прошлого месяца, заявил  вчера,  что  "цивилизованное
американское общество" не должно мириться с актами вандализма, подобными
тому, который имел место в прошлую среду и причинил ущерб на сумму почти
в сто тысяч долларов дорожным работам по  строительству  нового  участка
784-й  автострады.  Уинтербургер  высказал  свои  соображения  на  обеде
Американского  Легиона,   и   участники   обеда   встретили   его   речь
продолжительной овацией.
   "Мы уже были свидетелями подобных происшествий в  других  городах,  -
заявил Уинтербургер. -  Изуродованные  автобусы,  разорванные  в  клочья
вагоны  метро,  разрушенные  здания  в  Нью-Йорке,   разбитые   окна   и
испоганенные  школы  в  Детройте  и  Сан-Франциско,   ущерб,   наносимый
общественным местам, музеям, картинным галереям. Мы не должны допустить,
чтобы величайшая страна мира терпела опустошения от современных гуннов и
варваров".
   Полиция была вызвана в район улицы Грэнд,  где  несколько  пожаров  и
взрывов обратили на себя внимание...
   (см. Стр.5 кол. 2) Он сложил газету и швырнул  ее  на  стопку  старых
потрепанных  журналов.  Машины  работали,  издавая  глухое,   усыпляющее
гудение. Гунны. Варвары. Стало быть, они - гунны. Они  -  потрошители  и
разрушители, готовые расправиться  с  этим  миром,  как  мальчишка  -  с
муравейником.
   Молодая женщина вышла из прачечной, таща  за  собой  девочку  которая
продолжала  требовать  бутылку.  Он  закрыл  глаза  и  задремал.   Через
несколько минут он проснулся, как ему  показалось,  от  звона  пожарного
колокола. Но выяснилось, что это был всего  лишь  Санта-Клаус  из  Армии
Спасения, занявший свой пост  у  входа  в  прачечную.  Выходя  оттуда  с
пакетом чистой одежды, он отдал Санте всю мелочь, которая была у него  в
кармане.
   - Да благословит вас Господь, - сказал Санта.

25 декабря, 1973

   Телефон разбудил его около  десяти  часов  утра.  Он  снял  трубку  и
услышал резкий голос телефонистки:
   - Готовы ли вы оплатить междугородный разговор с Оливией Бреннер?
   Со сна он ничего не мог понять и пробормотал:
   - Что? С кем? Я сплю.
   Далекий, знакомый голос произнес:
   - Ради Бога, это же я... Он наконец-то понял.
   - Да, - ответил он. - Я подтверждаю оплату. Оливия, это ты?
   - Соединяю, - сообщила телефонистка.
   - Это я. - Голос звучал глухо и едва пробивался сквозь помехи.
   - Я рад, что ты позвонила.
   - Я думала, ты не захочешь со мной говорить.
   - Я просто только что проснулся. Ты уже добралась до Лас-Вегаса?
   - Да.
   - Ну и как у тебя идут дела?
   Ее вздох был таким горьким, что звучал почти как бесслезное  рыдание.
- Да не очень.
   - Не очень?
   - На вторую... Нет, на  третью  ночь  я  тут  познакомилась  с  одним
парнем. Пошла с ним на вечеринку и очутилась в такой заднице...
   - Наркотики? - спросил  он  осторожно,  помня  о  том,  что  разговор
междугородный, и их могут подслушивать.
   - Наркотики? - отозвалась она раздраженно. - Ну конечно я  нажралась.
Дрянь была ужасная - грязный  декс  <Декс  (жарг.)  -  фенамин,  сильный
стимулятор центральной нервной системы - прим. Перев.> или что-то в этом
роде... Похоже, меня изнасиловали.
   Последняя фраза прозвучала так тихо, что ему пришлось переспросить:
   - Что-что?
   - Изнасиловали! - закричала она так громко, что в трубке загудело.  -
Знаешь, что такое изнасилование? Это  когда  какой-нибудь  сраный  хиппи
пихает в тебя свою колбасу, пока твои мозги стекают по соседней  стенке.
Понятно?
   - Понятно.
   - Хрена лысого тебе понятно.
   - Тебе нужны деньги?
   - Какого дьявола ты меня об этом спрашиваешь? Я же не могу трахнуться
с тобой по телефону. Даже отсосать - и то не смогу.
   - У меня есть кое-какие деньги, - сказал он.  -  Я  могу  послать  их
тебе. Вот и все. Взамен мне ничего не  нужно.  -  Он  старался  говорить
спокойным, ровным тоном, и, похоже, это на нее немного подействовало.
   - Да-да.
   - У тебя есть адрес?
   - Главпочтамт, до востребования - вот мой адрес.
   - Тебе негде жить?
   - Да нет, я сняла тут  одну  дыру  на  пару  с  другой  дурочкой,  но
почтовые ящики все взломаны. Но это неважно. Оставь деньги себе. У  меня
есть работа. Черт, все равно я скоро завяжу со всем этим и вернусь.  Так
что вот такие дела, поздравь меня с Рождеством.
   - А что у тебя за работа?
   - Продаю гамбургеры в закусочной. У них в вестибюле  стоят  однорукие
бандиты, и люди играют всю ночь напролет, ты  можешь  себе  представить?
Моя последняя обязанность: перед тем как уйти,  вытереть  ручки  игровых
автоматов. Они все запачканы горчицей, майонезом и  кетчупом.  А  ты  бы
видел  эти  хари.  Все  жирные,  раскормленные.  Все  загорелые  или   с
обожженной кожей. И если они не хотят тебя отыметь, то смотрят  на  тебя
как на часть обстановки. Я уже  получила  предложения  от  обоих  полов.
Слава Богу, что в моей соседке  по  комнате  сексуальности  столько  же,
сколько в  можжевеловом  кусте...  Господи,  и  зачем  я  все  это  тебе
рассказываю? Не знаю даже, какого черта я тебе звоню.  Собираюсь  уехать
отсюда стоном в конце недели, когда мне заплатят.
   - Останься до конца месяца, - услышал он свой собственный голос.
   - Что?
   - Не  трусь.  Если  ты  уедешь  сейчас,  то  всю  жизнь  будешь  себя
спрашивать, зачем ты вообще туда ездила.
   - Ты в школе в футбол играл? Держу пари, что играл.
   - Я даже плавать-то не умел.
   - Стало быть, ты ни хрена не понимаешь?
   - Я думаю о самоубийстве.
   - Ты даже не... Что ты такое сказал?
   - Я думаю о самоубийстве. - Голос его звучал ровно, спокойно. Ему уже
не было никакого дела до того, что разговор этот междугородный  и  может
прослушиваться. Хрен с ними,  пусть  слушают,  кто  бы  они  ни  были  -
телефонная компания, Белый Дом, ЦРУ, ФБР... - Я пытался что-то изменить,
но у меня ничего не получается. Наверное, это потому, что я уже  немного
для этого староват. Что-то произошло несколько лет назад, и я знал,  что
это ужасно, но я не знал, что это окажется таким  ужасным  для  меня.  Я
думал: что  случилось,  то  случилось,  и  рано  или  поздно  я  с  этим
справлюсь. Все внутри меня распадается. Мне это уже надоело.
   - У тебя рак? - прошептала она.
   - Наверное, ты права.
   - Так иди к доктору, ложись в больницу...
   - Это рак души...
   - Ну, ты и загнул. По-моему, ты просто слишком сосредоточен на  самом
себе.
   - Может быть и так, - сказал он. -  В  любом  случае,  это  не  имеет
никакого значения. Так или иначе, костер уже сложен  -  осталось  только
поднести спичку. То, что должно случиться, обязательно произойдет, и  от
этого не уйти. Единственное, что меня беспокоит, это  ощущение,  которое
появляется у меня время от времени: будто я - персонаж в книге какого-то
второразрядного писателя, и он уже заранее решил, что должно случиться и
почему.  Так  даже  проще  смотреть  на  вещи  -  не   стоит   возлагать
ответственность на Бога. В конце концов, что Он для  меня  сделал?  Нет,
это все плохой писатель, это он виноват. Он написал  в  своей  книжонке,
что у моего сына была опухоль мозга, и мой сын умер. Это было  в  первой
главе. А кончу я жизнь самоубийством или нет, это выяснится только перед
самым эпилогом. Глупейшая история.
   - Послушай, - сказала она обеспокоенно. - Если у вас  в  городе  есть
служба психологической помощи по телефону, то, может  быть,  тебе  имеет
смысл...
   - Они ничем не могут мне помочь, - сказал  он.  -  Впрочем,  это  все
неважно. Я хочу помочь тебе. Ради Бога, оглянись хорошенько вокруг себя,
прежде чем сбежать  оттуда.  Брось  наркотики,  ты  сама  говорила,  что
собираешься бросить. В следующий раз, когда ты оглянешься  вокруг  себя,
тебе будет уже сорок, и выбор будет не особо богатым.
   - Нет, здесь я не могу оставаться. Только не в этом городе.
   - Все города будут для тебя одинаковыми,  если  ничего  не  изменится
внутри тебя. Если ты чувствуешь себя дерьмом, то и  все  вокруг  кажется
тебе дерьмом. Уж  я-то  это  знаю.  Заголовки  газет,  даже  объявления,
которые я читаю по дороге,  -  все  говорит  мне:  это  верное  решение,
Джорджи, вынь штепсель из розетки, и все будет в порядке.
   - Послушай...
   - Нет, это ты послушай. И советую тебе быть повнимательнее. Стареть -
это все равно что ехать на машине по снегу,  который  с  каждой  минутой
становится все глубже и глубже.  А  когда  ты  погружаешься  в  него  по
колеса, то начинаешь просто буксовать на месте.  Это  и  есть  жизнь.  И
никакие снегоочистители не придут к тебе на помощь. И корабль никогда не
приплывет за тобой. И спасательных шлюпок нет ни для кого. И ты  никогда
не выиграешь. Тебя не будет снимать оператор, и не найдется никого,  кто
следил бы за твоей борьбой. Это и  есть  жизнь.  Только  это.  И  больше
ничего.
   - Ты не знаешь, на что похоже это место! - закричала она в трубку.
   - Нет, но зато я знаю, на что похоже это место.
   - Не надо опекать меня. Ты за мою жизнь не отвечаешь.
   - Я пошлю тебе пятьсот долларов -  Оливии  Бреннер,  главпочтамт,  до
востребования, Лас-Вегас.
   - Меня здесь уже не будет. Так что деньги вернутся к тебе назад.
   - Не вернутся. Потому что я не укажу обратный адрес.
   - Тогда проще тебе выбросить эти деньги прямо сейчас.
   - Прими эти деньги и постарайся найти работу получше.
   - Нет.
   - Тогда подотри ими задницу, - отрезал он и повесил трубку. Руки  его
тряслись.
   Через пять минут телефон снова  зазвонил.  В  трубке  раздался  голос
телефонистки:
   - Готовы ли вы...
   - Нет, - ответил он и повесил трубку. В тот день телефон  звонил  еще
дважды, но ни в первый, ни во второй раз это была не Оливия.  ***  Около
двух часов дня Мэри позвонила ему из дома Боба и Джэнет Престон.  Боб  и
Джэнет. Они всегда напоминали ему Барни и  Уилму  Флинтстоунов.  Как  он
поживает? Хорошо. Ложь. Что он делает на Рождество? Пойдет в ресторан  и
съест рождественскую индейку. Ложь чистейшей воды. А  как  насчет  того,
чтобы присоединиться к ним? У Джэнет еще полно угощения, и она  была  бы
очень ему благодарна, если бы он помог ей от  него  избавиться.  Нет,  в
настоящий момент он не голоден. Правда.
   Он уже успел прилично заложить  за  воротник  и,  поддавшись  инерции
разговора, пообещал ей, что пойдет на вечеринку Уолтера. Похоже, это  ее
обрадовало. Знает ли он, что Уолтер сказал приходить со своей  бутылкой?
А разве Уолтер Хэмнер поступал иначе хоть раз в жизни? - спросил  он,  и
она рассмеялась. Они распрощались, и он снова уселся  перед  телевизором
со стаканом в руке.
   Телефон снова позвонил около половины восьмого, и к тому  времени  он
уже был пьян в стельку.
   - Аллоу?
   - Доуз?
   - Доз слушит, кто гаврит?
   - Это Мальоре, Доуз. Сэл Мальоре.
   Он  моргнул  и  уставился  в  свой  стакан.  Потом  он  посмотрел  на
телевизор, по которому шел фильм под названием "Домой на каникулы".  Это
был фильм о семье,  которая  собралась  под  Рождество  в  доме  старого
умирающего патриарха, и кто-то убивал ее членов одного за другим.  Очень
рождественская история.
   - Мистер Мальоре, - сказал он, стараясь произносить слова  как  можно
отчетливее. - Желаю вам счастливого Рождества. Удачи в новом году.
   - Ох, если бы ты только знал, как я боюсь семьдесят четвертого  года,
- скорбно произнес Мальоре. - В этом году нефтяные магнаты  окончательно
подомнут под себя страну. Вот увидишь, Доуз. А если ты мне не веришь, то
посмотри на список моих продаж за декабрь. Я тут продал на днях "Шевроле
Импала" - машина чистая, как платье школьницы, и знаешь, за сколько я ее
отдал? За тысячу зеленых! Ты можешь в это поверить?  За  один  год  цены
упали на сорок пять процентов. Но зато я  могу  продать  сколько  угодно
"Вег"  семьдесят  первого  года  выпуска  за  пятнадцать,  а  то  и   за
шестнадцать сотен. А что это за машины, я тебя спрашиваю?
   - Небольшие? - спросил он осторожно.
   - Небольшие! Ха! Да это просто жестянки из-под "Максвелла",  вот  что
это такое! - заорал Мальоре. - Жестянки на колесах! Если  посмотреть  на
такую попристальнее и  прикрикнуть,  то  или  двигатель  заглохнет,  или
глушитель отлетит, или рулевая колонка выйдет из строя. "Пинто", "Веги",
"Гремлины" - все  это  одно  и  то  же  дерьмо,  маленькие  коробки  для
самоубийц. Так вот, я продаю это дерьмо, как горячие пирожки, а отличное
"Шевроле Импала" я могу отдать только задаром.  А  ты  еще  желаешь  мне
удачи в новом году. Господь Иисус Христос! Пресвятая Дева Мария! Плотник
Иосиф! Да что же это делается!
   - Это временно, - сказал он.
   - Ладно, я все равно не за  этим  позвонил,  -  сказал  Мальоре  -  Я
позвонил, чтобы принести свои поздравления.
   - Проздра... Поздравре... Проздравления? - Он был искренне удивлен.
   - Ну да! Ба-баах та-ра-рах!!!
   - Ах, вы хотите сказать...
   - Тссс! Не по телефону. Поосторожнее, Доуз.
   - Хорошо. Ба-бах та-ра-рах.  Звучит  неплохо.  -  Он  издал  короткий
смешок.
   - Ведь это был ты, Доуз?
   - У ваших догадок есть определенные основания, - осторожно сказал он.
   - Молодчага, Доуз! - завопил Мальоре. - Ты просто молодчага! Конечно,
у тебя поехала крыша, но башка у тебя умная. Я тобой восхищаюсь.
   - Спасибо, - сказал он и допил оставшийся в стакане коктейль.
   - А еще я хотел сказать тебе, что  у  них  все  идет  по  расписанию.
Строят себе и строят. Только пыль летит.
   - Что? Стакан выпал у него из рук и покатился по ковру.
   - Они потеряют на этом  не  больше  нескольких  секунд,  это  я  тебе
гарантирую.  Пока  не  восстановлены  бухгалтерские  книги,  они  платят
наличными. Так что все идет по плану.
   - Вы с ума сошли!
   - Нет. А я думал, что ты знаешь. Я  ведь  говорил  тебе,  Доуз,  есть
вещи, которые нельзя остановить.
   - Ты ублюдок! Ты лжешь! Какого хрена ты звонишь людям на Рождество  и
вешаешь им лапшу на уши?
   - Я не лгу. Снова твой ход, Доуз. В этой игре всегда будет твой ход.
   - Я тебе не верю.
   - Ах ты бедный сукин сын, - сказал Мальоре. - В  голосе  его  звучала
настоящая жалость, и это было хуже всего. - Похоже, для тебя  новый  год
тоже не окажется счастливым. - Он повесил трубку.
   Это было на Рождество.

