Свод черт неподобия

 

 

Различительный признак	Ипостась мировой Антропности
	Нomo sapiens, антроп нисходящей волны Эволюции	Гость, антроп восходящий
Разделение, сущее в очах как их принцип	Неравноправное, ложное 1 : 3, суть смотрение	Равноправное, истинное1 2 : 2 (1 : 1), суть вúдение
Созерцательный статус в отношении к зримому миру Земли	Невольное подчинение	Господство над частию сей чрез покорство Вселенной как Целому2
Сила, властвующая антропом и миром, к которому он относим	Необходимость как внешняя Сила, явь чья в мире сем — гравитация, коей подвержен антроп. Плоть его имманентна: устроена ради себя	Любовь, Сила-Внутри как Свобода, Полет. Плоть, согласно сему, трансцендентна: устроена ради очей наших, к Этому То, в знак единства в Антропности нас и Гостей
Антропность как капля Вселенной-Луны, Мифа часть	Капля в тайне очей: розньдуши и телесной облатки ее	Капля-явь: душа-тело как слитная суть
Плотное тело в его отношении к тонкой (эфирной) основе, душе: к Сердцу — Ум	Ум Ума: души шкаф непрозрачный, таитель ее	Ум Сердца: явитель души как прозрачный сосуд для нее
Доминантная суть, голова	Тайная миросущность: ум, с сердцем раздельный и сущий над ним как вторым, помещенным в груди	Луноглавье как явная миросущность: сердце едино с умом, им владея; Суть синтеза их —Сердце-Ум, Мир-Глава. Форма главы, согласная левой, причинной границе Антропного ряда, сферична как Мир, а согласная правой — сфетрáэдр как Мир-и-материя, Целое с частью своей3
Остов (стержень) плотú, копье Ввысь	Многокостный скелет: фалл, разятый в себе	Плоть как кость-монолит, фалл-одно
Способ коммуникации	В основе речевой	Неречевой: речь не уст — мысли; не Ума — Сердца
Наблюдаемое различие особей	В наличии	Неналично для сущностей, представляющих один планетный мир
Половая морфология	Диморфизм	Женосущностный униморфизм (наблюдаемая бесполость)
Функциональное представительство	Локальное (имманентное), часть как часть: зрение — в очах, слух — в ушах и т.д.	Вездесущее (трансцендентное),  часть как целое: Гость весь — зрение, Очи;  слух с прочим — очами объяты и сняты как целым фрагменты его
Род дыхания	Окислительный:  химическое пленение атмосферного кислорода	Трансцендентно-восстановительный: высвобождение кислорода из химически-пленной формы, согласное дыханью листа4
Трофический статус	Гетеротрофия	Автотрофия
Явная пищевая доминанта	Вещество	Энергия (Свет)
Перемещение в зримом пространстве	От пространства сего неотдельно	Превосходит его. Купно с будним движеньем — движенье с уходом из зримости нашей: начало с концом пути — в Этом, путь — в Том (телепортация)
Способ репродукции	От великости — малость: от целого — целое, мнимое частью очам. Внутриутробнное вынашивание плода  с его явлением при родоразрешении	От большого — оно же: от целого — целое видом и сутью, без розни. Деление одной сущности на две, тождественные начальной (метафизический партеногенез по образу числового генезиса: порождение единицею двух, из которых любая — она)5
Пренатальный онтогенез, мес.	9	10
Сенсорный статус	Пятерично-модальный как купность зрения, слуха, осязания, обоняния и чувства вкуса	Унимодальный: восприятье тождественно зрению
Суть зрения	Избегание света в подобии совьему оку	Стремление к свету подобно цветку
Зрительное поле	Дискретный спектр: Семь света, делимые Шестью тьмы, сумма коих — 13, число розни ока как «чертова дюжина»	Спектр-монада: Двенадцать условно-делимые, в сущности — нераздельное двенадцатиричное огневое Одно
Функциональное и структурное отношение мозга и глаза	Мозг и глаз неразличны в структурной основе (оба образованы нейронами) и различны по зримости как отстоящие друг от друга тела, сопряженные посредством хиазма (оптического перекреста)	Мозг и глаз есть одно: целокупный зрачок, Тьма для Света как Мир, Тьма-и-Свет для себя6
Форма проема, из коего зрит глаз	Двианук: субстанциальный двуугольник, согласный числу 2 как Вакху-Дигону, вратам в Матерь-Ноль, глáза Суть	Две формы: — овоидная (яйцевидная), острою стороной обращенная к носу: по сути — Ноль; — круглая как квазиточка, ану: субстанциальный одноугольник7, согласный числу 1
Наличие века, хранителя глаза	В наличии: веко глазу есть щит от среды, коей глаз сей страшим	Глаз безвек, не нуждаясь в хранителе: Гость — господин над средою, страшащий ее
Сердечная функция	Физически исполняема сердцем	Исполняема мозгом как сердцем-умом
Функция выделения	Исполняема телом и кожным покровом (чрез поры)	Исполняема кожным покровом как целым — его отрешеньем подобно листу в листопад (или коже змеи) при отходе антропа в незримость, откуда приходит он с кожею новой, как дерево с юной листвою, омывшись в Причине: Тьме-Том — от Сего
Цвет кожных покровов	Полихромия, цветовой доминантой согласная четырем земным расам: белой, черной, желтой и красной	Покровы бихромны: зелено-серы
Цвет мозгового субстрата	Серый	Черный
Цвет прочих внутренних тканей	Полихромия	Черный
Цвет крови	Красный	Зеленый
Отверстия	9 (7 головных, 2 туловищных)	5 (туловищные неналичны8; отсутствуют и ушные, с тем — уши: Гость — Очи, в ушах не имущи нужды)
Мимический статус: вид уст	Переменчив: игра на устах Бога с Дьяволом	Неизменный седлообразный изгиб — улыбка как образ согласья Божественной Воле (так сердце согласно душе как седло седоку)
Перстный строй дланей	Рядно разделён в отношении 1 (большой перст) : 4, деятельно —  3 : 2 (три действуют, два посредствуют) 9	Рядно и деятельно един; длань перстов сих — суть чистое Действие: Мать как Господня Рука
Число перстов конечности	Неизменные Пять в телесной норме10	4, 5 или 6 согласно трем зримым родам Гостевых сущностей11
Форма перстов, игл Деяния	Тупая, недолжная	Заостренная, должная
Морфология стопы	Сводчатая, пружиняшая согласно среде: стопа ее раба	Бессводовая (плоская), побуждающая среду пружинить: стопа господина ее
Цитотип телесного субстрата	Животный	Растительный
Цитоморфный статус плоти	Диморфизм: 2 рода клеток — телесные (соматические) и половые (гаметы)	Униморфизм: все клетки плоти — половые; все тело — суть спермий один12
Род деления тела в себе ради самоподдержания и воспроизводства в дальнейших телах соматической линии (обеспечения телесной преемственности как физического коррелята духовного бессмертия)	Частный, двоякий по купности митоза (удвоение соматической клетки) и мей|оза (в существе — «наделение де|й|ствием, Матерью», ma|de: переход соматической клетки в 4 гаметы: монады — в тетраду монад)	Состав тела делим не в частях своих, клетках, но в полном единстве себя (при воспроизводстве антропа, см.выше), что есть квазимитоз: митоз по форме, по сути — мейоз, мысля тело антропа как клетку одну (как по сути и есть: тело, п|лот|ь — Духа к|лет|ь)
Число хромосом в кариотипе	46, неравноразъятая Декада	55, Декада равноразъятая

 

       КОММЕНТАРИИ К ТАБЛИЦЕ

 

¹ Суть деленья сего — Мудрость, Тьма. Посему в черных Гостя очах бодра Мудрость; в очах любомудров, ей сродных, она пробуждается; в мирских пустых — она спит.

Виденье и смотрение — равные страны очей, как равны Небеса и Земля, страны Мира; и видящих очи по воле своей, с волей Божьей единой, вольны и смотреть, разделяя нерáвно, и видеть, деля пополам (посему видящий есть смотренью хозяин, тогда как смотрящий смотрению — нет); любомудровы очи и смотрят, и видят по воле Творца — не своей, виденье их — награда Его за у|серд|ие (в|серд|ье, ход в Сердце со с|т|Ра|сти|ю должной: страсть — Сердце); немудрые ж очи, смотрящие, — смотрят по воле Господней, но видеть и их подвигает Любовь, с коей детские очи одно: дитя — остров Любви в мире сем, Сердце в гуще Ума. Ума. Бренье — глупость очей, Вечность — Мудрость. Глупец есть смотрящий; мудрец, соф (греч.) — видящий как Мать, Сов|а-Сва; философ — средина меж них: смотрит он в жажде видеть, с тем — виденьем тронут как Сенью: путь — целью своей.

Из живущих мудр тот, кто познал смерть, клей Мира, и в знании сем, как звеном, ею спряг Это с Тем — как герои, имевшие вход в Аид, То; как Орфей, смерти сродный чрез песнь: обе сих — Тьма; как маги, сопрягшие смертью себя в цельный Мир. В мире сем всяк причастный ко Мудрости — Гость: Тьма — Иное; и Гости, Лю|бви Лю|д, Иные вполне миру Розни, сему — Гости полные здесь (как Гость полный, полн Тьмою, есть всяк аватар); любомудры, живущие в мире сем плотию, знают, что Гости они, и с тем есть Гости наполовину; немудрые ж, чуждые Тьмы, с тем — не зная себя (ибо знаем себя чрез Причину мы, Тьму), мнят себя господами Сего (царь чей — Князь; бренный всяк — раб его), вечно сущими в нем. Учит мудрый В|ост|ок: гос|подин в доме — Г|ос|т|ь, То, ведь То — царь Сему, Долу — Высь; Гос|ть гостей — Бог, Гос|подь как всеполное То.

² Сути мира Свободы-Любви, бренным нам, половинным очьми, Гости есть господа; друг для друга же в мире своем они есть господа и подвластные в лике едином: царить — есть Служить. С тем, Любовью, Служеньем живя (ибо Два сих — Одно), Гости правят друг другом как Слуги.

³ Мир зря как Г|лав|у без иного, подобной ему зрил Платон главу нашу («Тимей»). О том речь — и канон Поликлета, условием первым мужской гармоничной фигуры имеющий требованье округлой («короткой» в пропорции) головы. Две базовых формы главы, Сфера и Тетраэдр, задающие Антропный ряд как границы его, в сем каноне как сплав — грань меж брахикефалией (от brachys — короткий и kep|hale — голова (кеп|ки коей — круглы)), сиречь круглоголовостью, и долихокефалией (от do|l|ich|os — длинный: «дол-лихо», суть гóре от низа: некруглость — не-Высь, ущербленность), согласная отношению 0,75 (3/4), являя Тетраэдр им как меньшее Сферы на четверть — Тетраду, Декады четвертую (в счете всех) часть: 1 + 2 + 3 + 4 = 10. Г, четвертая буква в ряду алфавитном, начальна в «Глава», посему есть «Гла|гол», суть Гла|ва-Го|л|ова: Go|tt, Бог вечный по сути Своей.