26 декабря, 1973

   Пришло еще одно письмо от них (он начал представлять этих  безымянных
людей из городского совета именно так, в  качестве  личного  местоимения
третьего  лица  множественного   числа,   напечатанного   кровоточащими,
зловещими буквами, словно название фильма ужасов  на  афише),  словно  в
подтверждение того, что сказал Мальоре.
   Он держал его в руке, глядя на  твердый  белый  конверт  для  деловой
переписки, и душа его  была  переполнена  всеми  неприятными  чувствами,
которые только может испытывать человек: отчаянием, ненавистью, страхом,
гневом, тоской. Он чуть было не разорвал его в клочки и  не  выбросил  в
снег рядом с домом, но понял, что не  может  этого  сделать.  Он  вскрыл
письмо, разорвав конверт чуть ли не пополам, и понял, что самое  сильное
его чувство - это чувство обманутого человека. Его  надули.  Его  обвели
вокруг пальца, как последнего мальчишку. Он уничтожил  их  машины  и  их
записи, но на месте отрубленных щупалец выросли новые. Это все равно что
сражаться в одиночку со всей китайской армией.
   Снова твой ход, Доуз. В этой игре всегда будет твой ход. Еще в  почте
было несколько извещений от дорожного управления.

   Дорогой Друг!
   Очень  скоро  к  твоему  дому  подъедет  очень  большой  кран.   Будь
внимателен, не пропусти того момента, когда мы сделаем еще один  шаг  на
пути к совершенствованию нашего любимого города.

Но это письмо было от городского совета, и оно было адресовано лично ему.

   20-ого декабря, 1973
   М-ру Бартону Джорджу Доузу 1241, улица Крестоллин, Запад
   Дорогой мистер Доуз!
   Нам  стало  известно,  что  вы  являетесь  последним  жителем   улицы
Крестоллин, Запад, который до  сих  пор  не  переехал  на  новое  место.
Надеемся, что у вас не возникло никаких проблем в  связи  с  предстоящим
переездом. Напоминаем вам, что хотя мы получили от вас форму  №  19642-А
(подтверждение о  получении  информации  по  поводу  проекта  управления
дорожного строительства № б983-42б-73-74-Эйч  Си),  мы  до  сих  пор  не
получили  от  вас  заполненное   уведомление   о   переезде   (форма   №
6983-42б-73-74-ЭйчСи-9004,  голубая  обложка).  Как  вам   должно   быть
известно, мы не можем выдать вам чек для получения компенсации, не  имея
этой формы.  Судя  по  информации  от  налоговой  службы  за  1973  год,
стоимость дома за номером 1241 по улице  Крестоллин,  Запад,  оценена  в
шестьдесят три тысячи пятьсот долларов. Мы  уверены,  что  вы  осознаете
неотложный характер сложившейся ситуации в той же степени, что и мы.  По
закону, вы  должны  переехать  до  двадцатого  января  тысяча  девятьсот
семьдесят четвертого года, то есть до того числа, на  которое  назначено
начало сноса домов по улице Крестоллин, Запад.
   Мы также считаем необходимым уведомить вас о том, что в  соответствии
с законодательным актом о суверенном праве государства отчуждать частную
собственность за компенсацию (свод законов, 19452-36) вы нарушите закон,
если останетесь в доме № 1241 по улице Крестоллин, Запад, после двадцати
четырех  часов  девятнадцатого   января   тысяча   девятьсот   семьдесят
четвертого года. Мы уверены, что вы это прекрасно понимаете, но  считаем
своим долгом обратить на это ваше внимание, чтобы окончательно прояснить
ситуацию.
   Если у вас возникли какие-либо проблемы с переездом,  мы  просим  вас
позвонить нам в рабочее время, а еще лучше зайти  в  Городской  Совет  и
обсудить создавшуюся ситуацию. Мы абсолютно уверены,  что  все  проблемы
могут быть решены. Вы найдете нас более чем готовыми к сотрудничеству. В
ожидании  ответа  позвольте  пожелать  вам   счастливого   Рождества   и
плодотворного нового года.
   С наилучшими пожеланиями,
   по поручению Городского Совета ДжейТиДжи/ТиКей

   - Нет, я вам не позволю, - пробормотал он себе под нос. -  Я  вам  не
позволю ничего мне желать. - Он разорвал  письмо  в  клочки  и  выбросил
обрывки в мусорное ведро.
   В ту ночь, сидя перед телевизором, он  неожиданно  для  себя  самого,
погрузился в воспоминания о том дне, когда он и Мэри узнали о  том,  что
Господь Бог решил провести кое-какие дорожные работы в голове у их  сына
Чарли. Было это почти сорок два месяца назад.
   Фамилия доктора была Юнгер. Вслед за ней на его обрамленных  в  рамку
дипломах, развешанных на обитых толстыми деревянными панелями стенах его
кабинета, шла длинная цепь букв с точками, но он понял лишь одно:  Юнгер
был невропатологом, специалистом по болезням головного мозга.
   Он и Мэри пришли к нему по просьбе самого Юнгера теплым июньским днем
спустя девятнадцать дней после того, как Чарли положили в  больницу.  Он
был симпатичным человеком лет сорока пяти, в  хорошей  физической  форме
благодаря регулярной игре в гольф. У него  был  сильный  загар  темного,
дубленого оттенка. Руки  доктора  буквально  заворожили  его.  Они  были
огромными и казались неуклюжими, но движения их (они плясали  по  столу,
то подхватывая ручку, то пролистывая журнал предварительной  записи,  то
лениво пробегая по гладкой поверхности инкрустированного серебром пресса
для  бумаг)  отличала  проворная   грация,   в   которой   было   что-то
отталкивающее.
   - У вашего сына опухоль мозга, - сказал он. Он говорил  ровно,  почти
без модуляций, но его глаза внимательно наблюдали  за  ними,  словно  он
только что поджег бикфордов шнур мощной бомбы.
   - Опухоль, - тихо и бессмысленно повторила Мэри.
   - Насколько это опасно? - спросил он у Юнгера. Болезнь проявилась  за
последние восемь месяцев. Сначала были головные  боли  -  редкие,  потом
более частые. Потом в глазах у Чарли стало  двоиться  -  в  особенности,
после физических нагрузок. Потом -  Чарли  очень  стыдился  этого  -  он
несколько раз мочился во сне. Но лишь когда временная  слепота  поразила
левый глаз Чарли, покрасневший, словно  закатное  солнце,  и  утративший
свой природный голубой цвет, они отвели его к семейному врачу.  Семейный
врач направил его на обследование. Вскоре появились и  другие  симптомы:
фантомные запахи апельсинов  и  карандашных  очисток,  временные  потери
чувствительности левой руки, неожиданные помрачения рассудка,  во  время
которых  Чарли  то  начинал  нести  околесицу,  то  разражался  детскими
непристойностями.
   - Очень опасно, - сказал Юнгер. - Вы должны  подготовиться  к  самому
худшему. Опухоль неоперабельна.
   Неоперабельна. Это слово до сих пор эхом отдавалось у него в ушах. Он
никогда не подозревал о том, что у слов бывает вкус. У этого  слова  был
вкус  -  неприятный  и  влажный,  словно  у   недожаренного   протухшего
гамбургера.
   Неоперабельна. Юнгер сказал, что где-то в мозгу у Чарли есть  колония
злокачественных клеток размером примерно с грецкий орех.  Если  бы  этот
орех лежал перед вами на столе, вы могли бы расплющить его одним  ударом
кулака. Но он был не на столе. Он въелся глубоко в мозг Чарли, продолжая
разрастаться с каждым днем и наполняя его непредсказуемой странностью.
   Однажды он навещал сына в больнице во время рабочего перерыва -  было
это всего лишь  через  несколько  дней  после  его  госпитализации.  Они
разговаривали о бейсболе - обсуждали, смогут ли  они  поехать  на  серию
плэй-офф  Американской  бейсбольной  лиги,  если  местная  команда  туда
пробьется.
   Чарли сказал:
   - Я думаю, что если их подающие  мммммммммм  ммммм  ммммммм  подающие
будут держаться мммммммммм ннн мммммммм подающие ммммммм...  Он  подался
вперед. - Что-что, Фред? Я не понял, что ты сказал.
   Глаза Чарли дико выкатились.
   - Фред? - прошептал Джордж. - Фредди?
   - Ах ты чертова  распрогребанная  засранная  вшивая  вонючая  ннннннн
манда! - закричал его сын, метаясь на  чистой  госпитальной  постели.  -
Жополизный клиторососный говноедный мандавошный сукин сын!
   - Сестра! - закричал он в  тот  самый  момент,  когда  Чарли  потерял
сознание. - О, Господи, СЕСТРА! Это все  из-за  злокачественных  клеток.
Из-за них он  говорил  такие  вещи.  Маленькая  колония  злокачественных
клеток, никак не больше,  скажем,  к  примеру,  грецкого  ореха  средней
величины. Сестра рассказала ему, что однажды  он  непрерывно  выкрикивал
слово афера на  протяжении  пяти  минут.  Понимаете,  все  дело  в  этих
клетках. Собственно говоря, и размером-то они  с  садовую  разновидность
грецкого ореха. А из-за них  его  сын  бредит,  словно  сошедший  с  ума
портовый грузчик, из-за них он мочится  в  постель,  из-за  них  у  него
постоянно болит голова, из-за них - как в первую жаркую неделю июля - он
полностью теряет способность шевелить левой рукой.
   -  Посмотрите,  -  сказал  им  доктор  Юнгер  в  этот  яркий,  словно
специально для гольфа созданный день. Он развернул большой рулон  бумаги
с электроэнцефаллограммой мозга их сына. Для  сравнения  он  показал  им
кривые, которые вычерчивает прибор, подсоединенный к здоровому мозгу. Но
ему не нужно было сравнивать. Он посмотрел  на  то,  что  происходило  в
мозгу его единственного сына, и снова ощутил во рту этот гнилой, влажный
привкус. На бумаге были вычерчены  беспорядочные  горные  пики  и  узкие
долины. Все это напоминало нарисованные ребенком кинжалы.
   Неоперабельна. Видите ли, если бы эта колония злокачественных клеток,
не больше грецкого ореха, выросла на внешней поверхности мозга Чарли, то
с помощью небольшой и абсолютно безболезненной хирургической операции ее
можно было бы немедленно удалить, без особых  усилий.  Но  вместо  этого
опухоль развилась в глубине мозга и разрасталась с каждым днем. Если они
применят скальпель, лазерный луч или  криохирургию,  то  вместо  ребенка
после операции проснется симпатичный, здоровый и  полный  жизненных  сил
кусок мяса. Если они  не  предпримут  хирургического  вмешательства,  то
очень скоро Чарли умрет.
   Доктор Юнгер сообщал им всю эту информацию в форме утверждений общего
характера, прикрывая всю  безнадежность  ситуации  успокаивающим  языком
медицинских терминов. Мэри покачивала головой,  словно  не  веря  словам
доктора, но он сразу же понял все, со всей  точностью  и  полнотой.  Его
первая мысль, яркая, отчетливая и  непростительная,  была:  Слава  Тебе,
Господи, что это случилось не со мной. Потом во рту снова появился  этот
странный привкус, и он почувствовал, как горе захлестывает его.
   Сегодня грецкий орех, а завтра -  весь  мир.  Ползучая  неизбежность.
Невероятная, неправдоподобная смерть сына. Что тут можно было понять?
   Чарли умер в октябре.  Не  было  никаких  драматических  предсмертных
слов. Он был в коме последние три недели.
   Он вздохнул и отправился  на  кухню,  чтобы  сделать  себе  еще  один
коктейль. Темная ночь прижалась к стеклам. Без Мэри  дом  казался  таким
пустым.  Он  постоянно  спотыкался  о  маленькие  частицы  самого  себя,
разбросанные по всему дому, - фотографии,  старый  спортивный  костюм  в
шкафу на верхнем этаже, пара старых тапочек под комодом.  Все  это  было
плохо, очень плохо.
   После смерти Чарли он ни разу не заплакал, даже  на  похоронах.  Мэри
плакала очень много. На протяжении долгих недель глаза ее были  красными
от слез. Но в конце концов именно ей удалось исцелиться.
   Смерть Чарли оставила в душе ее шрамы - это было бы нелепо  отрицать.
Постороннему человеку могло показаться, что она пострадала куда  больше,
чем он. Мэри до и после. До она пила только в тех случаях, когда считала
это необходимым для его успешной карьеры. На вечеринках она обычно брала
стакан с апельсиновым соком, лишь слегка приправленным водкой, и  так  и
таскала его с  собой  весь  вечер.  Когда  ее  одолевала  простуда,  она
выпивала перед сном стакан ромового пунша. Вот и все. После она выпивала
с ним вечером коктейль, когда он не слишком поздно возвращался с работы,
и всегда пила перед сном. Упаси Бог,  она  ни  разу  не  напивалась,  не
начинала скандалить и кричать, но  все-таки  пила  больше,  чем  раньше.
Просто способ самозащиты. Без сомнения, именно это и посоветовал  бы  ей
доктор. Раньше она редко плакала по пустякам. Теперь она  стала  плакать
по поводу любой неприятности, всегда в  одиночестве  Она  плакала,  если
подгорал обед. Если у туфли отваливался каблук. Она плакала, когда  вода
заливала  подвал,  когда  замерзал  выгребной  насос,   когда   ломалось
отопление. Раньше она была большой любительницей музыки в стиле  фолк  -
белый фолк и блюзы, Ван Ронк, Гэри Дэвис, Том Раш, Том Пэкстон,  Спайдер
Джон Коэрнер. После ее интерес к музыке совершенно угас, словно теперь в
мозгу у нее звучали свои собственные блюзы,  которые  не  слышал  никто,
кроме нее. Она перестала  говорить  о  поездке  в  Англию,  которую  они
предпримут, если он получит повышение по службе. Она перестала ходить  в
парикмахерскую и стала делать прическу дома: часто ее можно было  видеть
в бигудях перед телевизором. Именно ей сочувствовали их друзья -  и  это
было только справедливо, как ему казалось. Он и сам хотел  сочувствия  и
жалел самого себя, но делал  это  в  тайне,  никому  не  показывая.  Она
оказалась  способной  нуждаться  в  утешении  и  именно  поэтому  смогла
использовать то утешение, которое ей предоставили. В конце концов именно
это ее и спасло. Это избавило ее от ужасных мыслей, которые так часто не
давали ему заснуть, в то время как выпитая доза  спиртного  помогала  ей
погрузиться в сон. А пока она спала, он размышлял о том, что в этом мире
колония злокачественных клеток не больше грецкого ореха способна  отнять
жизнь у сына и навсегда разлучить его с отцом.
   Он никогда не ненавидел ее за то,  что  она  исцелилась,  или  за  то
сочувствие, которым окружили ее знакомые женщины. Они смотрели  на  нее,
словно молодой нефтяник  на  старого  ветерана,  рука,  спина  или  щека
которого  морщинится  розовой,  обожженной  некогда  тканью,  -  с   тем
уважением,  которое  ни  разу  не  пострадавший  всегда   испытывает   к
пострадавшему и исцелившемуся. Она отбыла свой срок в аду  после  смерти
Чарли, и эти женщины знали об этом. Но она вышла на свободу. У нее  было
До, у нее был Ад, у  нее  было  После  и  даже  После-После,  когда  она
восстановила свое членство в двух из четырех женских  клубов,  увлеклась
макраме (у него был ремень, сделанный ею около года  назад,  -  красивый
плетеный  ремень  с  тяжелой  серебряной  пряжкой,   на   которой   была
выгравирована монограмма БДжД) и снова стала днем смотреть  телевизор  -
мыльные оперы и болтовню Мерва Гриффина со знаменитостями.
   Интересно, какой этап наступил сейчас?  -  подумал  он  по  дороге  в
гостиную.   После-После-После?   Новая   женщина,   цельная    личность,
поднявшаяся из пепла, который он так грубо расшевелил. Старый  нефтяник,
которому сделали операцию по пересадке кожи, - сохранивший старый  опыт,
но приобретший новый облик.  Красота  толщиной  с  кожный  покров?  Нет,
красота скрывается во взгляде зрителя. Она может простираться и на мили.
   У него все шрамы были внутри. Он изучал свои раны  одну  за  одной  в
долгие бессонные ночи после смерти Чарли, рассматривал каждую из  них  в
отдельности с болезненной зачарованностью человека, который разглядывает
свои испражнения в поисках кровяных  выделений.  Он  хотел  смотреть  за
игрой Чарли в детской бейсбольной команде Лиги. Он хотел держать в руках
его табель успеваемости и читать его вслух. Он хотел повторять  ему  изо
дня в день, что он должен убирать свою комнату. Он хотел беспокоиться  о
девочках, с которыми встречался Чарли, о друзьях, которых он выбирал,  о
его внутреннем состоянии и настроении. Он хотел наблюдать  за  тем,  как
его сын растет, хотел проверить, могут ли они  по-прежнему  любить  друг
друга, как они любили друг друга до того,  как  злокачественная  опухоль
размером не больше грецкого ореха встала  между  ними,  словно  какая-то
злобная и хищная женщина.
   - Он был твой, - сказала Мэри.
   Это было правдой. Они настолько подходили друг другу, что им не нужны
были ни имена,  ни  даже  местоимения.  Поэтому  они  и  превратились  в
Джорджа-и-Фреда,    водевильную    комбинацию     двух     эксцентриков,
противостоящих всему миру.
   И если злокачественная опухоль размером с грецкий орех  способна  все
это уничтожить,  то  что  же  остается  человеку?  Как  может  он  снова
довериться жизни?
   Все это копилось внутри него, но он даже не подозревал о том, что эти
мысли  меняют  его  так  глубоко,  так  необратимо.  А  теперь  все  это
выплеснулось  из  него,  словно  отвратительная  блевотина  на  кофейный
столик. И если мир представляет собой лишь гонки на  выживание,  то  кто
осудит его, если он выйдет из борьбы? Но что дальше? Похоже, жизнь - это
всего лишь подготовка к аду.
   Бросив взгляд в стакан, он понял, что выпил его еще на кухне.