⁴ Ки|сло|род есть особый субстрат: в нем к дыханью дан Дух, коему, как Причине, согласен химический знак кислорода О, Цикл-Ноль, и число 16 как атомная его масса и порядковый номер буквы О в духосущностном русском алфавите (явь 16-ти как числá Духа есть Кришна, бог вечно шестнадцатилетний; 16-частность согласной ему Маха Мантры; порядковый золота но|мер, металла Коровы, Век коей — Златой: 79 = 7 + 9 = 16). Посему вток сего газа в бренье с дыханием Гостя — знак роста Свободы в Сем, Тьмы, кою Гость, часть Ее, несет Божией вестью, что нам помогает дышать. Так подмогой в сем нам — вера в Чудо, чьей каплей есть Гость, дивный нам дыша Тьмой беспромежно как Космосом, Ч|уд|о-Коровою: нам — пустотой как ничем, магам же, кем есть Гость, — Полнотою как Всем, Тьмою-Силой как Жизнью самóй: Пищей-Воздухом всех, тайной в Розни смотрящих очах, дышать коим — одно, есть-пит|аться — другое, и явной в очах Любви видящих, коим дышать и питаться — одно. Ведь Ды|хан|ье — Хан, Царь, п|ра|н|а старшая В|ед, Е|д|а нам; Господ|ин же наш — Тьма-Бог, Хан-Да, высший Ду|х; ат|м|о|с|фер|а как воздух наш — суть сфера атмы, души: тонкий мир, очам бренным пустой пустотой их самих.

Автотроф, Гость как древо от Неба питается светом чрез кожу свою, от Земли же — водой и солями чрез стопы, беря их в себя чрез трансцензус, лишение Это’вости в Том, коим есть Гость. Рот наш не потребен ему. О сем слово — Платонов «Тимей», в коем сказано, что созидатели человека устроили его рот как вход для питания ради необходимого, — коего высший, Гость наш, как Cвободы дитя, рот несет не как вход — как Антропности знак, дабы, нами узренный, был узнан как брат наш: антропом — антроп.

⁵ Родоразрешение особи Гостя подобно делению клетки, из коей деленьем являются две, строго равные этому целому. Гость-«взрослый» не исторгает Гостя-«младенца», но, точно делимая надвое и двоекратно возросшая капля, телесно становится он двумя. Порожденный таков же очам, как родитель, «плод» равен «утробе» своей (так творит Одно Двойку как пару себя; так, без нýжды скрывать сей процесс, в себе делится клетка: Одно — в Два; в утробе таить плод как Истину — лгать, чего клетка, п|рост|а, не умеет: лжи — многость оплот). В очах бренной науки науки процесс сей творит дефект массы великостью в клетку, антропа (ведь клетка, монада Антропности Божьей — антроп: не часть — целое); в терминах сущностных он бездефектен как внутренний Духу приплод Одним Двух, в коих оба — Одно как сосуд всех повторов своих.

Плодиться как Гость — творить Два чрез Ноль: капли чрез Воду. Об этом-то способе пишет в романе «Последняя война» фантаст Кир Булычев: «Помню, был у нас в космическом училище странный случай. Проходили мы практику на недалекой планетной системе. (…) Было на той планете, раскаленной и сухой, несколько водоемов. Возле каждого околачивалось стадо животных, малоподвижных, порлностью неразумных. Да и какой стимул мог быть у них к развитию, если род поддерживался с помощью водоема, — напьется чудище из него, тут же делится на два». На эту планету опустились на планере два космонавта, Настя и Витя. «Спустились неудачно: планер побили, рацию на кусочки, и вынуждены были километров тридцать идти до базы». Витю мучает жажда. Настя, зная особенность местных водоемов, предупреждает его: не пей! Но тщетно. «Один водоем Витя пропустил, послушался. А тут второй на горизонте. Со вторым было труднее. Настя Витю буквально оттаскивала за руки. А как дошли до третьего, Витя не выдержал, оттолкнул девушку — и к луже. И напился. (…) Не успел он от водоема отойти, губы отереть, как (…) на глазах Насти он начинает раздваиваться. Посередине тела проходит линия раздела, растет он в ширину, соответственно уменьшаясь в росте, плачет, мучается… Вот у него уже две головы и четыре руки. Некоторое время он корчился — уже не Витя, а сиамские близнецы. Потом трах — и стоят перед Настей два Вити».

⁶ Обезличенный лик глаза Гостя в науке мирской есть абстракция абсолютно черного тела — отверстия в непрозрачную полость, единую с ним. В Госте полость сия — Тьма как Полность, Причина-Жена, коей явь есть и мозг (в существе — Сердце-Ум), и иных тканей пóлостных, внутренних, вид, что у Гостя черны: ведь Глубь — Тьма.

⁷ Субстанциальные фигуры, данные нам древними Индийцами, есть угольники с числом углов единица и выше на сфере — по сути, поверхности Мира, каков есть Шар. Субстанциальный одноугольник — ану, или квазиточка, есть фигура, образованная точкой (вершиной), соединенной посредством прямолинейного отрезка сама с собою: окружность как точка, имущая Глубь (ведь прямая на сфере — кругла); двуугольник, или двианук, — фигура, образованная двумя точками, соединенными посредством двух разных и равных длиною отрезков; субстанциальный треугольник, или трианук — фигура, образованная тремя точками, соединенными друг с другом тремя отрезками. Из трех фигур сих лишь третья, трианук, соотносится с плоским треугольником; две ж первые не представимы на плоскости — ложной поверхности (Глубь не имущей — как, в сути, поверхности Мира в предельном своем искривлении: Мир — Глубь), но сущи на сфере, поверхности истинной, суть коей — Шар, Сфера с Глубью ее. Шар, Мир, Глубь-и-поверхность, есть Сто|лп гео|метр|ии истинной: Гея, Земля — шар как Мира законная часть, Шара шар. Плоскость, суть геометрии бренной, Евклида злой дар — суть поверхность без Глуби: облатка пустая, от Полности Божьей дыра, голый нуль.

⁸ Что отверстия эти излишни, являемо чувством стыда, нам велящим таить их.

⁹ Подробнее — в комментарии к рис. 7.

¹⁰ Уклонение от нее являет феномен полидактилии, Богом данный очам к указанию дланей Иных, Гостевых.

Для раскрытия истинной сути антропных форм, данных очам, наших и Гостевых, скажем здесь, что теория их адаптивного происхождения, т.н. «естественный отбор», по которой рука есть орудье удободержанья, возникшее долгим путем как ответ живой ткани на свойства среды, веки — тот же ответ как хранитель очам и т.д. — в сути ложь: не среда корнь — Антроп, для которого Бог, сотворивший его к Своей славе, обитель создáл как второе; хозяина — менее дом как облатка его. Старшинство и великость, о коих здесь речь — не по времени (коего нет в существе), но по сути: Бог Мир сотворил в Миг один, Мигом — длит его, вечным в себе; Миг сей зря изнутри (сущий в Ми|ре — сущ в Ми|ге), зовем его Вечностью мы.

«Эзотерическая доктрина, — пишет Эдуард Шюре, — допускает трансформацию зоологических видов не только вследствие второстепенного закона подбора, но и вследствие основного закона проникновения в землю сверхфизических сил и воздействия разумных начал и невидимых сил на все живые существа. Если на земном шаре появляется новый вид, это означает, что более высокого типа души воплощаются в данную эпоху в потомков прежнего вида для того, чтобы поднять его на высшую ступень, формуя и преобразуя его по своему образу. // С точки зрения земной эволюции, человек есть последний отпрыск и венец всех предыдущих видов. Но эта идея объясняет его появление на сцене жизни не более, чем она объяснила бы появление первой водоросли или первого ракообразного в глубине морей. Все это постепенное творчество требует — как и каждое рождение — проникновения в землю невидимых сил, творящих жизнь. Созданию человека должно предшествовать царство духовного человечества, которое руководит развитием земного человечества и посылает ему все новые потоки душ, которые воплощаются в его недрах и озаряют первыми лучами божественного света это беспомощное, требующее воздействия и все же отважное существо, которое, едва освободившись от мрака животности, принуждено бороться со всеми силами природы для поддержания своего существования». Далее сказано: «Из всех наук наиболее противоречащими идеям спиритуализма кажутся сравнительная зоология и антропология. А между тем, они могли бы послужить доказательством для спиритуалистических идей, если бы был уловлен закон, по которому совершается взаимодействие между духовным миром и миром физическим. Дарвин положил конец младенческому представлению первобытной теологии о сотворении мира. В этом отношении он только вернулся к идеям древней Теософии. Уже Пифагор сказал: «человек сродни животному». Дарвин показал законы, следуя которым природа выполняет божественный план; законы эти: борьба за существование и естественный подбор. Он доказал изменчивость видов, он сократил их число и установил их происхождение. // Но его ученики, теоретики абсолютного трансформизма, желавшие произвести все виды от одного первоначального типа и ставившие их проявление в исключительную зависимость от от влияния среды, делали большие натяжки в пользу чисто внешнего и материалистического понятия о природе. // Нет, среда объясняет появление видов не более, чем физические законы объясняют законы химические, не более, чем химия объясняет эволюционный принцип растения, или эволюция растения — эволюцию животного. // Что касается больших отделов животного царства, они соответствуют вечным типам жизни, обозначающим различные ступени сознания. Появление млекопитающихся после пресмыкающихся и птиц имеет свою причину не в изменении земной среды; измененная среда являет собой только условия. Появление это обусловлено новой эмбриологией, следовательно, и новой разумной жизненной силой, воздействующей изнутри, из той внутренней сути природы, которую можно назвать потусторонней по отношению к нашим физическим чувствам. Без этой сознательной жизненной силы невозможно объяснить появления даже самой ничтожной органической клеточки в мире неорганическом. // Наконец, Человек, это животное подобие Мировой Души и деятельного Разума, завершающее собой целый ряд существ, раскрывает всю полноту божественной мысли  гармонией своих органов и совершенством своей формы. // Синтезируя все законы эволюции и всю природу в своем теле, он покоряет и поднимается над ней для того, чтобы через сознание и через свободу вступить в беспредельное царство Духа». 

О властвии Глуби над внешним как Духа над формой в развитьи живого Тей|яр де Шар|ден говорит: «Одно дело установить, что у последовательных потомков одного животного члены становятся однокопытными или зубы плотоядными, другое дело разгадать, каким образом произошел этот сдвиг. В точке прикрепления побега к мутовке – мутация. Хорошо. А дальше?.. Обычно последующие модификации вдоль филы столь постепенны, а органы, подвергающиеся модификации, столь устойчивы и иногда прямо с зародыша (как, например, зубы), что мы решительно должны отказаться во всех случаях просто говорить о выживании наиболее приспособленных или о механической адаптации, к окружающей среде и к пользованию. Как же быть? || Чем больше мне приходилось встречаться с этой проблемой и заниматься ею, тем больше мне навязывалась мысль, что в данном случае перед нами действие не внешних сил, а психологии. Согласно ныне существующим представлениям, животное развивает свои инстинкты хищника, потому что его коренные зубы становятся острыми, а лапы когтистыми. Но не следует ли перевернуть это предложение? Иначе говоря, не потому ли как раз тигр удлинил свои клыки и заострил свои когти, что по линии своих предков он получил, развил и передал потомкам «душу хищника»? И то же самое относится к другим животным — к пугливым бегающим, плавающим, землероющим, летающим... Эволюция «характерных свойств», да, но при условии брать этот термин в значении «свойств характера» (курсив наш).