31 декабря, 1973

   В двух кварталах от дома Уолли Хэмнера он пошарил в кармане пальто  в
поисках мятных лепешек. Мятных лепешек там не оказалось,  но  он  достал
крошечный квадратик алюминиевой фольги,  тускло  сверкнувший  в  зеленом
свете приборной доски. Он  оглядел  пакетик  озадаченным,  отсутствующим
взглядом и  был  уже  готов  швырнуть  его  в  пепельницу,  но  внезапно
вспомнил, что это такое.
   В его памяти зазвучал голос Оливии:
   Синтетический мескалин. Его еще называют продукт № 4.  Очень  сильный
наркотик. Он совсем о нем забыл. Он положил маленький пакетик обратно  в
карман пальто и повернул на улицу Уолтера.  На  полквартала  вперед  обе
стороны были заставлены машинами. Это было вполне в духе  Уолтера.  Свой
принцип  устройства  вечеринок  он  называл  Принципом   Принудительного
Удовольствия. Он утверждал, что когда-нибудь  запатентует  свою  идею  и
опубликует инструкции по  ее  правильному  применению.  По  утверждениям
Уолли Хэмнера, если вы соберете в  одном  месте  достаточное  количество
людей, то вы неизбежно хорошо проведете время -  вас  просто  вынудят  к
этому. Однажды, когда Уолли  в  очередной  раз  развивал  свою  идею  за
стаканчиком виски в баре, он напомнил ему о толпах, вершащих суд  Линча.
- Вот видишь, - покровительственно сказал Уолтер, -  ты  сам  представил
еще одно доказательство моей теории.
   Он подумал о том, что сейчас может делать  Оливия.  Она  не  пыталась
дозвониться до него еще раз, хотя,  вполне  возможно,  он  сдался  бы  и
поговорил с ней. Может быть, она останется в Лас-Вегасе до тех пор, пока
не придут деньги, а потом купит себе билет на автобус и уедет... Куда? В
Мэн? Разве придет кому-нибудь в голову ехать из Лас-Вегаса в Мэн посреди
зимы? Разумеется, нет.
   Его еще называют продукт № 4. Очень  сильный  наркотик.  Он  поставил
микроавтобус у обочины сразу  же  за  красной  спортивной  "ДжиТиЭкс"  с
черной гоночной полосой и вышел из  машины.  Вечер  был  ясный  и  жутко
холодный. Хрупкая скорлупа  луны  висела  над  головой,  словно  елочная
игрушка. Вокруг в изобилии сверкали  звезды.  Его  дыхание  клубилось  в
морозном воздухе.
   В трех домах от Уолтера он услышал музыку. Похоже, веселье уже шло на
полную катушку. Все-таки в вечеринках Уолли было что-то особенное,  хотя
неизвестно, играл ли в этом роль  Принцип  Принудительного  Удовольствия
или нет. Люди, собиравшиеся уйти пораньше или заявлявшие,  что  забежали
только на одну минутку, в конце концов оставались и напивались до такого
состояния,  когда  в  голове   у   них   начинали   звонить   серебряные
колокольчики, превращавшиеся по утрам в тяжеленные  церковные  колокола.
Самые завзятые ненавистники рок-музыки, напившись до  такого  состояния,
когда шестой и даже седьмой десяток кажутся самой золотой  порой  жизни,
принимались танцевать буги в гостиной. Они пили и танцевали, танцевали и
пили, пока не падали замертво  на  какой-нибудь  вовремя  подвернувшийся
диван. Ни на каких других вечеринках не бывало столько кухонных поцелуев
между  разделившимися  половинками  различных  брачных  союзов,  столько
скромников и  скромниц,  внезапно  ощутивших  вкус  к  веселью,  столько
трезвенников, просыпавшихся первого  января  в  страшном  похмелье  и  с
ужасающе ясными воспоминаниями о том, как они танцевали с  абажурами  на
голове или приводили в исполнение отчаянное решение сказать своему боссу
пару суровых, но справедливых слов. Именно Уолли вдохновлял людей на все
эти бесчинства, но не сознательными  усилиями,  а  просто  будучи  самим
собой. И уж, конечно, ни одна вечеринка у Уолли не проходила так  бурно,
как новогодняя.
   Он машинально оглядел оба  ряда  машин  в  поисках  бутылочно-зеленой
"Дельты-88" Стивена Орднера, но ее не было видно.
   Когда он подошел ближе к дому, ему  стали  слышны  не  только  низкие
частоты, но и вся мелодия. Раздался душераздирающий вопль Мика Джэггера:

   Оооооо, дети -
   Это прощальный поцелуй,
   Всего один прощальный поцелуй...