Суть — не форма — царит. Мира полная часть, человек, ему равный пред Богом, таков, каков есть он, не властию Мира, — но Бога, Создателя, чей он портрет. Не угодное Миру вершимо, но то, что у’God’но Творцу: творит — Он; не во внешнем Моти|в перемен — он Глубь, Дух как Движение (moti|on — англ.). Глубь есть Высь как Образчик наш: то — Цель. Дух в плоть умалить как Причину во следствье — убить Мир в очах (с тем — и очи сии: зриться — быть). Так Кирилл и Мефодий, Со|лун|и умы, божью Речь низведя служить бренью как Сердце Уму, — тем разъяли ее, дав нам мертвую речь: буквы — Духу взамен. Речь мертвá — мертвы люди, глаголы ее.

¹¹ Наличье меж дланей Гостей, помимо обыденно 5-палой, еще 4- и 6-палых есть застывшая в плóти антропной ошибка смотрения нашего, корнем имущая встречное движение восходящих Гостей в отношении нас, нисходящих, — движение, где приближенье Гостей к нам по правилу числ учтено добавлением к перстной пятерке монады-перста (5 + 1 = 6), а удаление — ее отъятьем (5 — 1 = 4). Для видящих Мир без ошибки — перстов у Гостей, как у нас, пять во длани: число Человека, каким есть и мы и они; длань же — то, чем являема Суть Человека, Деяние. Лик сей ошибки в науке мирской, мех|анической (мех есть Вину мешок: Тьме, Сути) — доплеровский эффект повышения слышимой ухом частоты приближающегося источника звука, и понижения — частоты удаляющегося. Как в момент, когда источник сей поравнялся с нами, частота восприемлемого ушами звука и собственная его частота совпадают, — так точно перстов у Гостей, поравнявшихся с нами в движении встречном — пять, как и у нас.

¹² Стремимый во Тьму, Лоно сущих — Свободу их. Втайне от глаз наших бренных сим спермием есть и мы.

          Спермий как суть плóти Гостя дан кариотипом его, число коего 55 делимо не смысле обыденно бренном, с утратой единства (делить так учил Аристотель), — но по Пифагору, сиречь без утраты его: 5 : 5. Делимое так, 55, Декада равноразъятая (Мир пополам, — ведь суть кариотипа есть Мир: 5 + 5 = 10), — число совершенное. Число 46 же, согласное нашему кариотипу — Декада неравноразъятая (Мир, в очах битый), ущербно по сущности, ибо не есть разделением пополам: 4 : 6. Смысл его — две антропных волны, синтез коих есть Мир: нисходящая (6) и возвратная (4), сущие в нас как печаль и как радость, из коих вторая — первей как единая с Богом и пéрва в числе сем как в жизни людей Век Златой: круговой возврат в То, Вглубь бурение; первая ж — истóрья пред Веком сим: не-Возврат, ход в ничто, к Дну как в чистую Рознь. Две волны эти разны для нас, но едины Гостям, кои знают: сходя, восходя ль — мы восходим возвратной Стезей, коя Мир, кольцевая Река, чей Ист|ок-Ко|нец — Бог. С тем, и чúсла двух волн сих равны меж собой Гостям и таковы же в их кариотипе: плоть есть Очей плод.

 

         _______________________

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                             

 

           Рисунок 10

 

 

      Очи наши и Гостя

 

Из очей этих первые света боятся как совьи, вторые — стремятся к нему, т|о|ч|но к солнцу цветок; но обоих суть — Солнце: его избегают, к нему и стремятся они.

 

Вот очей сих черты:

 

·          глаз наш крыт sto’ркой века, хранящего его от света и пыли; глаз Гостя — безвек. Ибо свет люб ему, пыль — бежит: в Силе сущ, он есть око царя над природой земной, каков Гость. Веки очам Любви, каковы очи Гостя, излишни: Любовь — Очи, зрящие вечно как Сердце в лишеньи Ума, век слепящих его, плóти крайней для Уда сего. Зрить очьми сими — зрить сердцем Сердце безумно: ведь сердце есть очи сии, Сердце ж — Мир, куда зрят они. Веко — знак времени, око таящий, как время — Пространство в сем мире: век|á — Вак, Корову, Мать-Злато; с тем, «веко» как суть — одно с «век». Очи Гостя, любовные — смелые очи, бояться — нужды им нет: Любовь — Жизнь; наши — трусливые очи Вражды, коим веки — от Жизни щит. Очи Того, очи Гостя нам, Жизни не зрящим, есть мертвые очи: мигать им не дóлжно. Так в Тьме Гераклита, мигая, горит Бытие, сие вечно-невечное; Тьма ж, Вечность-Суть, не ми|г|нет никогда и не мúнет, ведь нет у ней век. Vis|Nu — Ню, Очи голые: Тьма — чистый Взор. Таков Будды есть Взор Не|мор|гающий — Жизни самóй: mor|s — смерть (лат.); взору сему согласна стезя очищенья йо|гин|ов, тратака: держимый до слез из очей голый взгляд;

·          око наше зрит центром, зрачком, чьи врата с ростом света стремятся закрыться; глаз Гостя есть цельный зрачок, центр в любой точке; и врата черные эти, суть Тьма-Сила, вечно распахнуты к Миру как Солнцу-Всему, кое есть Сердце-Ум (тогда как солнце бренных — Бытье, Ум один). С тем, глаз наш, зрящий частью, к объятию мира подвижен как шар, каков он. Оку Гостя — нужды нет вращаться, а с тем шаром быть как отдельным: оно — сердце-ум, внутриглавная ткань в полноте, коя, вспучась в глазницы, зрит рáвно и внутрь и вовне как в Одно — а не в Два, как глаз наш. Мир — Монада сия; очи Гостя, чье солнце он, есть очи виденья, сущие ради него, как и он — ради них.

 

Г|лаз|á — наши ль, Гостей — врата Духа: чрез них исходя, Дух зрит Дух, Мир — Себя, — тем стяжая Одно изо Двух.

Излияние это различно у Гостей и нас, вот рознь эта. Поскольку у нас чрез оптический нерв правый глаз единим с полушарием левым, глаз левый же — с правым, согласным ему полушарьем, а дух левосущ во плоти, — дух струя, око правое правит как дом егo¹. Но, долей меньшей, дух льется и зрит и чрез левое око; два нерва, пути духа, в точке х|иазма скрещаясь — каналы струенью сему, кое в наших глазах есть 1 : 3, деленье неравное, где око правое — левого втрое сильней, в очах Гостя ж — 2 : 2, серединный разрез, в коем силою очи равны.

Дух слабеет в разъятьи неравном, расколотый им: что делимо нерáвно — разбито. С тем, в наших очах слаб он, в очах же Гостя — силен. Силы дом, око Гостя — то, чем пленит Гость нас как царь созерцанья, владыка, чьи есть мы подвластные. С тем, при Контакте мы, Силою полнясь от Гостя, глаз сей зрим равнó и пустым — как сам Дух-Полноту, пустоты-плоти чуждый — и полным как тело, суть многость пустая сия, полнота нам, пустым. Сим-то после Контакта смятён бренный наш полу-ум (ум бессердный; ум цельный, благой — вечен Сердцем как Сутью своей), когда Сила — ушла². Жизнь не зрящие, страха не ведаем мы лишь в виду недвоимо-обычной плотú — половины, что целым мы мним, — коей есть очи Гостя, что мертв³.

_________________________________________

 

¹ Что свидетельствуют Упанишады, говоря о «пуруше, который виден в правом глазу»; и булгаковский Воланд, чей правый глаз «пуст, черен и мертв» духосущно; о нужности ж нам ради Духа зрить справа налево — с поверхности в Суть — говорит описание Воланда, где фразою «правый глаз черный, левый почему-то зеленый» (курсив наш), — дан вектор сего постижения купно с владычеством правого ока (указано кое сперва) и нестранностью в нем черноты — ибо странен глаз левый, таящий мирски Тьму-Причину, ее указуя зеленостью: зелень, цвет Жизни — суть Тьма. Очи Воланда — черные оба по сути; наружно ж одно не черно в дань мирской человечности, в кою играет мессир как посредник миров. Глаз зеленый похож на людской — но таков он не есть, что узрели вдвоем Берлиоз и Бездомный, взглянувши в него и найдя «совершенно безумным» в мирском разуменьи ума, т.е. в сути сверхумным: как Тьма, Сердце. Очьми таков и Коровьев с никчемным своим маскарадным пенсне, где в одном окуляре стеклá вовсе нет — сиречь пуст он, как правый глаз Воланда, — а в окуляре другом оно треснуто, как треснут чистым безумием левый, зеленый мессировский глаз.

² Смятение это бывает и после Контакта, и, рáвно, пред ним как знамение Силы грядущей (пред Силою, как Настоящим, равны «после» с «пред»). Перед встречей с Христом, по Булгакову, мучим Пилат чувством этим как мукою прямо телесной: болезнью геми|кран|ией (мигренью), суть коей тут — стремленье правого, «пустого» полушарья (ведь левое в нас — Дух как Полность, а правое — не-Дух, пустое) исполниться Духа, смотрящий — прозрéл чтоб. У Мастера и Маргариты, встречавшихся с Воландом, Силой-Тьмой, — ныл после левый висок, локус речи, зовущийся «зоною Брока»: речь — Рекой жива, Миром, коего жаждет она как облатка — ядра.

³А вернее — костюм свой покинул: плоть Гостю — Контакта костюм (см. комм. 85, 110).

 

 

 

 

 

 

         Рисунок 11

 

 

  Гость как спермий:

антроп луноглавый, шар-уд, Мир с хвостом

 

Образ Мира как капля Воды сей, Главы без иного, Гость наш не Одно — Два: с иным Голова, Шар с хвостом, в сути — Мир с внутримирьем, вторым, Глубь торящий,

как вульву уд. Гость — Мира полная часть (с тем — Луны: Мир — в ней): Целое, Мир,

и не-Целое, часть Мировá. Гость как Целое — Мир в самодействьи: Змей, хвост свой кусающий; как часть, он есть спермий-уд, лезущ в Целое-Вульву к стяжанью Себя

как в Одно Полтора: в Уд цикличный, Мир-Шар без иного — разомкнутый Уд,

Мир с хвостом, чтоб хвост сбросить как лишнее Сути. Так стать головастику

взрослым, в лягушке явив суть свою — есть отбросить хвост свой как не-суть.

 

Таковы же и мы втайне бренным очам; Гость — явь тайны сей,

очи смотрящи будящий увидеть себя.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

         Комментарии

 

1 «Вечность есть играющее дитя, которое расставляет шашки. Царство [над миром] принадлежит ребенку», — сказал Гераклит. Сопричастное Вечности, Миру, земное дитя с тем — царь, маг и пророк.

В книге Пауло Ко|эль|о (гонца Тьмы, mater co|el|est|is) «Пятая гора» есть прекрасное место о том. Мальчуган, сын вдовы, приютившей пророка Илью (Илию), вопрошает его в чистоте своего целомудрия: кто есть пророк? Илия отвечает ему:

 

— Тот, кто слышит те же голоса, что и в детстве, и все еще верит в них. Так он может узнать, что думают ангелы.

— Да, я знаю, о чем ты говоришь, — сказал мальчик. — У меня есть друзья, которых никто больше не видит.

— Никогда не забывай о них, даже если взрослые скажут тебе, что это глупости. Так ты всегда будешь знать, чего хочет Бог.

 

Детство — мудрости корнь. Знал то Анаксагор. «Говорят, — сообщает нам Диоген Лаэртий, — что однажды, когда он пел, дети стали над ним смеяться. Узнав об этом, он сказал: «Что ж, ради детей придется мне научиться петь получше».