Все окна были ярко освещены - ну его в задницу, этот энергетический кризис.
Темнели лишь окна гостиной - чтобы люди не чувствовали себя стесненными во
время медленных танцев и смело могли засовывать руку в пах партнеру. Даже
сквозь мощное звучание прогнанной через усилитель музыки он различал сотню
голосов, оживленно участвующих в пятидесяти разговорах, словно Вавилонская
башня упала всего лишь несколько секунд назад.
   Ему пришло в голову, что будь сейчас лето или даже  осень,  было  бы,
пожалуй, еще забавнее остаться на улице и следить за этим  балаганом  по
доносящимся звукам, выстраивая график веселья, отмечая его кульминацию и
неизбежный упадок. Неожиданно в голове его возник ошеломляющий, пугающий
образ: он стоит на  лужайке  перед  домом  Уолтера  Хэмнера  со  свитком
электроэнцефаллограммы в руках и разглядывает беспорядочные пики и спады
мозга, принимающего участие в какой-то безумной вечеринке. Он поежился и
засунул руки в карманы, чтобы хоть немного согреть их.
   Его правая рука снова натолкнулась на маленький пакетик, и  он  вынул
его из кармана. Заинтересовавшись, он развернул его, не обращая внимания
на холод, вгрызавшийся тупыми  зубами  в  кончики  его  пальцев.  Внутри
оказалась маленькая темно-красная  таблетка,  которая  вполне  могла  бы
уместиться на ногте его мизинца. Она  была  гораздо  меньше,  нежели,  к
примеру, грецкий орех. Неужели такая маленькая штучка  может  повергнуть
его во временное безумие, заставить его видеть то, чего  на  самом  деле
нет, и думать так, как он никогда в жизни не думал?  Неужели  она  может
воссоздать на какое-то время смертельную болезнь его сына?
   Небрежно, с отсутствующим видом он положил таблетку на язык. Вкуса не
чувствовалось. Он проглотил ее, так ничего и не почувствовав. - Барт!  -
воскликнула женщина. - БАРТ ДОУЗ! -  На  женщине  было  черное  открытое
вечернее платье. В руке она держала бокал мартини.  У  нее  были  темные
волосы, убранные ради такого случая и перевязанные сверкающей ленточкой,
усыпанной фальшивыми бриллиантами.
   Он вошел в дом через кухонную дверь. Кухня была  забита  людьми,  так
что шагу нельзя было ступить, не отдавив кому-нибудь ногу.  Было  только
половина девятого. Стало быть, Эффект Отлива еще не заработал  в  полную
силу. Эффект Отлива был еще одной составной частью  уолтеровской  теории
вечеринок. По его словам, по ходу вечеринки люди  рассредотачиваются  по
углам дома. "Центр рушится, - говорил Уолли,  хитровато  моргая.  -  Сам
Томас Эллиот об этом говорил". Как-то раз,  если  верить  Уолли,  спустя
восемнадцать часов после окончания  вечеринки  он  обнаружил  одного  из
гостей бесцельно бродящим по чердаку.
   Женщина в черном платье жарко поцеловала его в губы, тесно прижавшись
к нему своей обширной грудью. Часть ее мартини пролилось между  ними  на
пол.
   - Привет, - сказал он. - Ты кто?
   - Тина Ховард, Барт. Неужели ты не помнишь, как наш  класс  ездил  на
экскурсию? - Она погрозила ему пальцем. - Ах ты противный мальчишка!
   - Та самая Тина?  Господи,  это  действительно  ты!  -  По  лицу  его
расплылась удивленная улыбка. В этом была еще одна  отличительная  черта
уолтеровских вечеринок:  люди  из  прошлого  непрерывно  мелькали  перед
тобой, словно ты листал альбом со старыми фотографиями. Парень из твоего
квартала, с  которым  вы  были  лучшими  друзьями  тридцать  лет  назад,
девушка, с которой вы чуть было не  переспали  в  колледже,  человек,  с
которым ты проработал один месяц  на  летних  работах  восемнадцать  лет
назад.
   - Но сейчас я Тина Ховард Уоллес, - сказала женщина в черном  платье.
- Мой муж здесь рядом... Где-то здесь...  -  Она  рассеянно  оглянулась,
пролила еще немного мартини из бокала  и  допила  остатки,  пока  их  не
постигла та же судьба. - ужас-то какой -  нигде  не  вижу  своего  мужа.
Похоже, я его где-то потеряла.
   Она посмотрела на него теплым, пристальным взглядом, и Барт едва  мог
поверить  в  то,  что  эта  женщина  подарила  ему  возможность  впервые
прикоснуться к женской плоти. После  второго  года  обучения  в  средней
школе Гровер в Кливленде их отправили всем классом  на  экскурсию.  Было
это лет сто девять назад. Он до сих пор помнил упругость ее  грудей  под
белой хлопчатобумажной блузкой, когда они сидели...
   - На берегу Коттеровского ручья, - произнес он вслух.
   Она покраснела и захихикала. - Стало быть,  ты  все  помнишь.  Вот  и
хорошо.
   Он невольно опустил глаза на вырез ее платья,  и  она  взвизгнула  от
хохота. Он снова расплылся в беспомощной ухмылке. -  Да,  похоже,  время
летит быстрее, чем мы...
   - Барт! -  завопил  Уолли  Хэмнер,  заглушая  общий  гул.  -  Привет,
старина, я безумно рад, что ты все-таки смог прийти.
   Он  направился  к  ним  через  всю  комнату,  причем  траектория  его
представляла собой Специальный Зигзаг  Уолтера  Хэмнера,  который  также
должен был быть запатентован на  правах  составной  части  Общей  Теории
Вечеринок. Это был худой, почти лысый человек  в  безупречной  полосатой
рубашке образца шестьдесят второго года и в очках с роговой оправой.  Он
пожал протянутую руку Уолтера. Насколько он мог  вспомнить,  рукопожатие
Уолтера не стало менее сильным, чем в предыдущие годы.
   - Я вижу, ты знаком с Тиной Уоллес, - сказал Уолтер.
   - Да, давно это было, - сказал он и неуверенно улыбнулся Тине.
   - Только не рассказывай об этом моему мужу, ты, противный  мальчишка,
- хихикнула Тина. - А сейчас извините меня, пожалуйста. Мы еще  увидимся
с тобой попозже и поговорим, ладно, Барт?
   - Конечно, - сказал он.
   Она затесалась в толпу людей, собравшихся вокруг стола с угощением, а
потом двинулась в гостиную. Он кивнул ей вслед и спросил:
   - Откуда ты их берешь, Уолтер? Это была первая девушка в моей  жизни,
которую я облапал. Как будто смотришь фильм про свою жизнь.
   Уолтер скромно пожал плечами. - Видишь ли, Бартон, мальчик  мой.  Все
это входит в  Принцип  Принудительного  Удовольствия.  -  Он  кивнул  на
бумажный пакет у него под  мышкой.  -  Что  у  тебя  в  этом  коричневом
свертке?
   - "Южное Утешение". У тебя ведь найдется бутылочка "Севен-Ап"?
   - Разумеется, - ответил Уолтер и скорчил  недовольную  физиономию.  -
Неужели ты действительно собираешься пить эту гадость? Я-то  всегда  был
уверен, что ты предпочитаешь скотч.
   - Я люблю только один напиток - "Южное Утешение" и "Севен-Ап". Просто
раньше я скрывал это, а теперь я вышел из подполья.
   Уолтер усмехнулся.  -  Мэри  была  где-то  здесь.  Похоже,  она  тебя
высматривала. Так что давай, налей себе выпить, и мы  отправимся  на  ее
поиски. - Отлично.
   Он двинулся через кухню,  приветствуя  людей,  вид  которых  был  ему
смутно знаком и которые смотрели на него так, будто видели его в  первый
раз в жизни, и отвечая на приветствия радостно  кидавшихся  ему  на  шею
незнакомцев. Под потолком сгустились  величественные  клубы  сигаретного
дыма. До него доносились обрывки разных разговоров, словно кто-то быстро
крутил ручку настройки радиоприемника.
   ...У Фредди и у Джима не было при себе графиков работы и тогда я
   ...сказал, что его мать умерла  совсем  недавно,  и  если  он  выпьет
слишком много, то вполне может разнюниться ...так  вот,  когда  он  снял
верхний слой краски, стало ясно,  что  это  очень  талантливая  картина,
может быть, даже дореволюционного периода
   ...а этот маленький жидяра подошел к дверям и стал предлагать  купить
свои энциклопедии
   ...в полной заднице. Он не дает ей развода из-за детей,  а  пьет  он,
как последний
   ...удивительно симпатичный костюм ...и там было столько выпивки,  что
он нажрался и сблеванул прямо на платье  официантке.  Напротив  плиты  и
раковины стоял длинный стол с пластиковой крышкой, уставленный открытыми
бутылками и множеством стаканов  разных  размеров  и  в  разной  степени
наполненности. Пепельницы уже не вмещали окурков. В раковине стояло  три
ведерка с кубиками льда. Над плитой висел большой плакат с  изображением
Ричарда Никсона в наушниках. Шнур от наушников исчезал в заднем  проходе
осла, стоявшего у самого края плаката. Надпись гласила:
   СЛУШАЕМ ВНИМАТЕЛЬНО!
   Слева по ходу  человек  в  мешковатых  брюках  с  подвязанными  внизу
колокольчиками, в каждой руке у которого было по дозе спиртного  (стакан
для воды, наполненный жидкостью, подозрительно смахивавшей на  виски,  и
большая глиняная кружка пива) развлекал  анекдотом  группу  сгрудившихся
вокруг него людей.
   - Так вот, этот парень приходит  в  бар,  садится  за  стойку,  а  на
соседнем с ним стульчике сидит обезьяна.  Парень  заказывает  себе  одно
пиво, а когда  бармен  приносит  пиво,  парень  спрашивает:  А  чья  это
обезьяна? Симпатичная сучка. А  бармен  ему  и  отвечает:  Это  обезьяна
нашего пианиста. Тогда  парень  разворачивается...  Он  приготовил  себе
коктейль и огляделся в поисках Уолта,  но  тот  пошел  к  дверям,  чтобы
встретить новоприбывших гостей - молодую супружескую  пару.  На  мужчине
был  надет  большой  водительский  шлем,  очки-консервы  и   старомодный
автомобильный пыльник. Спереди на пыльнике было написано:
   НЕ ВЫПУСКАЙ БАРАНКУ ИЗ РУК!
   Несколько человек исступленно расхохотались,  а  Уолтер  едва  ли  не
завыл от смеха. В чем бы ни состояла эта шутка, похоже, она была понятна
только избранным.
   - ... И тогда этот парень подходит к пианисту и говорит:  Вы  знаете,
ваша обезьяна нассала мне в пиво. А пианист отвечает: Нет, не  знаю,  но
напойте несколько тактов, и я попробую сыграть.
   Раздался взрыв не  очень  дружного,  принужденного  смеха.  Парень  в
мешковатых брюках с колокольчиками отхлебнул виски и запил его пивом.
   Он  взял  свой  стакан  и  направился  в  едва  освещенную  гостиную,
скользнув за спиной у Тины Ховард Уоллес, пока она не заметила его и  не
навязала ему бесконечную игру  в  расспросы  и  воспоминания.  Она  была
похожа на тот сорт людей, которые могут цитировать целыми главами  жизнь
одноклассников, кончивших не лучшим  образом  (разводы,  нервные  срывы,
преступления - вот что особенно привлекает внимание таких людей),  и  ни
словом не упомянут тех, кто достиг успеха.
   Кто-то поставил неизбежный альбом рок-н-роллов пятидесятых  годов,  и
пар пятнадцать дергались  под  музыку  -  самозабвенно,  но  не  слишком
изящно. Он увидел Мэри, которая танцевала с худым стройным мужчиной.  Он
знал этого человека, но никак не мог вспомнить, кто он и как его  зовут.
Джек? Джон? Джейсон? Он помотал головой. Имя так и  не  вспомнилось.  На
Мэри было вечернее платье, которое он до этого ни разу не  видел.  Сбоку
оно застегивалось на пуговицы, и достаточное их число было незастегнуто,
образуя сексуальный разрез, поднимающийся чуть выше обтянутого  нейлоном
колена. Он стоял и  смотрел  на  нее,  ожидая,  что  в  груди  проснутся
какие-нибудь сильные чувства - ревность, тоска, желание, - но ни одно из
них так и не появилось. Он отхлебнул свой коктейль.
   Она обернулась и заметила его. Он  приветственно  помахал  ей  жестом
показывая, чтобы она продолжала танцевать,  но  она  двинулась  к  нему,
приведя за собой своего партнера.
   - Я так рада, что ты смог прийти, Барт, - сказала она, повышая голос,
чтобы быть услышанной сквозь смех, гудение разговоров и музыку. - Скажи,
ты помнишь Дика Джексона?
   Барт протянул руку, и стройный мужчина пожал ее. - Вы со своей  женой
жили на нашей улице пять... Нет, семь лет назад. Верно?
   Джексон кивнул. - Сейчас мы живем в Уилловуде. Район новой застройки,
- подумал он. В последнее время он стал очень чувствителен  к  географии
города.
   - Хорошее место. А ты до сих пор работаешь на "Пиле"?
   - Нет, теперь у меня свое дело. Два грузовика. Занимаюсь  перевозками
грузов по трем штатам. Так что смотри, если твоей прачечной  понадобится
чего-нибудь привезти - химикаты какие-нибудь, например...
   - Я больше не работаю  на  прачечную,  -  сказал  он  и  краем  глаза
заметил, как Мэри болезненно вздрогнула, словно кто-то легонько  стукнул
ее по месту старого ушиба.
   - Вот как? Расскажи, чем ты сейчас занимаешься?
   - Пока ничем, - усмехнулся он. - Лучше ты расскажи мне, участвовал ли
ты в забастовке владельцев частных грузовиков?
   Лицо Джексона, и так  уже  потемневшее  от  алкоголя,  потемнело  еще
сильнее. - Ты прав, черт возьми, участвовал. Еще бы не  участвовать!  Ты
знаешь, сколько эти разнесчастные ублюдки из  Огайо  требуют  с  нас  за
дизельное топливо? 31,90! В результате  прибыль  у  меня  получается  не
двенадцать процентов, а  всего  лишь  девять.  Не  говоря  уже  об  этом
чертовом  ограничении  скорости...  И  он  принялся  распространяться  о
превратностях владельца частной транспортной фирмы в стране,  у  которой
неожиданно начался тяжелый  приступ  энергетической  кессонной  болезни.
Барт слушал и поддакивал в подходящих местах, посасывая потихоньку  свой
коктейль. Мэри извинилась и отправилась на кухню, чтобы  раздобыть  себе
стакан пунша. Человек в автомобильном пыльнике танцевал  эксцентрический
чарльстон под  старую  песню  братьев  Эверли.  Все  вокруг  хохотали  и
аплодировали.
   Жена Джексона, мускулистая женщина с пышной грудью и  морковно-рыжими
волосами, подошла и была ему представлена. Чувствовалось,  что  она  уже
немало выпила и держалась на ногах с некоторым  трудом.  Взгляд  ее  был
затуманенным  и  бессмысленным.  Она  протянула  ему  руку,   улыбнулась
стеклянной улыбкой, а потом сказала, обращаясь к Дику Джексону:
   - Радость моя, у меня  в  животе  тошнотики.  Не  знаешь,  где  здесь
ванная?
   Джексон увел ее. Он быстро пересек площадку, где шли танцы и  сел  на
один из стульев, стоящих вдоль стены.
   Он допил  стакан.  Мэри  что-то  не  возвращалась.  Наверное,  кто-то
остановил ее и втянул в разговор.
   Он полез во внутренний карман, извлек оттуда пачку сигарет и закурил.
Теперь он курил только на вечеринках. Это  было  большим  прогрессом  по
сравнению с недалеким прошлым, когда он  был  передовым  членом  раковой
бригады "Три пачки в день".
   Он выкурил уже половину сигареты,  не  отрывая  глаз  от  двери,  где
должна была появиться Мэри. И тут он случайно взглянул на свои пальцы  и
застыл, пораженный и завороженный открывшимся зрелищем. Удивительно, как
это указательный и средний пальцы правой руки знают, как в точности надо
держать сигарету? Откуда в них этот ум,  эта  сообразительность?  Словно
они курят с рождения.
   Мысль оказалась настолько забавной, что он вынужден был улыбнуться.
   Ему показалось, что изучение пальцев длилось  целую  вечность,  и  он
оторвался от него только тогда, когда ощутил, что во  рту  его  появился
какой-то новый привкус. Не сказать чтобы плохой, просто новый. Слюна как
будто стала гуще. А ноги... Ноги  слегка  подергивались,  словно  хотели
пританцовывать в такт  музыке,  словно  только  это  могло  принести  им
облегчение и вернуть в  нормальное  состояние,  помочь  им  снова  стать
ногами.
   Он слегка испугался того, что так обычно  начавшаяся  мысль  вошла  в
штопор и понеслась в каком-то совсем другом направлении, словно человек,
потерявшийся в чужом доме и  взбирающийся  по  высокой  хррррррустальной
лестнице... Ну вот, опять. Скорее всего, дело в  таблетке,  в  таблетке,
которую ему дала Оливия и которую  он  проглотил  перед  тем,  как  сюда
прийти, да.  Разве  не  интересный  это  способ  так  произносить  слово
хрррррустальный? Хрррррустальный - так в этом слове  появляется  резкое,
звенящее напряжение, словно в костюме стриптизерки.
   Он хитро улыбнулся и посмотрел на свою  сигарету,  которая  предстала
перед ним удивительно белой, удивительно круглой, удивительно подходящей
для роли  символа  американского  благополучия  и  богатства.  Только  у
американских сигарет может быть такой приятный вкус. Он сделал  затяжку.
Бесподобно. Он подумал о всех сигаретах Америки, плывущих по  конвейерам
табачных  фабрик,  множество  сигарет,  бесконечный  чистый  белый   рог
изобилия, из которого сыпятся сигареты. Да, это был настоящий  мескалин.
Он уже начинал улетать. А если бы люди узнали, что  он  думает  о  слове
хрустальный (хрррррустальный, если быть точным), то  они  бы  кивнули  и
покачали бы головами: Да, он  сумасшедший,  крыша  совсем  поехала,  это
точно. Крыша поехала - неплохое выражение. Неожиданно он ощутил желание,
чтобы рядом оказался Салли Мальоре. Вдвоем  -  он  и  одноглазый  Сэл  -
обсудили бы всю структуру мафии, до мельчайших ячеек.  Они  обсудили  бы
старых шлюх и перестрелки. Своим мысленным взором он увидел  Одноглазого
Салли и самого себя в  итальянском  ресторанчике  с  темными  стенами  и
изрезанными деревянными столами. Они ели лингвини, а на фонограмме в это
время звучала мелодия из "Крестного отца". И все  это  на  замечательной
пленке "Кодак", в которую можно погрузиться  и  плавать  там,  словно  в
гидромассажной ванне.
   - Хрррррустальный, - произнес он шепотом и улыбнулся.  Ему  казалось,
что он сидит так уже долго-долго, перескакивая с одной мысли на  другую,
но, посмотрев на сигарету, он с удивлением обнаружил, что пепла  на  ней
не прибавилось. Он пораженно поднес сигарету ко рту и затянулся.
   - Барт?
   Он поднял взгляд. Это была Мэри, и она принесла для  него  бутерброд.
Он улыбнулся ей. - Садись. Это для меня?
   - Да. - Она дала ему бутерброд. Это был маленький треугольный сэндвич
с чем-то розовым посередине. Неожиданно  он  подумал  о  том,  что  Мэри
придет  в  ужас  если  узнает,  что  он   отправился   в   наркотическое
путешествие. Она может вызвать "скорую помощь", полицию и Бог знает кого
еще. Он должен вести себя, как нормальный человек. Но мысль о  том,  что
он должен вести себя нормально, заставила  его  почувствовать  себя  еще
более странно.
   - Съем позже, - сказал он и положил сэндвич в карман рубашки.
   - Барт, ты пьян?
   - Совсем чуть-чуть, - сказал он. Он различал все поры на ее лице.  Он
не мог вспомнить, видел ли он  когда-нибудь  ее  лицо  так  близко,  так
осязаемо. Все эти маленькие дырочки - словно Бог был поваром,  а  она  -
корочкой пирога. Он хихикнул и, заметив появившееся на ее лице выражение
тревоги, сказал шепотом:
   - Только никому не говори.
   - О чем? - Она удивленно нахмурилась.
   - О продукте № 4.
   - Барт, ради Бога, объясни, что с тобой...
   - Мне надо в ванную, - сказал он. - Я скоро вернусь. - Он двинулся  к
выходу, не оборачиваясь, но ощущая всем телом, как  хмурое  неодобрение,
отразившееся  на  ее  лице,  распространяется  вокруг,  словно   жар   в
микроволновой печи. Если он не оглянется на нее,  вполне  возможно,  что
она ни о чем не догадается.  В  этом  лучшем  из  всех  возможных  миров
возможно все, даже хррррустальные лестницы. Он ласково улыбнулся.  Слово
превратилось в старого друга.
   Путешествие  к  ванной  стало  своего  рода  одиссеей,  сафари.   Гул
вечеринки стал пульсировать.  Он  то  нарастал,  то  утихал,  подчиняясь
трехсложному  стихотворному  размеру,  и   даже   звуки   музыки   стали
пульсировать. Он что-то бормотал людям,  которых  думал,  что  знал,  но
наотрез отказывался принимать участие в разговорах, выплевывал брошенные
в качестве наживки фразы. Он лишь указывал в направлении паха,  улыбался
и шел дальше.  Интересно,  почему  на  этих  вечеринках  всегда  столько
знакомых?
   Ванная была занята. Он дожидался, пока  она  освободится,  в  течение
нескольких часов - во всяком случае, так ему показалось.  Когда  же  он,
наконец, добился своего, помочиться он не смог,  хотя  вроде  бы  ему  и
хотелось. Он посмотрел на стену над туалетным бачком. Стена  набухала  и
втягивалась внутрь,  подчиняясь  все  тому  же  трехсложному  ритму.  Он
спустил воду, несмотря на безрезультатность своих усилий, на тот случай,
если  кто-нибудь  подслушивал  за  дверью,  и  пристально  вгляделся   в
исчезающую в трубе воду. Вода имела зловещий розоватый  оттенок,  словно
предыдущий посетитель помочился кровью. Неприятное зрелище.
   Он вышел из ванной, и вечеринка вновь сомкнулась  вокруг  него.  Лица
мелькали вокруг, словно веселые воздушные шарики. Музыка показалась  ему
очень приятной. Это был Элвис. Старина Элвис. Играй свой рок, Элвис,  не
останавливайся никогда.
   Перед ним появилось лицо Мэри и повисло, устремив на него озабоченный
взгляд. - Барт, скажи, что с тобой произошло?
   - Что произошло? Да ничего со мной не происходило. - Он был  поражен,
ошеломлен. Слова выходили у  него  изо  рта  в  форме  музыкальных  нот,
неожиданно ставших видимыми. - У меня галлюцинации. - Последнюю фразу он
говорил самому себе, но она прозвучала вслух.
   - Барт, что ты принял? - В голосе ее зазвучали испуганные нотки.
   - Мескалин, - ответил он.
   - О, Господи, Барт. Наркотики? Зачем это тебе понадобилось? Почему?
   - А почему бы и нет? - ответил он, но не потому  что  стремился  быть
грубым, а потому,  что  это  был  единственный  ответ,  который  он  мог
придумать  за  такое  короткое  время.  Изо  рта  вновь  выплыла   серия
музыкальных нот. На этот раз некоторые из них были украшены флажками.
   - Хочешь, я отвезу тебя к доктору? Он окинул ее удивленным взглядом и
принялся обдумывать ее вопрос, чтобы убедиться, что в нем  нет  никакого
подспудного смысла. Он снова хихикнул, и  смешки  вырвались  музыкальной
струёй у него изо рта и закружились перед глазами - хррррустальные  ноты
на линеечках и между ними,  разделенные  тактовыми  чертами  и  значками
пауз.
   - С какой стати мне  понадобится  доктор?  -  спросил  он,  тщательно
подбирая  каждое  слово.  Вопросительный  знак  перевоплотился  в   одну
четвертую где-то в конце четвертой октавы. - Все именно так, как  она  и
говорила. Не хорошо и не плохо. Но интересно.
   - Кто? - спросила она. - Кто говорил тебе? Где ты это достал? -  Лицо
ее стало меняться, все больше напоминая  морду  рептилии.  Мэри  в  роли
следователя  в  мистическом  триллере,  пристально  глядящая   в   глаза
подозреваемому: Ну, давай, МакГонигал, решай, какой  способ  допроса  ты
выбираешь - жесткий или мягкий? Потом стало еще хуже: она напомнила  ему
об историях Говарда Лавкрафта, которые он читал еще в  детстве.  В  этих
жутковатых  рассказах   абсолютно   нормальные   люди   превращались   в
рыбоподобных ползучих тварей  -  по  воле  Старейшин.  Лицо  Мэри  стало
покрываться чешуей и отдаленно напомнило ему голову угря.
   - Какая разница? - испуганно сказал он. - Почему бы тебе не  оставить
меня в покое? Когда ты, наконец, перестанешь мне досаждать? Я ведь  тебя
не трогаю.
   Ее лицо отпрянуло и вновь стало похожим на  лицо  Мэри  -  обиженное,
недоверчивое, - и он почувствовал легкое раскаяние. -  Хорошо,  Барт,  -
сказала она спокойно. - Ты можешь творить над собой все, что душе  твоей
угодно.  Но  прошу  тебя  не  впутывай  в  это  меня.  Это  не   слишком
обременительная просьба?
   - Конечно, н... Но она не дослушала его  ответ.  Она  развернулась  и
быстро пошла в сторону кухни, не оглядываясь. Он почувствовал раскаяние,
но вместе с тем и облегчение.  А  вдруг  кто-то  ещё  попытается  с  ним
заговорить? Тогда он будет разоблачен. Он не способен говорить с  людьми
нормально, только не в таком состоянии. Он даже не может  одурачить  их,
выдав себя за пьяного.
   - Аферрррррррра, - сказал он, нежно раскатывая р по небу. На этот раз
ноты вылетели изо рта по прямой - все они  были  с  флажками.  Он  может
выдувать ноты хоть всю  ночь  и  чувствовать  себя  при  этом  абсолютно
счастливым, лично он не имеет ничего против. Но  только  не  здесь,  где
любой может подойти и заговорить с ним. Может быть, в каком-нибудь тихом
месте, где он сможет услышать свои  мысли.  А  эта  вечеринка  создавала
полную иллюзию, что он стоит за  огромным  водопадом.  Трудно  думать  в
таком хаосе. Лучше  отыскать  какую-нибудь  тихую  заводь.  Может  быть,
негромко включить радио, послушать  музыку.  Он  чувствовал,  что  тихая
музыка поможет ему думать. А думать было о чем.
   Он ощутил абсолютную уверенность, что люди то и дело искоса  на  него
поглядывают. Наверное,  Мэри  уже  раззвонила  всем  и  каждому.  Я  так
беспокоюсь. Барт нажрался мескалина. Сплетня распространится от  группки
к группке. Они будут делать вид что танцуют, пьют и разговаривают, но на
самом деле они будут украдкой наблюдать за  ним,  шептаться  у  него  за
спиной. Он абсолютно в этом уверен. Это кррррристально ясно.
   Мимо него проходил человек, слегка покачиваясь и неся в  руках  очень
высокий бокал. Он ухватил человека за лацкан его спортивного  пиджака  и
хрипло прошептал ему в ухо:
   - Что они обо мне говорят?
   Человек наградил его отрешенной улыбкой и выдохнул ему  в  лицо  пары
скотча. - Я это обязательно запишу, - сказал он и двинулся дальше.
   В конце концов он  добрался  до  кабинета  Уолтера  Хэмнера.  Сколько
времени прошло с того момента, как он пришел  на  вечеринку,  оставалось
для него полной тайной. Когда он закрыл за собой  дверь,  гул  вечеринки
стал звучать куда тише, принеся облегчение его истерзанному слуху. В нем
зарождался страх. Мескалин не  только  не  перестал  действовать,  но  с
каждой минутой подчинял его себе все сильнее и сильнее. Ему  показалось,
что он пересек гостиную, не успев  и  глазом  моргнуть  -  в  буквальном
смысле этого выражения. Еще одно столь же краткое мгновение понадобилось
ему для того,  чтобы  миновать  темную  спальню,  где  на  кровати  была
навалена гора пальто.  Третье  мгновение  перенесло  его  в  холл.  Нить
последовательного  нормального  существования  разорвалась,   и   бусины
реальности  брызнули  во  все  стороны.  Связность  событий  утратилась.
Чувство времени распалось на фрагменты. Что если он никогда не  вернется
к своему обычному состоянию? Что если он останется таким  навсегда?  Ему
пришло в голову, что неплохо бы свернуться калачиком и поспать, но он не
знал, удастся ли ему заснуть. А если удастся, то одному  Богу  известно,
какие сны ему приснятся. Он с ужасом вспомнил о том, с какой легкостью и
беззаботностью  принял  он  таблетку.  Это  совсем  не  было  похоже  на
состояние опьянения. Внутри,  в  самом  центре  его  "я",  уже  не  было
мерцающего зернышка сознания, которое  никогда  не  становилось  пьяным.
Центр исчез, и безумие завладело им полностью.
   Но здесь ему стало лучше. Может быть, здесь  он  сумеет  восстановить