«Сердце мое сердцу ребенка подобно», — писала Сафо Лес|бо|с|ская. Мир наш, забыв многих, — помнит ее посему.

2 Единенье Того с Этим в Мир, нашу Суть, как стяжание Цельности нашей угодно Творцу, Мир создавшему тем же сплоченьем. Камю о том рек: «Обращаться к Богу оттого, что вы разочаровались в земной жизни, а боль отъединила вас от мира, бесполезно. Богу угодны души, привязанные к миру. Ему по нраву ваша радость». «Любовь желающая быть только духовной, становится тенью; если же она лишена духовного начала, то она пошлость», — рек Генрик Сенкевич. То с Сим, Тьма и Свет — нераздельны в Одном: Мире, Шаре Любви. Так у Греков богиня Любви Афродита, Урания (Небо) ль она иль Пандемос (Земля, мир людской) — Афродита одна. О брахманах Славян, ведунах посему говорится:

 

Хотя они искали ухода от мирской суеты, но жизни не сторонились. Так, если к ним приходила женщина, желавшая иметь от них ребёнка, то почиталось оскорблением богов ей в этом отказать. Однако сами ведуны жён не имели и их не искали. Они отгораживались от мирской жизни не потому, что презирали её блага, а потому, что хотели быть ближе к Всевышнему. Это было воспитание Воли, и пост у них был не для умерщвления плоти, а для здоровья.

 

            Чуждый Бога, с Ним — Мира, творенья его, Аристотель законом своим разъял Мир, взявши Это и выкинув То. Половину без Целого, смерть он над Целым возвел, Жизнью; за ним идя, Плот|ин (муж, чуждый плóт|и своей, ведь стеснялся ее), взяв То, выкинул Это, в чем был Стагирита адепт: То иль Это, без Целого часть — смерть одна. Муж Ума, Аристотель безбожник был: Ум сам в себе — атеист. Таков был и Плотин, запятнавший Платона невольно: Творца — Сатаной как запрудой, плотин|ой Ему как Воде: Тьма, Вода — суть Платонова. Знак сему — корень неоплатонизма Ам|мон|ий Сак|кас, «не-единый» по имени его: таков Ум в себе (ведь Аmmon, слышный в имени сем, Огнь в Луне, Тьмы лишась в очах бренных — суть Ум, не|до-Сердце). Что был муж сей Ум, зрим мы в отождествлении им двух противных друг другу учений, Платона и Аристотеля — Ума Сердца и Ума Ума в неузрении Сердца: лишенному его всё — Ум. Солнце тьмы, Сатана-Ум сияет Плотину, горящий пред ним впереди; с тем, Единое, светоч Платона, здесь как «идеал — позади человека. Абсолютное нисходит и изливается в творении в силу изобилия собственной природы, но без всякой цели для себя и для самого творения. Низший мир, как царство материи или «не сущего», противоположен Божеству и враждебен истинной природе человека; но человек никогда не побеждает этого мира, а может только бежать из него с пустыми руками в лоно Божества. Идеал единичного человека — не живая и свободная личность, «друг Божий», а лишь отрешенный от мира созерцатель и аскет, стыдящийся, что имеет тело; собирательный человек (общество) никогда не достигает здесь пределов человечества, он остается городом — созданием железной необходимости», — сказано Вл. Соловьевым. В то время как явным, обманным, сияньем (явь — ложь, кою зрим: очи бренные — лгут) был Плотину Платон (в том родство их имен), — солнцем тайным и истинным был Аристотель ему, Двойки мрачной муж: Тайна — Суть яви. П|ор|фирий сказал: «В сочинениях его [Плотина] присутствуют скрытно и стоические положения, и перипатетические, особенно же много аристотелевских, относящихся к метафизике…». Лосев писал на сей счет: «у Плотина нет ни последовательно развитой диалектики мифа, не говоря уже о том, что у него нет никаких магических учений. Плотин — это чистейшая диалектика [т.е. диалектика по-аристотелевски самодовлеющая, очищенная от Мифа как Сердца, остатком чего есть довлеющий себе Ум — Авт.], чисто логическая, чисто конструктивная [т.е. механическая — Авт.]» (курсив везде наш). Неоплатонизм есть ученье двойное: по форме — Платон, Сéрдца муж; Аристотель, Ума муж — по сути. Сему знак — что в пике своем, у Плотина, устами его неоплатонизм поставил аристотелизм за Платоном вторым: как Суть, Второе в сем мире облаток, — от Блага ведя Нус; Прокл — тот, кто Вторичность сию как систему развил до предела.

Платон с мудрой школой его — столп Эллады; Плотин — Рима, умной земли, костяк-Ум, чей трактат об Эроте — о Сердце есть умствие хладное: ибо Плотин, повторим, — Ум. С тем, умный эк|ста|з, зримый им как слияние с Богом, отвергнул Псевдо-Дионисий Ареопагит, сказав, что экстаз Божий сверхýмен — сердечен; Плотинов же есть гипостазис его: Сердца в Ум, Полноты в часть-подмену.

Ум, сущность неоплатонизма, узрев, отошел Августин от него. Рознь, Ум чистый-пустой, узрел он в словах неоплатоников, что истина закрыта нам и посему изучать надлежит лишь возможное и правдоподобное. Нет, сказал он,  познавать дóлжно Мудрость нам: Суть — не подобие, Сердце — не Ум в рознь ему!

Совет поздний! Пилюлю сию, го|р|ечь в сладкой облатке, коварства не зря, мир сглотнул уж на горе себе. Творя капсулу эту, раб Рока, Плотин как плотину Познанью, вознес Ум над Сердцем; Порфирий Ум сблизил с материей и взял открыто орудьем познанья, свершив то, о чем рек Сальери у Пушкина: «Звуки умертвив, // музыку я разъял, как труп. Поверил // Я алгеброй гармонию» (Лосев писал о том: «Теоретическая философия у него [Порфирия] — регулятивный [суть внешний, на|сильственный как Сатаны знак — Авт.] принцип, без которого никакую магическую практику он просто не признает»); Ямвлих внес в Ум Жизнь как категорию (сиречь понятье, что меньше Ума, как творца — плод его: кат|е|гор|ия — умственна), а Сириан Александрийский (известный своей резкой критикой антиплатоновских выпадов Стагирита) ее встроил (а не вживил: Ум в себе — механизм) в Ум как клетку ее: Круг в квадрат как в тюрьму. Так пленил Жизнь Умом и Саллюстий, впервые о|предел|ив Миф: ведь Миф — Жизнь (тогда же как раньше не люди определяли его, но он их), — создав описательную (мягкую) его диалектику, а Юлиан, его друг и преемник, труд сей довершил, Миф определив категориально (жестко).

В философьи, реке в мире сем, корнь рационализма есть Пи|фа|гор. Ум как стражу над Сердцем взведя, Предел над Беспредельным (чрез что дал он людям Число, Беспредельность-в-Пределе), расплатой за то получил полумирье он. Все вдохновленные Пифагором системы, замечено Кор|нфордом, стремятся к потусторонности; относя все ценности к невидимому единству в Боге, они проклинают мир, зримый очьми, как фантом, муть их, в коей лучи света Божьего преломляются и рассеиваются средь тьмы и тумана. Поистине, Это презреть Того ради — ослепнуть есть равно к Сему и к Тому, Мир разъяв. Сей абсурд как презренье к Судьбе, Стезе в брении — Сердцу в умá очах, — чтил Стагирит, в диалоге «Эвдем» разделяющий мысль Фео|гни|да, сказавшего:

 

Лучшая доля для смертных на свет никогда не родиться

И никогда не видать яркого солнца лучей.

Если ж родился, войти поскорее в ворота Аида

И глубоко под землей в темной могиле лежать.

 

Слова эти портретны Плотину: презрев мир сей (и, плоть от плотú его, — тело свое, коего он стеснялся), для Мира, Всего — он ослеп. О Вражде, над ним властной, рек Вл. Соловьев как о «крайнем мистицизме теории, поглощающем личность», Одно. Пеленой очей сей («мист» — туман) заплатил этот муж за гор|дыню («Пусть боги ко мне приходят, а не я к ним», — ответил Плотин на предложенье пойти в некий праздничный день к богам в храм, пишет в «Жизни Плотина» Порфирий); туман сей, сгустившись, скрыл нам Небеса.

Град тумана сего, очей плена, есть Александрия Египтская, Розни град: Двух, эгоизмом поправших Единство. Здесь Ум выше Бога как Два Одного, Кого мир утерял в граде сем, с Ним —и Мир, Божий Плод. Сей утраты печать — Птолемеева Мира картина, центр коего, Земля-очаг, пуст и мертв без Огня, Духа, как плод Двух, Розни, град чей — мрачный сей как столица второй, целью взявшей тьму-Ложь, философии; Мир Пифагора ж, начальный картине сей, полон Огнем как Число (Свет-Предел — Беспредельным-Тьмой, огнь коей Черн), стоя под Единицею, числом Афин, града первой и истинной, с коей един Пифагор как Ум c Сердцем (сам Феб, Пифагорова сень — Сéрдца Ум). С ним един, Пифагор и начален потере его: обладанье — начало утраты, идущей за ним в мире Двух к торжеству своему.

3 «Вот истина: // Как равные друг другу искры тысячами возникают из пылающего огня, так, дорогой мой, разные творения возникают из непреходящего и вновь возвращаются в него»  (Мундака-упанишада, II, 1, 1). По Шастрам, духовные искры, от Духа-Огня нисходящие в мрак к испытанью неволей, есть сущие вечно (санатана) как «кшара» — «имущие склонность к падению вниз», в материальную природу.

Истину эту автор труда «Великие Посвященные» Эдуард Шюре вложил в уста Осириса, в видении явившегося Гермесу: « — Видишь, — раздался голос Осириса, — светящийся посев, ниспадающий из пределов млечного пути в седьмую сферу [в счете от предельной Миру сферы неподвижных звезд коя есть Лунной сферою воплощений, Сансарой — Авт.]? Это — зародыши душ человеческих. Они живут, как легкие облака в царстве Сатурна [сфере седьмой от Земли, предпоследней, в гармонии сфер предваряющей небо недвижных звезд — Авт.], счастливые, беззаботные, но не сознающие своего счастья. Но, опускаясь из сферы в сферу, они облекаются в оболочки все более тяжелые. В каждом воплощении они приобретают новое телесное чувство, соответствующее обитаемой среде. Их жизненная энергия увеличивается; но, по мере того, как они проникают в тела все более плотные, они теряют воспоминание о своем небесном происхождении. Так совершается падение душ, появляющихся из божественного Эфира. Все более и более закованные в материю, все более опьяненные жизнью, они низвергаются, подобно огненному дождю, с содроганием страсти, через области Страдания, Любви и Смерти, в глубину земной своей темницы. В такой же темнице и ты стонешь, удерживаемый огненным центром земли, и из этой темницы божественная жизнь представляется тебе лишь тщетным сном».

4 Дождь, чей бóг он, по сáмому слову есть «датель»: дождь — даждь (стар.) — дать; Ин|д|р|а как Дождь, что с Варуною-Небом един, есть Глубь-Дар: Датель Жизни как Сути живущих; египтски — Рá он, в Дол сходящий. Лишь Индру вобравши как Суть, стал велик Виш|ну-бог, без него — карлик он как без Ра, Бога — Ну|т.

Дар есть действие в Глуби, Творце как суть имени «Ин|дия» (дія (укр.) — действие), с коим един этот бог как царь райских планет, тел Огня. От седьмого, Сатурнова круга идя (где рождаются «слезы Сатурна» — вселенское время), в мир сей душ|и льются дож|дем, чьи есть капли. Дождь сей, Жизнедатель — Вода-Мир, Огнь-Тьма. Так Причина, Тьма-Бог в тьму-Природу — Ноль в Двойку, — Земле, Жизни ради, шлет свой жидкий огнь. Посему «влажным [жидким] огнем» душу звал Гераклит-темноведец; «то|п|ит|ь» — и в воде утоплять, и растапливать печь.

«Для Индры стекайте, о капли сомы!». Призыв Вéд сей — о каплях-душах, огнях, коим ради Огня Мирового спадать дóлжно в тьму, не-Огнь, чтоб знать Ут|ра|ту, противну Ему. «Со|ма», сиречь «со|гласное Ма|тери» — в сути и есть огнь отъятый ее: дождь Воды, куп|ность кап|ель как тел (сом), куп|ающих мир сей — душ душ, латки коих есть плóти телá: во|площ|енья гр|об|ы, плач|а плащ.

«В скандинавских Эддах медвяная роса, плод Богов и творчества трудолюбивых пчел Иггдрасиля, падает в ночные часы, когда атмосфера насыщена влагою; в северных же мифологиях она, как пассивное начало сотворения, изображает создание Вселенной из Воды. Эта роса есть Астральный Свет в одной из его комбинаций и обладает как созидательными, так и разрушительными свойствами», — сказано в «Тайной Доктрине» Блаватскою.

Идея неразъемлемого спряжения стихий огня и воды глубоко коренима в ведийской поре Индуизма, чьи боги Варуна (небо и водная стихия), Индра (дождь), Агни (Огонь) и Сома (Луна), означенные в порядке убывания их старшинства, указуют собою, как вехи, путь душ с Небес в бренье, сóм область, чрез грань, лунный круг. Сменившая этот начальный пантеон брахманическая триада Брама — Вишну — Шива (ок. 1 тысячелетия до Р.Х.) служит выражением уже совершенно иной идеи: космогонически-триединой идеи сотворения Вселенной (Брама), ее поддержания и охранения (Вишну), а также ее разрушения и перехода к иному витку Созидания (Шива; с ним — Кали, Второе как Суть и супруга его); но вода и огонь есть при сем как податели жизни и смерти. Известно, что Брама, по окончании своего космического дня погружающийся в сон, уничтожает миры по очереди огнем и водой (liquid — жидкость, вода (англ.), отсель — ликвид|ация); сути, какими творимы миры к новым дням, — есть они ж, огнь с водой. Шива — бог-разрушитель, но Бхава, одно из имен его, значит «рождение, мир».

Смерть и жизнь — Жизнь одна. Семя, дабы взойти, умирает; владыка гр|анат|ова зер|нышка, символа плодности Гр|екам — бог сме|рти Т|анат («зер» — «в|зор»: Очи — Тьма, Жизнь; плоть без Жизни, Огня — анат|омия). Так бог Аид, мертвых царь, есть супруг Пер|сефоны, в Мистериях коя есть сем|я-душа, сом|ы Суть: Жизнь самá, число Сем|ь.

5 Sat|urn — урн|а Истины (sat):  искр сих с Духом-Костром, творцом их. Высь небесна, Дух — Глубь: Мира центр, Огнь в Земле, урне. Ход с Небес в Землю для Духа — меж двух урн стезя: от Себя в Себя путь.

6 Как очаг сей, зовущийся Гестией (очаг — греч.), по Филолаю Земля — огнь, объемлющий Огнь как центр свой, и согласный ему как владыке слуга. Посему Дух с Землей, Его печ|кою (печь|ся — беречь, любить: Любовь — Дух, Огнь) — Огнь-в-огне: Мира Центр как творящее Око; согласен Ему дух наш в оправе плóти, что, как и Земля (плоть, есть мы прах земной), — также огнь. И дух в нас, и в Земле Дух, единые — Творчество-Вз|ор: ведь зрим Мир из себя мы — Собой, Духом; зрящи — творим Оком сим. С тем, явиться очам — есть родиться из них и рожденным быть ими: Дух, Суть ихня, зиждет как Г|ла|з.

            Дух есть Око. Полн Им, маг не дланью — очами творит. Сотворить — победить: Творчество, Дух — Победа. Так Мать побеждает Отца непорочным зачатием Сына в Себе, Лоне: в Матери — Мать (как Утроба Марии: То-Это, едина Жена); и Отец, как бессердный Ум Сердцу, мстит Ей за бессилье свое крестной смертью Христа. За бессилье — бессильем: распять нельзя Дух! Он, Вода, обтекающа гвозди всех сущих крестов, есть Победа как Очи: суть их — Тьма, Любовь. В сем — суть фразы veni, vidi, vici — «пришел, увидел, победил»: мечом Тьмы, коя есть мечей Меч. Лосев пишет о том: «Любящий непобедим, потому что он видит, а нелюбящие всегда победимы, потому что они ничего не видят в том, что для любящего является любимым». Сказано у Шекспира: «Одним взглядом можно убить любовь, одним же взглядом можно воскресить ее», — ибо оч|ей Сила, Тьма-Н|о|чь есть Жизнь, что, любви с смертью бóльша, себя воскрешает собой.

7 Слезолитье как сен|ти|мен|тал|ьность, черта палачей, есть пародия плача Господнего — плач не Родителя сущих об оных, живимых Им чрез казнь Себя: Жизни — жизни во имя, — но плач палач|а по себе как невольная три|зна над тру|пом, каков сáм он: жизни лишая иных, жизнь секущий свою как Главу-Полноту — Мир в нас, Три. Рек Бердяев: «сентиментализм есть лжечувствительность [сердце в подмене умом — Авт.], и сентиментальные люди могут быть очень жестокими. Сентиментальны Робеспьер, Дзержинский, Гитлер. Жестокость может быть обратной стороной сентиментальности. То, что нужно проповедовать, так это более суровую, я бы даже сказал — более сухую этику человечности и жалости» (курсив наш).

Сентиментальность — печать мокродушия пьяниц: душа их мокра затопившей ум Тьмой. Мокрый ум — ум болтливый: Река-Тьма, Суть речи, в нем хлещет чрез край. Сказано у Зенона Элейского: «Пьяному никто не доверит ничего тайного». Меру в речах утерять — впасть в бесстыдство нам. С тем, мокродушье зовет Ма|н|д|ель|ш|там «отсыревшим стыдом».

 

Пою, когда гор|тан|ь сыра, душа — суха,

И в меру влажен взор, и не хит|рит сознанье:

Здорово ли вино? Здоровы ли меха?

Здорово ли в крови Кол|хиды кол|ыханье?

 

— писал этот муж о сем знании меры, где песнь, в|од|а, — одно с гортанью сырой, ее льющей, душа же — суха, пополам разделенная мудро на счастие (sukh`a — санскр.) нам. Песнь есть Тьма (и в родстве с «гита», «песнь», — тьмы певец Ад|оль|ф Гит|лер; гит|ара — певунья (het|áir|a — «гетера» Эллинов: Жена — Песнь; air — воздух, Тьмá суть; ара|п — черен), песнь лучшая — хит (и в сезоне своем Гитлер хищ|ный — ХИТ впрямь); хит|рос|т|ь — Тьмы знак. «Лер», сущий в фамилии сей, Тьму являет вновь: лар|ь — тьмы сосуд, лар|вы — щуки астрала; антроп-эгоист, Гор|ьким данный, есть Лар|ра; Тьмы де|мон был Лер|мон|то|в, Тьмой взят. И имя Ад|оль|ф — черно дважды: в нем Тьма — «ад» и «оль(ф)» («аль(ф)»: ведь альфа — омега; суть аль|фы — Н|оль, Тьма: Единица — Нолем полна). «Эль|ф» — суть «прозрачный» как воздуха житель (незримое с черным — одно); «эль» (англ. ale) — «бесцветный»). Мы с песней творим, песне рады: Тьма — Жизнь; не страшна смерть поющим нам: Тьма, Песнь — и С|мер|ть, Бог по истинной сути своей.

 

И если подлинно поется

И полной грудью, наконец,

Все исчезает — остается

Пространство, звезды и певец!

                          

           (Ос|ип Мандельштам)

 

Плач творца — радость-боль: цельность — не половина. Так бой — рай бойца (рай бойцов скадинавский — рис|тал|ище их посему); и теряя друзей, он, скорбя, счастлив всходом их в Мир, Лучших Храм. Гомер пишет, в согласьи с сим, о «наслаждении» плачем, а с тем и о «насыщеньи» героев им: пища — услада. Таков в «Илиаде» Ахилл, предлагающий призраку Патрокла вдвоем насладиться рыданьем как некою тра|пез|ою; в «Одиссее» таков Ме|н|е|лай, плача всласть о несчастьях (Тьме верный, рыдал Гераклит так). Герой — творец истинный: себя строитель, в ком гóре с усладой одно, — и он сим-то могуч. Но и мы, до героев далёки, коль счастье нежданно свалилось на нас — коль велик груз его, не смеемся, а плачем.

Единство «паденье — огнь» зримо: в «пал|ати» — пылать (укр.); в «о|пал|а» — отпад от владыки, как солнца, по воле пал|ящей его: с выси огненной — в дольнюю тьму.

8 Пл|от|ь — души пло|д и пло|т, Богом данный ей плыт|ь по Реке Мировой; так плывет в лад|ье-Мире Бог: Суть — в с|кор|лупе. С тем, душú ко|ра|б|ле|м звали древние плоть: «корабль» — суть ко|ра Ра, ра|б Его. Плоть есть скованный дух — густой Божьею Волей: О|ков|ы — Она, Kou, Дух (ег.); так лед — пл|ен воды водный: Дух, Тьма — Вода. Дух пленит — Дух и волю да|рúт: Воля — Он. Посему плóти в дух возврат Духом, Огнем — растопленье: возврат Духу Духа, Cебя, претворение в Сердце Ума силой Сердца. Кузанским указано: «разумная природа, вбирая в себя жизнь [Дух, Огнь — Авт.], способна претворяться в эту жизнь благодаря присущей ей обратимости, как воздух, вбирая солнечный луч, претворяется в свет. Имея природу, претворяющуюся в понимаемое им, разум потому и понимает только всеобщее, нетленное и постоянное, что духовно увлекающая его цель — непоколебимая истина, которой он начинает обладать в покое вечного мира, в Иисусе Христе». Претворенье тем легче, чем чище основа. Кузанский сказал о том: «Некоторые раскаляемые вещества устойчиво выдерживают огонь и способны вобрать в себя и его свет, и его тепло, потому что их чистота позволяет им преображаться в подобие огня, пускай в разной, большей и меньшей мере, а другие из-за своей нечистоты, даже если нагреваются, в свет все-таки не превращаются. Так судья Христос, верша единый, простейший и нераздельный суд, в один момент — как бы природным, а не временным порядком — справедливейше, без зависти сообщает Вселенной тепло сотворенного разума, после восприятия ею этого тепла разливая сверх того и божественный умопостигаемый свет, и через это его посредничество Бог есть все во всем и все пребывает в Боге, равняясь ему, как только возможно по способности каждой вещи; но что-то благодаря большей цельности и чистоте способно воспринимать не только тепло, но и свет, а другое из-за нерасположенности субъектов (subjectorum) едва воспринимает тепло без всякого света».