контроль над собой. Во  всяком  случае,  если  он  выкинет  какую-нибудь
идиотскую штуку, то никто...
   - Эй, привет.
   Он испуганно вздрогнул и посмотрел в угол. Рядом с одним  из  книжных
шкафов Уолтера в кресле с высокой спинкой сидел человек.  На  коленях  у
него лежала открытая книга. Но был ли это человек? В комнате был  только
один источник света - лампа на маленьком круглом столике по  левую  руку
от незнакомца. Ее свет отбрасывал на его  лицо  длинные  тени,  так  что
глаза его казались черными провалами, а щеки  вырисовывались  зловещими,
сардоническими пятнами. На мгновение ему показалось, что  он  столкнулся
лицом к лицу с самим Сатаной, забредшим в кабинет Уолли  Хэмнера.  Потом
незнакомец встал, и он убедился, что это человек, самый обычный человек.
Высокий парень лет шестидесяти, с голубыми глазами и носом, о который не
раз разбивали бутылки в пьяных драках. Однако в руках  у  него  не  было
стакана со спиртным. На столике также ничего не было видно.
   -  Еще  один  странник,  -  сказал  человек  и  протянул   руку   для
рукопожатия. - Фил Дрейк.
   - Бартон Доуз, - ответил он, все  еще  не  сумев  прийти  в  себя  от
страха. Они пожали друг другу руки. Рука Дрейка была скрючена и  покрыта
старыми шрамами - возможно, от ожога. Но он ничего не имел против  того,
чтобы пожать ее. Дрейк. Фамилия показалась ему знакомой, но он никак  не
мог вспомнить, где он слышал ее раньше.
   - С вами все в порядке? - спросил Дрейк. - Вы выглядите малость...
   - Я под кайфом, - сказал он. - Я принял мескалин и, Господи как же  я
улетел. - Он посмотрел на книжные полки и увидел, что они пульсируют, то
выпирая, то втягиваясь обратно. Это не  понравилось  ему  -  слишком  уж
похоже на огромное бьющееся сердце. Больше ему не хотелось видеть ничего
похожего.
   - Понятно, - сказал Дрейк. - Садитесь. Расскажите мне о том,  что  вы
чувствуете.
   Он посмотрел на Дрейка с некоторым удивлением, а потом  почувствовал,
как его захлестнула волна облегчения. Он сел. - Вы знаете о мескалине?
   - О, совсем немного. Я работаю в кафе на  окраине.  Ребята  постоянно
расхаживают по улицам, улетая от какой-нибудь гадости. Как ваше нынешнее
путешествие? - спросил он вежливо.
   - И плохое и хорошее, - сказал он. - Немного тяжелое. Да, это  точное
слово. Наркоманы им часто пользуются, я слышал.
   - Да.
   - Я уже начал бояться. - Он мельком посмотрел в окно и увидел длинное
небесное шоссе, протянувшееся через весь купол ночного неба. С беспечным
видом он отвел взгляд, но не сумел удержаться и облизал губы. -  Скажите
мне... Сколько это обычно продолжается?
   - Когда вы закинулись?
   - Закинулся? - Буквы выскочили  у  него  изо  рта,  упали  на  пол  и
расплылись.
   - Ну, когда вы приняли наркотик?
   - Аа... Около половины девятого.
   - А сейчас у нас... - Он посмотрел на часы. - Сейчас у  нас  четверть
десятого...
   - Четверть десятого? Только и всего?
   Дрейк улыбнулся.  -  Чувство  времени  становится  резиновым,  верно?
Думаю, к половине второго вы уже будете в полном порядке.
   - Точно?
   - Да, я почти уверен. Сейчас у вас, по всей видимости, самый  пик.  У
вас много визуальных галлюцинаций?
   - Даже слишком.
   - Вы видите много такого, что  не  предназначалось  для  человеческих
глаз, - сказал Дрейк и улыбнулся странной кривой улыбкой.
   -  Точно,  вы  совершенно  правы.  -  Чувство  облегчения,  вызванное
присутствием  этого  человека,  стало  еще  сильнее  и  напряженнее.  Он
чувствовал себя спасенным. - А чем вы занимаетесь  помимо  разговоров  с
мужчинами средних лет, провалившимися в кроличью нору?
   Дрейк снова улыбнулся. - Неплохо сказано. Обычно люди под  мескалином
или  кислотой  начинают  нести  околесицу,  а   иногда   вообще   теряют
способность к членораздельной речи. Большинство своих вечеров я  работаю
в службе психологической помощи по телефону. Рабочие  дни  я  провожу  в
кафе, о  котором  я  уже  говорил.  Называется  оно  "Отдохни,  Мамаша".
Основную часть клиентуры составляют уличные сумасшедшие и алкоголики. По
утрам я просто гуляю по улицам и разговариваю с теми из  моих  прихожан,
кто уже встал. А в промежутках я выполняю мелкие просьбы заключенных  из
окружной тюрьмы.
   - Вы священник?
   - Меня называют уличным проповедником. Очень романтично. Но  когда-то
я был настоящим священником.
   - А теперь нет?
   - Я оставил свою мать церковь, - сказал Дрейк. Слова  звучали  мягко,
но в голосе его послышались  нотки  какой-то  ужасающей  решимости.  Ему
показалось, что он слышит лязг навсегда захлопнувшейся железной двери.
   - Почему?
   Дрейк пожал плечами. - Это не имеет значения. А  что  вы?  Откуда  вы
взяли мескалин?
   - Мне его дала  девушка,  ехавшая  стопом  до  Лас-Вегаса.  По-моему,
неплохая девушка. Она позвонила мне на Рождество.
   - Хотела, чтобы вы ей помогли?
   - Наверное.
   - Вы помогли ей?
   - Не знаю. - Он хитро  улыбнулся.  -  Отец,  расскажите  мне  о  моей
бессмертной душе. Дрейк сморщился. - Я вам не отец.
   - Ну, неважно.
   - Так что вы хотите узнать о своей душе? Он посмотрел на свои пальцы.
Он мог стрелять из них маленькими сгустками света. Стоило ему  пожелать,
и сверкающая шаровая молния вылетала из-под ногтей.  Это  наполняло  его
пьянящим ощущением власти. - Я хочу знать, что случится с  ней,  если  я
совершу самоубийство.
   Дрейк нервно поежился. - Это не вы спрашиваете меня  о  самоубийстве.
Вместо вас говорит наркотик.
   - Нет, это я говорю, - сказал он. - Ответьте мне, прошу вас.
   - Не могу. Я не знаю, что случится с вашей душой, если  вы  совершите
самоубийство. Однако я знаю, что случится с вашим телом. Оно сгниет.
   Озадаченный этими словами, он вновь опустил глаза на свои пальцы. Они
послушно заискрились под его взглядом, напомнив ему о рассказе Эдгара По
"Странный случай с мистером Вольдемаром". Ну и ночка. По и Лавкрафт.  Он
поднял  глаза,  ощущая  себя  немного  сбитым  с  толку,  но  отнюдь  не
обескураженным.
   - Чем занято сейчас ваше тело? - спросил Дрейк.
   - Что? - Он нахмурил лоб,  пытаясь  извлечь  смысл  из  поставленного
вопроса.
   - Существуют два вида кайфа, - сказал Дрейк. - Головной  и  телесный.
Вы чувствуете тошноту? У вас что-нибудь болит?  Какие-нибудь  неприятные
ощущения?
   Он сосредоточил внимание на своем теле. - Нет,  -  ответил  он  после
паузы. - Я просто чувствую себя... Занятым. - Он немного  посмеялся  над
этим словом, и Дрейк тоже улыбнулся. Это слово довольно точно  описывало
его ощущения. Его тело, даже в  неподвижном  состоянии,  казалось  очень
активным. Довольно легкое,  оно  в  то  же  время  не  было  бесплотным.
Собственно говоря, он никогда не чувствовал себя таким телесным, никогда
еще он не отдавал себе такого ясного отчета в том, насколько переплетены
его физические и умственные процессы. Их нельзя было  отделить  друг  от
друга. Тело и сознание сплавились в единое целое, и этому  никак  нельзя
было воспрепятствовать. Интеграция. Энтропия. Эти мысли  набросились  на
него, словно быстрый тропический восход. Он  принялся  обдумывать  их  в
свете своей нынешней ситуации, пытаясь найти в них какой-то скрытый узор
(если он действительно был там, этот узор), но...
   - Но ведь есть еще и душа, - громко произнес он вслух.
   - Что там насчет души? - любезно поинтересовался Дрейк.
   - Если убить мозг, то умирает и тело, - произнес  он  медленно.  -  И
наоборот. Но что происходит с душой? Вот в  чем  вопрос,  оте...  Мистер
Дрейк.
   - Какие сны нам в смертном сне приснятся? - сказал Дрейк.  -  Это  из
"Гамлета", мистер Доуз.
   - Как вы думаете, душа продолжает жить?  Есть  ли  что-нибудь  по  ту
сторону смерти?
   Глаза Дрейка потемнели. - Да, - сказал он. - Я думаю, что жизнь после
смерти существует... В некотором роде.
   - А считаете ли вы самоубийство  смертным  грехом,  который  обрекает
душу на вечные муки?
   Дрейк долго не отвечал. - Самоубийство - это ложный выход,  -  сказал
он наконец. - Я верю в это всеми силами своей души.
   - Но это не ответ на мой вопрос.
   Дрейк поднялся с кресла. - У меня нет ни малейшего намерения отвечать
на ваш вопрос. Я больше не имею дела с метафизическими проблемами.  Я  -
светский человек. Хотите вернуться на вечеринку?
   Он подумал о шуме и сумятице и отрицательно покачал головой.
   - Тогда домой?
   - Я не в состоянии управлять машиной.
   - Я могу отвезти вас.
   - Серьезно? А как вы вернетесь обратно?
   - Вызову такси из вашего дома. В новогоднюю ночь легко вызвать такси.
   - Это было бы просто здорово, - сказал он с благодарностью. - Я хотел
бы побыть в одиночестве. Пожалуй, неплохо бы посмотреть телевизор.
   - А вас можно оставить одного? - мрачно спросил Дрейк. - Вы будете  в
безопасности?
   - Никто не чувствует себя в безопасности в этом мире, - ответил он  с
той же серьезной интонацией, и оба они рассмеялись.
   - О'кей. Хотите с кем-нибудь попрощаться?
   - Нет. Здесь есть черный ход?
   - Думаю, что найдем, если поищем хорошенько. Идите за  мной.  ***  По
дороге домой он почти все время хранил молчание. Наблюдение за  уличными
огнями и так отнимало все его душевные силы. Когда  они  проезжали  мимо
участка дорожных работ, он спросил, что Дрейк думает по этому поводу.
   - Они строят новые дороги для пожирающих энергию бегемотов, - отрезал
Дрейк. - А в это время дети в городе голодают.  Что  я  думаю  по  этому
поводу? Я думаю, что это гнусное преступление.
   Он открыл было рот, чтобы рассказать Дрейку о зажигательных бомбах, о
пылающем кране, о сгоревшей конторе,  но  потом  раздумал.  Дрейк  может
решить, что это просто галлюцинация. Но еще хуже будет, если он поверит,
что это было на самом деле.
   Остаток вечера смазался  в  его  сознании.  Он  показал  Дрейку,  как
проехать к его дому. Когда они ехали по погруженной во тьму  Крестоллин,
Дрейк заметил, что все обитатели улицы, должно быть, разошлись по гостям
или пораньше легли спать. Он ничего не ответил. Дрейк  вызвал  такси  по
телефону. Некоторое время они молча смотрели телевизор.  На  экране  Гай
Ломбарде исполнял музыку, прекрасней которой нет по эту сторону рая. Ему
пришло в голову, что в облике Ломбарде есть что-то лягушачье.
   Такси прибыло без четверти двенадцать. Дрейк снова  спросил  у  него,
все ли с ним будет в порядке.
   - Да. Кажется, кайф проходит. Я спускаюсь. - Так оно и было на  самом
деле. Галлюцинации стекали куда-то вглубь его сознания.
   Дрейк открыл парадную дверь и поднял воротник. - Прекратите думать  о
самоубийстве. Это годится только для трусов. Он улыбнулся и  кивнул.  Но
внутренне он не стал ни принимать, ни  отвергать  совет  Дрейка.  Как  и
многое  другое  в  эти  дни,  он  просто  принял  совет  к  сведению.  -
Счастливого Нового Года, - пожелал он.
   - И вам также, мистер Доуз.
   Такси нетерпеливо загудело.
   Дрейк пошел по дорожке, сел в машину, и  такси  с  сияющим  на  крыше
желтым опознавательным знаком укатило прочь.
   Он вернулся в гостиную и сел перед телевизором. С  Гая  Ломбарде  они
переключились на Таймс-сквер, где на верхушке Эллис-Чэмберс Биллинг  был
водружен сияющий шар, готовый начать свое падение в  следующий  год.  Он
чувствовал себя утомленным и  опустошенным.  Ему  наконец-то  захотелось
спать. Скоро шар упадет вниз, и наступит Новый Год. Где-то  в  одном  из
уголков страны новогодний ребенок проталкивает свою  сдавленную,  увитую
плацентой голову из утробы своей матери в этот лучший из всех  возможных
миров. На вечеринке у Уолтера Хэмнера гости поднимают бокалы и  начинают
обратный отсчет. Звучат новогодние клятвы и обеты.  Большинство  из  них
окажутся такими же прочными, как мокрые бумажные  полотенца.  Поддавшись
настроению момента, он тоже дал себе  обет  и,  несмотря  на  усталость,
поднялся на ноги. Тело его болело, а позвоночник был словно из стекла  -
наркотическое  похмелье.  Он  пошел  на  кухню  и  достал  из  ящика   с
инструментами молоток. Когда он вернулся в гостиную с молотком в  руках,
сияющий шар уже соскальзывал вниз по  шесту.  Экран  разделился  на  две
половины: справа показывали шар, а  слева  -  участников  празднества  в
"Уолдорф-Астории",  которые  дружно  скандировали:  "Восемь...   Семь...
Шесть... Пять..." Одна  толстая  светская  дама  случайно  увидела  свое
изображение на мониторе, удивилась и помахала стране рукой.
   Наступает новый год, - подумал  он.  Как  это  ни  смешно,  руки  его
покрылись гусиной кожей.
   Шар упал вниз, и  наверху  Эллис-Чэлмерс  Билдинг  зажглась  неоновая
надпись: 1974
   В тот же миг он запустил молотком  в  экран  телевизора,  и  раздался
взрыв. Стекло хлынуло на  ковер.  Раздалось  едкое  шипение  раскаленных
проводов, но пожара не последовало. Чтобы  быть  уверенным  в  том,  что
телевизор не поджарит его ночью в отместку за свое  убийство,  он  ногой
вышиб штепсель из розетки.
   - Счастливого Нового Года, - произнес он тихо  и  уронил  молоток  на
ковер.
   Он прилег на диван и погрузился в сон почти в тот  же  самый  момент,
когда голова его коснулась подушки. Спал он при включенном свете. За всю
ночь ему не приснилось ни одного сна.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЯНВАРЬ  