9 Победа плотú над духовною искрой условна, вершась волей Духа, Костра, отрешившего части свои, искры, в ночь, данну Им. Взяв в плен их — над Творцом тьма не властна: Победа и Дух есть одно. В Нем едины мы с Небом, сияя звездой до, во время и после всех странствий: сияя вовеки, — к чему относимы слова ап. Павла «еще на земле мы шествуем по небесам»; Иисус же сказал о том: «Никто не восходил на небо, как только сошедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах» (Иоан. 3:13, курсив наш). Поистине, будущность наша есть то, что имеем без знанья; и, рек Иоанн Златоуст, Преображенье Господнее произошло «дабы показать нам будущее преображение естества нашего [как наших незрячих очей, что подвигнуты будут Узреть — Авт.] и будущее Свое пришествие на облаках во славе с ангелами». «Ибо мы, будучи еще на земле, имеем жительство на небесах, как обитатели и граждане того мира по уму и по внутреннему человеку. Как видимое око, будучи чистым, чисто всегда видит солнце, так и ум, совершенно очистившись, всегда видит славу света Христа и с Господом пребывает день и ночь, подобно тому, как тело Господне, соединившись с Божеством, всегда пребывает с Духом Святым. Но сию меру не вдруг достигают люди, и то разве трудами, скорбью, великим подвигом», — рек св. Макарий Великий о том же. Поистине, чистое Я человека, в рознь «я» преходящему, ложному как эхо гласа («я» злое сие — эго|изм людской), вечно и слитно с Вселенной: оно — Бог, един с коим Мир. Высь-Огонь, по Закону единства различия «Я есть и Я, и не-Я» оно делится в себе и частью фантомной, не-Я, коя есть огневая Огня тень, нисходит в телесную темень к познанью ее и возврату назад, в Огнь, с сим знаньем как ношей благой, чтоб принесши — прейти. Часть сия сродна с тьмою телесной: иллюзия обе. Так солнце в заборной дыре нами мнится в плену ее. Знание ложности сего согласно первичному Я, кое с Богом едино — реальности первой (звезде; по Влескниге, звездáми с небес светят нам души пращуров; звездиць (др.-рус.) — божество: пращур горний); обманное знанье — отдельному «я»: суть второму, не-Я, кое сходит в плоть-темень; схожденье сие, в Мире суще, — реальность вторая, иллюзия, корнь чей есть Небытие. Суть скитаний души в тьме телесной — схождение Целого в часть, Мира во внутримирье (ведь Мир — Огнь), где, странствия ради сего, первый кажется малым, второе — большим как утроба, где Плод сей плывет (тьма утробна — Вода). Такова, душа есть Мир-дитя — ибо Мир всему Лоно, Ма|ть, — в чем иллюзорность души, ма|йя-ть|ма.

Начало телесного, в плот|ь как не-Дух, у|плот|ненья — Сан|сара, Верте|п тьмы, круг лунный: Sun, Огнь-Дух — Луна. Всяк его оборот навивает на искру огня виток тьмы дольней; от во|площ|ения к воплощению дух получает все более тяжелые тела, плащ|и Я, сходя глубже в матерью (на дух навивать ее — мотать, как нить на катушку, на Глубь, Луну: тьму — на Огнь). С тем, речь идет не о многих, пленящих чредой дух телах — о единственном, парном бессмертно ему (рек Прокл). Оно-то падает в донность.

 Своею ли волей стремимо оно в круге сем? Нет — того, кто в нем Тяжесть. Сие — Сатана, в мире бренном наместник Творца, князь Царя.

Круг рождений-смертей безысходный, порочный — страданья суть: то — становленье, глотающе всё, что с|тяж|али трудом тяж|ким мы. Ад, престол Сатаны — центр Сансары, страдания корнь (то являет Авичи, в науке Индийцев последний, страшнейший из восьми адов (Восемь — Смерти число), где преступники беспрестанно умирают и вновь рождаются, однако не без надежды на конечное спасенье: Ума ад Индийцев для Сердца открыт, ведь они — Сердца Ум). Ад, Рознь чистая, есть тьма-без-света; мир выше — его не лишен. Луч приняв, пустоту могут верхние волей своею отринуть, взойдя в Полноту; ад же — мир, где царит воля тьмы (а иная — безвластна), верша очищение душ — их мыт|арства, мыт|ье, что зовет Аристотель «кат|арс|ис»: купанье в крови к смытью зла: ars — искусство, Тьма; кат — палач (укр.). Ад, как Рознь, клином клин выбивает из душ: рознью — рознь ради Блага, Единого, тьмой ради Тьмы.

10 А|тма, имя души, по-санскритски есть «неотделимая от тьмы» («тма» — суть «тамас», невежества гуна, тьма тел) — тьмы телесной, где ходит душа, свой взыскуя Исток. «Быть душой» — и есть странствовать искре сей в тьме этой душной. Частица «а», знак неотдельности сей по закону единства различья, с поры Аристотеля, давшего людям различья различья закон, лжи оплот — в имманентных очах его (ими зрят бренные) есть отрешенность, иль ложь. Ведать дóлжно: всё многое, кое отдельно — отдельно Единством, сирéчь Неотдельностью полной: часть — Целым жива; Суть монад, в Мире сущих — Мир, Полность, чьи страны они. С тем, смысл истинный частицы «а-» есть отдельность чрез неотделимость, иль рознь чрез единство: не Два, но Одно.

11 Посему тер|пе|л|ив|ость (carteria) в платоновских «Определениях» и трактуемо как «выносливость в печали во имя прекрасного; выносливость в трудах ради прекрасного» — Мира, Всего.

12 Как Мир, в теле сущий как Целое в части, душа есть Атман(Тьма, Небытье)-Брахман(Свет, Бытие); дух, в ней семя — Бог, Автор-Хранитель Всего, Мира. В Ведах Он Пара|м|атман (или Парабрахман: ведь Атман и Брахман — Одно, Мир) — Мира Корнь за чертою его. Мир сокрыт в теле нашем как Глубь; Бог — скрыт в нем (иль за ним, больший пары «субъектность — объектность») как Глубь Глуби сей; и от Бога, Начала начал и Конца концов, Мир есть деление первое, Дух Божий (дух Духа-Господа, образ Его), плоть — второе (за Миром идя — Мира есть она образ). Зря Глубь чредой сфер вкруг Творца, теософия скрыла: они — Мир един как душа наша, коей не знать нам — не ведать себя.

13 Духовенство, согласное Жизни, Тьме, черным зовут; Бытию ж, Свету — белым; и первое, живя в монашестве, самодовлеет, второе — нет.

В Мире, Тьме-Свете, Едином Двойном, Тьма не есть Женой чистой, а Свет Мужем лишь, но, согласно Закону единства различья, Тьма есть Андрогин Женосущный, Жена-Муж, а Свет — Андрогин Мужесущный, сиречь Муж-Жена. Друг из друга они состоят, Инь-и-Ян. Муж-Жена, Бытие есть Ум-Сердце — суть Ум, верный Сердцу как Глуби: Второе есть Глубь; Жена-Муж, Тьма как Глуби верна Бытию и, едина с ним, есть Сердце-Ум.

Бог-Отец — Бытия меньше как чистый Муж, Ум без Сердца. С тем, муж сей, жестокий (иль жесткий; Тьма — Мягкость) в бессердьи своем, — и по Библии, Отчей скрижали, он есть не Бытье, но лишь сущий: Бытья гул, Ума Сердца эхо, подобно Адаму гул|яя в Раю, Бытии, доме общем двоих, где Адам арестант, а Отец-бог — тюремщик. Глава, где описано то, посему — «Бытие».

14 Бытие как страна Мира есть Бытие-Сущее: сущее Богом и в Боге, — тогда как Бог есть Бытие-без-иного, Каким и в Каком суще Всё — Мир, Тьма-Свет. Бог, Творец — Бытие абсолютное; Мир — абсолютное Сущее как Цельность двух миро|сущих, стран Целого: Сущего-Небытия и Сущего-Бытия.

Бытие без Небытия, Нус в себе, Аристотелем мнимый Творцом, есть Второе-без-Первого (Небытие, Бога Длань — суть Бог сам), Бог как Двойка: безвыходный онтологизм — дуализм, под личиной монизма таящий свою имманентность как мысль о Творце — без Творца. Бытие — День и Свет нам, — но, Света Иного не зря, Бога с Тьмой Его, сущи на Дне  мы: в неведенья тьме (с тем, в пред|лож|ном, шестом падеже (Шесть — паденья число) День и Дно — есть о|дно). По Плотину, писал Соловьев, ум есть «первое истечение, или излияние (эманация), или излучение (радиация) Единого», он есть «начальная двоица, т.е. первое различение в Едином мысли и бытия или его саморазличение на мыслящего и мыслимого. Мысля о Едином, ум определяет его как большее мысли или как сущее; различая себя от него, ум полагает его как пребывающее, а себя — как внутреннее или чисто мысленное движение; предполагает его как то же самое или тожество, а себя — как его другое». Чрез идеи, аспекты свои, «Ум вечно обращается к Единому, и сам он в действительности есть лишь это обращение» (курсив наш). Чтó оно — без Предмета? Ничто. Вот — тьма нам! Ее зрил Мартин Ха|й|де|г|гер, когда писал, что понятие бытия — «самое темное». Дугиным сказано: «если перспектива Традиции утверждает онтологическое Единство [Нус-Ум, Бытие] наивысшей метафизической реальностью, то эта традиция как раз и является безысходным и абсолютным дуализмом в самом негативном смысле этого слова, так как она не просто не знает выхода из метафизической проблемы диалога Бытие-Небытие (как метафизический дуализм), она вообще не знает об этой проблеме». Бердяев сказал: «бытие есть отчуждение и объективация, превращение свободы в необходимость, индивидуального в общее, личного в безличное, торжество разума, потерявшего связь с человеческим существованием. Но освобождение человека означает возвращение духа к себе, т.е. к свободе» — Тьме-Небытию, скажем мы: ведь Свобода — оно.

Бог — Причина, а следствие — Бытие. О том сказано С|у|р|е|ш|ва|рою, что Брахман (Бытие) — не причина миросозиданья. «Индусская мысль видела верно, когда утверждала, что бытие зависит от акта. Также Фихте утверждает полагание чистого акта. Бытие полагается актом духа, оно вторично», — заметил Бердяев, добавив к тому: «Бытие есть предикат субъекта — сущего. Мы говорим: «Это существо есть» и «это ощущение есть». Происходит гипостазирование предиката. Разные роды бытия образовались через абстрагирование и гипостазирование атрибутов и качеств. Таким образом создавались онтологии, которые были учением об абстрактном бытии, а не о конкретном сущем. Но настоящим предметом философии должно быть не бытие вообще, а то, чему и кому бытие принадлежит, т.е. сущее, существующее. Философия конкретная есть философия экзистенциальная (…). Неверно сказать, что бытие есть, есть только сущее, существующее. Бытие говорит о том, что что-то есть, а не о том, чтó есть. Субъект существования бытийствует. Понятие бытия логически и грамматически двусмысленное, два смысла в нем смешиваются. Бытие значит, что что-то есть, и бытие значит то, что есть. Второй смысл «бытия» должен был бы быть устранен. Бытие оказывается субъектом и предикатом, подлежащим и сказуемым. В действительности бытие есть лишь предикат. Бытие есть общее, универсалия. Но общее не имеет существования. Универсальное есть лишь в существующем, в субъекте существования, а не в объекте». «Познание в понятиях, подчиненных ограничительным законам логики, пригодно лишь для бытия, которое есть вторичная объективированная сфера, и не пригодно для внебытийственной или сверхбытийственной сферы духа. Понятие о бытии было смешением феноменального мира с нуменальным, вторичного с первичным, предиката с субъектом». И далее: «Последовательный детерминизм, идущий в дурную бесконечность причинного ряда, должен признать, что в человеке и в каждом его акте все получено извне, в нем нет нутра, нет ядра, не выводимого извне. Более того, вообще в мире нет ничего, имеющего внутреннее ядро, внутреннюю силу, все объяснимо действием внешних сил, и эти внешние силы так же объяснимы действием внешних для них сил. Это значит, что нет свободы. Объективное бытие, в конце концов, превращается в небытие. Но это небытие не есть свобода, она лишь предел движения вовне». Бытие Богом мня, Стагирит скинул Бога; безбожный — в безмирье впал: без Бога Мир — тело без головы. Так поправ смертью жизнь, подменил этот муж Полноту пустотой; сокровенное, наше — сторонним, ничьим. Перепутав местами живое и мертвое, престал он видеть живое в живом.

О философ, себя обманувший! Он в Двух утопил Единицу. Читая его «Никомахову этику», зрим мы попытки поставить Единство в ряд с многим и в нем растворить. Так, Платоново «Благо само по себе» Стагирит ставит в ряд частных благ, скрыв Причину сию, корень многости, с тем — и ряд сей, когда пишет он: «[благо само по себе] не будет благом в большей степени, [чем частное благо], даже оттого, что оно вечное, раз уж долговечный белый предмет не белее недолговечного» (курсив наш). Ложь сие: Благо, Бог — вне степеней: степень рядна, а Благо — нет; и «долговечное» — врéмя суть, Благо же — вечно: смешал Стагирит их. Так счастье само по себе, духосущное, зримое Демокритом в неустрашимости, — в счастиях многих, мирских топит он, говоря: «В самом деле, для одних счастье — это нечто наглядное и очевидное, скажем удовольствие, богатство или почет — у разных людей разное; а часто [даже] для одного человека счастье — то одно, то другое: ведь, заболев, [люди видят счастье] в здоровье, впав в нужду — в богатстве, а зная за собой невежество (agnoia), восхищаются теми, кто рассуждает о чем-нибудь великом и превышающем их [понимание]». Но перед тем — «растворяет» Платона он фразой безличною: «Некоторые думали, что помимо этих многочисленных благ есть и некое другое — благо само по себе, служащее для всех этих благ причиной, благодаря которой они суть блага. Обсуждать все мнения (doxai), вероятно, бесполезно, достаточно обсудить наиболее распространенные или же такие, которые, как кажется, имеют известные основания (logon)» (курсив наш). Вот суть Стагирита: опора на мнящий рассудок с склоненьем пред тьмой-большинством (столь презренным в очах Гераклита, ведь рек он: «Один для меня — десять тысяч [тьма — Авт.], если он — наилучший»), на вероятность, не Истину, — о чем сказал в «Теэтете» Сократ: «вместо того, чтобы приводить неопровержимые доказательства, вы довольствуетесь вероятностью, а ведь если бы Феодор [один из участников диалога — Авт.] или какой-либо другой геометр стал пользоваться ею в геометрии, грош была бы ему цена».

            Ложь — вода, в коей он топит Истину. Тьму топит Тьмой: Вода — Тьма, и он — раб ее. Самое имя его Арис|тот|ель — суть три корня Тьмы: «Арес» — Тьмы бог жестокий, начальный здесь; «Тот» — Психопомп, Гермес: То, с Тем связной; «ель» (аль) — «черный, незримый»: Бог, Тьма в очах бренных. Три эти — Связь (ведь Три — число ее), кою бесплодно искал он в вещах: Суть ее — Бог, без Коего нету ее. Тьмой пленен, мня облатку за Суть, муж сей был лицемер: меру зрящий не в Сути — в облатке, лице ее (с тем, и дом знанья его есть Лице|й); рекший верно словами подчас (ложь — себе неверна), делом — лгавший, он был ф’Ares’ей. О таких рек Христос: «Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста» (Мат. 12:14). Зная суть Аристотеля, знаем: избытком сим он не страдал.

15 Рай Отца — дом Покоя-Ума, что как общее — ворох, иль куча, — в себе не един (сиречь мертв), а един (жив) Движением-Сердцем, каким есть Ма|ть-Ть|ма. С тем, Тьмы т|вар|ь, не любúм Отцом Змей, возмутитель спокойствия Рая, живящий Причиной сад сей, Отчу рушащий ложь (Быт. 3:1-5): Z’мей —«смей» — may, mad|e;  вершитель, текуча тварь Тьмы как река от Реки. «Действие возмущает общественное сознание [как сознание-общее, Ум-Покой, кучу — Авт.] не потому, что оно преступно, но оно преступно потому, что возмущает общественное сознание», — сказал о том Эмиль Дюркгейм. Ум без Сердца есть мертвая мысль: бытие как не-Жизнь; им и есть бытие Рая. Бывший — не Живший в Раю, Адам в нем есть невольный бездельник (ведь воли своей в нем лишен он до Яблока, Змея), невольный мертвец. Сказал Ромен Роллан: «Никогда не отделяйте мысль от действия!.. Бездейственная мысль — это бессмысленная мысль, неподвижность, смерть». «Жизнь и деятельность столь же тесно соединены между собою, как пламя и свет. Что пылает, то, верно, светит; что живет, то, конечно, действует», — рек Федор Глинка.

Знак мертвости Рая — рознь в нем двух дерев: древа познанья Добра и Зла и с ним парного дерева Жизни, растущих вдвоем в центре Рая; недолжная рознь — ведь Познанье и Жизнь есть одно, как един центр сей, в оке разъятый Отцом. Змей, стремясь чрез Людей вернуть Раю Единство, суть Жизнь, — не подвластен Отцу, ведь не им создан: он есть гла|з-гла|с (S = Z) Тьмы, Причины, в Раю, коей Отче страшим как последыш; вор Истины, Тьмы, волен он лишь на Змея вор|чать.

16 Следуя Пифагору, Филолай называет Декаду «эйдосом космоса». Это и означает тождественность Десятки Миру: ведь «э|йд|осом» (e|id|oV) звали Эллины Глубь. Глубью и есть Мир, как Целое, Небытие-Бытие, скрытый в видной своей стороне, Бытии, что была Грекам «Космос» — как Мир-для-очей, меньший Мира-Всего, Яви-Тайны: Бытья-Небытья, Пары, где нам, причастным Бытью в бренной жизни (суть бренья — оно: А есть Вечность, Б — тлен как второе за ней), Бытие Небытья есть облатка, таяща очам его. Именно «видностями» в своей физике звал Эпикур тонкие оттиски плотных тел, непрерывно отделяющиеся от них (в терминах корпускулярно-волнового дуализма — исходящие и непрерывной волной, и дискретно — частицами) и несущие образы их в очи нам. Видность видностей сих — Бытие, что течет в наши очи, творя в них мир зримых вещей и в единстве, и в розни его.

17 «Когда я смотрю на два обнявшиеся тела, мне интересны не мужчина и женщина сами по себе, а та новая, третья субстанция, которая порождается этим взаимоотношением двоих и которая без их контакта возникнуть не может», — рек О|гюст Ро|д|ен. Третье это, рождение чье есть явление Тайны — Бог, Клей, единящий Жену с Мужем в Мир, Тьму-И-Свет.

18 Об узости сего Пути, коим есть наш путь в Истину, Упанишады рекут: «Древний, узкий путь, ведущий вдаль, повстречался мне, найден мной. // Мудрецы, знатоки Брахмана, отрешенные, идут по этому пути, из этого мира вверх, в небесный мир» (Брихадараньяка-упанишада, IV, 4, 8). «…Подобен отточенному острию острого ножа, // тяжел и непроходим // Этот путь. Так говорят мудрецы» (Катха-упанишада, I, 3, 14). О том же учил Иисус, рекший: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; // Потому, что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мат. 7:13—14). «Узкий Путь» в его первом значении есть путь прямого, кратчайшего восхождения в Дом Бога, коим идет Посвященный; означенный жезлом Меркурия, Ка|дуце|ем (du|ce|r|e — вестú (лат); отсюда — вожд|енья слова «виа|дук», «дюк» и «дуче», «ду|к|ат» (злато, путь: цель — одним, другим — средство), «кон|дук|тор»), противен он данному жезл сей обвившими змеями широкому и извилистому эволюционно-спиральному пути, коим стадно идут люди в Дом этот, сущих Исток.

Узкий Путь есть стезя шириной в человека, всходящая в Царский Покой пирамиды Хе|о|пса — «Покой Совершенств» как чертог Посвящения, вход куда — род Узких Врат, о каких рек Христос. Ими ж был Ра-Сет|ау, проход в мир иной, коим входит бог Ра: имя это дословно и есть «Дверь Протаскиванья»: протаскивать — значит протискивать. Промыслом Божиим, всякое восхождение с гибельным риском, геройский ход многих, свершается цепью, где каждый идущий — один как звено, цепь же вся — шириной в одного: Тьму, Монаду, Щель в Бога. Таков есть ряд числ — к Богу Путь, где любое звено — Тьма: Путь-Цель как единая Суть.

19 Разумение Мира как Кр|асоты, По|кр|ывала Творца в очах наших — последнее, полное. Мир, Камнь текучий в сердцах, cердце их и покров Сердца-Бога — Движенье-Покой; он и явен в смотрящих очах (ибо бренье — часть полная Мира, где весь он как в капле Вода), и скрыт в них (как отдельных от Мира, где часть, Полнотой мня себя, — ничто, тьма).

 

      *

Красоту как подвижную суть, эманацию Бога, Ал. Лосев в своей «Истории античной эстетики» определяет как «текучую сущность», «льющуюся» и «лучистую», «струящееся бытие», какова она как центр эстетики всей у Гомера, в чьем эпосе боги, как аурой, сияньем сим облекают героев как жидким любовным огнем. То — огонь, о каком говорит Николай Заболоцкий, в стихе называя «мерцающим» в теле-сосуде: мерцает он — ибо струится (как в струях воздушных — звезда). Лик его — дождь златой, коим Зевс сшел к Данае. Дождь злата, ниспавший с рожденьем Афины — причастность огня сего Мудрости, лик коей есть Красота (Мудрость — Бог, Красота — лик Его) — с тем, по мифу, Афина касаньем своим наделяет людей красотой; Афродита, прекрасна, зовется «златой», пенородная. Ведь злато — жидкость: как Это, Огонь (ибо Огнь — его суть), оно с Тем, Тьмой-Водою, одно — ведь причиной проникнуто следствие, — с тем и текуче. То знал Пифагор, Феба-Зла|та по|сла|нец, уча очищать от нечаянно пролитой крови храм тканью златой иль водою морской — Жизнью смерть отрицая: ведь Мир, Это-То — Жизнь.