   Если я не найду себе убежища,
   То я просто растаю в воздухе...
   "Роллинг Стоунз"

5 января, 1974

   То, что произошло с ним в тот день  в  супермаркете,  было,  пожалуй,
единственным происшествием за всю его  жизнь,  в  котором  чувствовались
преднамеренность и спланированность. Словно невидимый палец написал свое
послание на другом живом  существе,  чтобы  он  смог  прочесть  его,  не
упустив ни единого слова.
   Ему  нравилось  ходить  за  покупками.   Это   занятие   было   таким
успокаивающим, таким нормальным. После своего приключения  с  мескалином
он стал ценить простые, нормальные вещи. Первого января он проснулся уже
после двенадцати. Остаток дня он провел в  беспорядочных  блужданиях  по
дому, ощущая странную опустошенность. Он брал самые  разные  предметы  и
разглядывал их, чувствуя себя Яго с черепом Йорика в руках. Те же  самые
ощущения, хотя и менее интенсивные, повторились у него  и  на  следующий
день, и даже через день. Но с другой стороны, общий эффект вполне  можно
было назвать благоприятным. Его мозг пропылесосили и  промыли.  Какая-то
проворная служанка вывернула его наизнанку и  хорошенько  выскребла  всю
грязь. Он больше не напивался, а следовательно, и не плакал. Когда  Мэри
позвонила ему около семи часов вечера в  первый  день  нового  года,  он
говорил с ней спокойно и рассудительно, и ему показалось, что их позиции
не особенно изменились. Это было похоже на игру в статуи:  каждый  ждет,
пока другой сдвинется с места. Впрочем, она уже  сдвинулась  с  места  -
упомянула  о  разводе.  Пока  еще  речь  шла  только   о   теоретической
возможности - едва  заметное  движение  пальца,  -  но  все-таки  что-то
изменилось.
   Но  единственное,  что  по-настоящему   беспокоило   его   во   время
затянувшегося мескалинового похмелья, -  это  разбитая  трубка  цветного
телевизора фирмы "Зенит". Он не мог понять,  зачем  он  это  сделал.  Он
мечтал о таком телевизоре многие годы, пусть даже его любимые программы,
снятые на черно-белую пленку, и отошли в прошлое.  Но  самое  угнетающее
впечатление производил на  него  даже  не  столько  сам  факт  поступка,
сколько  его  последствия:  черная  звездообразная  дыра,  расплавленные
провода. Разбитый телевизор словно бы упрекал его:
   Зачем ты это сделал? Я служил тебе верой и правдой, а ты разбил меня.
Я никогда не  причинял  тебе  никакого  вреда,  а  ты  запустил  в  меня
молотком. Я был беззащитен. Кроме того, вид разбитого телевизора  служил
ужасным напоминанием о том, что они хотят сделать с его домом.  В  конце
концов он отыскал старое одеяло и накрыл его. Так стало и лучше, и хуже.
Лучше, потому что теперь он его  не  видел.  Хуже,  потому  что  в  доме
появился завернутый в саван труп. Он выбросил молоток, орудие убийства.
   Но ходить по магазинам было действительно здорово.  Так  же  здорово,
как пить кофе в гриле Бенджи, мыть  "ЛТД"  в  автоматической  мойке  или
останавливаться  у  киоска  Хенни,  чтобы  купить  новый  номер  "Тайм".
Ближайший супермаркет представлял собой огромное  помещение,  освещенное
установленными  на  потолке  люминесцентными   лампами   и   заполненное
женщинами, которые толкали перед собой тележки, увещевали отбившихся  от
рук детей и  хмурились,  глядя  на  помидоры  в  прозрачной  пластиковой
упаковке, сквозь которую нельзя было  толком  их  пощупать.  Из  колонок
струился ровный поток  музыки,  наполнявший  ваши  уши  своим  неслышным
звучанием.
   В этот день (была суббота), как обычно по уикендам, в  магазине  было
больше  мужчин,  сопровождающих  своих  жен  и  раздражающих  их  своими
дилетантскими предложениями. Он благосклонно наблюдал за мужьями, женами
и разнообразными типами сотрудничества между первыми и вторыми. День был
ясный, и солнечный свет вливался внутрь  сквозь  огромные  окна  фасада,
растекаясь яркими квадратами у кассовых аппаратов,  а  иногда,  упав  на
волосы какой-нибудь женщины,  превращая  их  в  сияющий  нимб.  В  такой
обстановке ему начинало казаться, что все поправимо, но  ночью  ситуация
представала перед ним совсем в другом свете.
   В тележке его лежал набор  покупок,  обычный  для  мужчины,  которому
неожиданно  пришлось  вести  хозяйство  самому:  спагетти,   тушенка   в
стеклянной банке, четырнадцать упаковок с готовыми обедами, дюжина  яиц,
масло и упаковка апельсинов, чтобы предотвратить цингу.
   Он шел по центральному крылу, направляясь к кассовым аппаратам,  и  в
этот момент Бог (возможно, это был именно он) заговорил с ним. Перед ним
стояла женщина в светло-голубых джинсах и синем  свитере  грубой  вязки.
Волосы у нее были необычайно насыщенного желтого цвета. Из горла  у  нее
вырвалось  странное,  всхлипывающее   карканье,   и   она   пошатнулась.
Пластиковая бутылка с горчицей, которую она держала в руке, упала на пол
и покатилась, снова и снова выставляя напоказ красный флажок на этикетке
и слово "ХЕЙНЦ".
   - Мадам? - спросил он. - С вами все в порядке?
   Женщина стала падать на спину, попыталась ухватиться левой  рукой  за
какую-нибудь опору и сбила с полки целый ряд банок с  растворимым  кофе.
На каждой банке было написано:
   "МАКСВЕЛЛ ХАУС"
   Отличный вкус до последней капли Все это произошло настолько  быстро,
что он даже не успел испугаться (за себя, во всяком случае).  Однако  он
успел заметить одну подробность, которая впоследствии часто вспоминалась
ему и даже проникла в его сны. Глаза женщины закатились, так  что  видны
были только белые белки - совсем как у Чарли во время припадков. Женщина
упала на пол. Изо рта у нее вырвалось слабое карканье. Ее ноги, обутые в
кожаные ботинки с белым ободком соли внизу, засучили по полу. Шедшая  за
ним женщина тихо вскрикнула. Служащий магазина, укреплявший  ценники  на
жестяные банки с консервированным  супом,  побежал  к  ним  по  проходу,
уронив пистолет с наклейками. Две  девушки-кассирши  вышли  в  проход  и
уставились на женщину широко распахнутыми глазами.
   - Я думаю, у нее приступ эпилепсии, -  услышал  он  свой  собственный
голос.
   Но  это  был  не  эпилептический  припадок.  Это  было  что-то  вроде
кровоизлияния в мозг, и доктор, случайно оказавшийся  в  этот  момент  в
супермаркете вместе со своей женой, констатировал факт  смерти.  Молодой
доктор выглядел испуганно, словно только что понял,  что  его  профессия
будет преследовать его до могилы, словно мстительный  монстр  из  фильма
ужасов. К тому времени, когда он закончил свой осмотр,  небольшая  толпа
сгрудилась вокруг мертвого тела,  распростертого  на  полу  в  окружении
банок растворимого кофе,  представлявших  собой  последнюю  часть  этого
мира, над которой молодая  женщина  утвердила  свою  чисто  человеческую
привилегию переустройства. Теперь она сама стала  частью  этого  мира  и
подлежит  переустройству  со  стороны  других  людей.  Ее  тележка  была
наполовину заполнена продуктами,  которые,  судя  по  всему,  составляли
недельный запас, и вид этих банок,  коробок  и  полиэтиленовых  упаковок
вызвал в нем чувство острого, мучительного ужаса.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5]

Страница:  [4]