Как жидкий огонь, Красота — суть учения ряда мужей (Парменид, Эмпедокл, Филолай) об эфире: незримом огне, сути пятой за зримой четверкой. Эфир Эмпедокла тождественен воздуху, вея, как он; облекающий Космос, течет вкруг него Филолаев эфир, и текучий — прекрасен сей ток.

Красота как покой, мыслил Кант, — грань меж миром Свободы (как нуменом, Грекам — эфиром) и миром Необходимости (мир сей, фенóмен): покров двух миров («кр|ас» — зрим в «краска», что кроет, ложится поверх. Такова ж кр|овля дому; кр|ылá, кои кроют полетом мир; кр|овь, сосуд духа, субстрат духоносный), единый со смертью (прекрасною: смерть — грань); она же — душа, грань То-Это. Тугая, чужда провисанья она: Это-То — Полность. С тем, Гераклиту она — натяжение, лира и лук; натяжители ж струн бытия есть Любовь и Вражда — стрáны Тьмы и аспекты той «противобежности» (en|anti|od|r|o|m|ia), коей все слаживается (лад — хор, единство), рек муж этот: две сих — одно. Натяжение («гуна» Индийцев как качество Три|гуна|титы-Природы (всего их 3); to|no|s, как Тьма, Бытия Суть — у Греков) как третье меж двух (меж колками — струна), кое выше их, творя согласье, — в духовных очах Красота есть Бог, Свыше-и-Меж, совпадая с гармонией как тем натяжным (противостремительным — palintropos), коим в себе согласуется двоица расходящегося (зрил так Красоту Гераклит); в очах тьмы, зрящих корку бессутню, Гармония-Бог — красоты выше как Суть сокрыта, чья корка она.

Красота — покров Сути, Второе: за Богом — Мать, Кали; у Греков «прекрасный» — kal|ós. Покров Ей — Сын, Диавол, лицом черн-прекрасен в Писанья строкáх.

Красота как Грань — смерть: ведь смерть — Грань. С тем, пред смертью своей, в сéни Тьмы — хорошеем мы. «Многие люди, которым приходилось видеть самоубийц за несколько часов до их ужасной смерти, — писал Александр Куприн, — рассказывают, что в их облике в эти роковые предсмертные часы они замечали какую-то загадочную, таинственную, непостижимую прелесть». О единстве смерти и красоты учил Анаксагор, коим сказано: «Смерть, которая кажется людям горькой, при более глубоком исследовании оказывается весьма прекрасной». Поистине, как претворение брения в Вечность, дел Дело, она быть не может иной: ибо Вечность — прекрасна. О смерти как истинном благе — прекрасном, ведь Благо есть Бог — речет людям вся мудрость веков.

Мир, Покров — Грань пред Богом. С тем, всякая грань, кою мы проницаем, в Познаньи идя Ввысь, — Сего с Тем меж|а. Ибо Это есть то, чем мы есть в осознании; То — что сокрыто, взывая: познай! Посему грань любая — прекрасна как вызов для нас; красота, как и счастье, единое с ней — нам не Цель (коя — Бог), но награда за труд Восхожденья благой: грань пронзив, красоту обретаем как счастье, покров Божества, коим есть она. Богу покровен так Мир, об|лик — Сути. У Ошо написано: «Истина, когда она сверкает вам всего мгновение, воспринимается как красота. Когда истина познана полностью, красоту познают только как проявление истины. Когда истина видна сквозь занавес, туман — это красота; обнаженная красота — это истина». Истина — То, обнажать ее — есть обретать красоту как усладу Пути, став на шаг к Богу ближе; но с нею иль без — Идти дóлжно нам! Рек о том Экзюпери: «Не старайся во что бы то ни стало постичь смысл слова, подлинный смысл не в словах, но как вознаграждение он открывается тебе и в словах тоже. Такая же награда тебе красота, я ценю красоту, но не верю, что красоту можно создать целенаправленно. Разве говорит ваятель: «Из этого мрамора я высеку что-то необыкновенно красивое»? Изготовители безделушек тешат себя такой чувствительной чепухой. Настоящий ваятель говорит: «Что-то мучает меня, и я бьюсь над мраморной глыбой, чтобы это что-то выразить. У меня нет другого способа высказать это и избавиться от мучений». Пусть мраморное лицо будет обрюзглым и старым, пусть будет бесформенной маской, пусть будет сонным и юным — если скульптор велик, оно покажется тебе прекрасным. Красота не цель, она — вознаграждение. // И когда я сказал тебе, что для богатого счастье богатеть, я солгал. Счастьем называют упоение, венчающее победу, блаженство, вознаграждающее за усилия и труды. Если богач вдруг чувствует, что раскинувшаяся перед ним жизнь упоительна, то это будет та же радость, которой одарит тебя пейзаж, созданный твоим тяжким подъемом в гору. // (…) В молчании моей любви я подолгу наблюдал за теми, кто лучился счастьем. И видел: счастье озаряло их, будто красота статую, — тогда, когда его не искали. // Так не требуй от меня, государя, счастья для моего народа. Не требуй от меня, ваятеля, красоты, — иначе я застыну на месте, не зная, где ее искать. Красота прилагается, как прилагается и счастье. Требуй, чтобы я вложил в мой народ такую душу, которую мог бы озарить свет счастья». Устами Сократа Платон рек о том же в «Филебе»: «Филеб утверждает, что благо для всех живых существ — радость, удовольствие, наслаждение и все прочее, принадлежащее к этому роду; мы же оспариваем его, считая, что благо не это, но разумение, мышление, память и то, что сродни с ними: правильное мнение и истинное суждение. Все это лучше и предпочтительнее удовольствия для всех существ, способных приобщиться к этим вещам, и для таких существ... ничто не может быть полезнее этого приобщения». Все перечтенное как благо здесь — есть все то, что дает нам Взойти; красота и услада — награда за труд сей: стяжаючи Благо в трудах, обретаем блаженство. Бог — Тот, в ком едины сих два: Суть-Покров Сам Себя. С тем, по Ведам, Бог (Благо Платона) — «пу|ру|ш|а», «господь наслаждающийся».

Красота как Тогó покров — Это, очей явь. Но яви Жизнь — Тайна, То. С тем, Феб, Сего бог как огня очей — лирник первый, но первую лиру ему дал Гермес-Тот, Тогó бог, ее сотворивший; суть Феба — Вакх, То. Грань меж Этим и Тем, Красота — в нас, ведь в нас — То. Живя в Сем, мы, Тем исполняемы тайно, его жаждем зрить, грань торя очьми (знающим это, как Грекам в век их, красота — польза). Гармонья явная, коя идет в очи к нам — ради них суща, с тем — нечиста, как они; но Гармония скрытая, Бог, — есть Сама по Себе, и, чиста, тем и явной сильнее (так рек Гераклит). Грань меж Этим и Тем, красота величайшая, первая — вечного Мира краса: он — к|руп|нейшее То Этим-нам. К сему и относимы передаваемые Диогеном Лаэртием слова Фалеса: «Прекраснее всего мир, ибо он есть произведение Бога». Таков, Мир не просто прекрасен — душú суть, он есть Красота, Форма Бога. Зрить оную — очьми творить ее. Сказал Бальзак: «Самые прекрасные виды обладают лишь той красотой, которой мы их наделяем».

Красота есть движенье, она — и покой: Ноль-Одно, Мир, Тьма-Свет. Но Бог — Суть красоты; посему знать ее — ведать Бога, Единого: Он — недвоим. «Там, куда не проникает ни свет, ни мрак, повсюду один прекрасный вид», — гласит чаньская мудрость. Как Два, красота есть в Дол Выси вхожденье, в плоть — Духа, Огня, с коим Огнь и она. «Красота, — писал Вл. Соловьев, — есть проникновение чувственного предмета его идеальным смыслом, есть ощутимость идеи». То — вúденья искра, где слит с чувством смысл: Бог как Третье меж Двух.

Мир есть Бога покров, Красота. С тем, как Мир, Красота есть и Бог, и не-Бог. Как не-Господу, Миру как Сердцу-Уму, из трех названных Кантом видов удовольствия Красоте отвечают два, коим, как Миру, причастны мы, дети его, интересом своим: первое, корнь наслажденья, при|я|тное — от Небытья, Сердца в людях; второго, хорошего — сласти ума, — корнь в Уме, Бытии. Только третье, прекрасное, вольно от всех интересов: Суть его — Бог в нас, больший Мира (о Нем Демокрит рек: «Для всех людей одно и то же добро и истина, приятное же одному одно, другому другое»). Таков эстетический вкус наш: в|кус — «кус», Бог как Зуб, что ценúт без пристрастья (так пробуем злато на зуб: Богом — Мир). «Вкус, — рек Кант, — есть способность судить о предмете или о способности представления на основании удовольствия или неудовольствия, свободного от всякого интереса. Предмет такого удовольствия называется прекрасным». Как Бог, Красота человечна и лишь человека предмет: ведь лишь он — суть свободная (личность — внемирна как Мира сосуд); а животных — нет: воли не знают они. «Приятное и доброе ощущают и животные, лишенные разума, красоту — только люди», — рек Кант. Двойки муж, в удовольствии зрил он при|страсть|е — не Страсть, что покров сей торит Сути ради, Услады своей. Страсть саму, без пристрастья, как Сердце — не зрил Кант, Ума муж, не знавший: Познание — страстно. Поистине, то, что Фемида, богиня эллинская, хлáдна к персонам, не зря взором бренным в повязке своей, есть ее бес|при|страстность; но в страстности рвенья ее (Грекам — Геи, Жены жаркой) к Истине — не усомнится никто. Так зов Пушкина к Музе «хвалу и клевету приемли равнодушно» не есть к безразличью призыв — зов иметь к всему равную душу как равную страсть.

В обезличенных терминах физики красоте как границе меж Этим и Тем отвечает поверхностное натяженье границы раздела двух сред — самосущность ее.

Бог есть Суть; Мир — не-Суть как покров Ее, форма. Плотин говорит в «Эннеадах»: «Везде и во всем источник красоты может быть не в чем ином, как только в форме, которая, однако, сама имеет своим началом создателя и от него уже переходит в твари подобно тому как и в искусстве, мы видели, красота от художника переходит в его произведение» — т.е. Господь есть творец Красоты: Мира, Формы (Покрова) Его. Дальше сказано: «причина красоты сама должна быть или обладательницей красоты, или чуждой ее, то есть безобразной, или индифферентной к красоте; безобразной она быть не может, так как это означало бы, что она производит прямую противоположность себе самой; индифферентной — тоже не может, ибо в этом случае она в равной степени производила бы и прекрасное, и безобразное; выходит, что причина, производящая повсюду все прекрасное, должна и сама быть красотой, притом красотой в высшем, первоначальном смысле, то есть совершеннейшей красотой». И еще: «начало, предшествующее даже этому [сиречь Миру], начало абсолютно первое [сиречь Бог], не имеет нужды даже в красоте и стоит выше красоты. Напротив, то, что вслед за этим первым началом появляется на арене бытия [т.е. Мир], представляет собой действительно зрелище, восхищающее своей красотой, потому что это есть зрелище эйдосов, форм, созерцаемых Умом. Эту мысль Платон и хотел внушить своим замечанием, что Демиург одобрил, нашел прекрасным свое создание [см. «Тимей»]. Замечанием, смысл которого в том, что удивление и одобрение тут относилось не к чему иному, как к красоте первообраза и идеи» (пояснения в скобках — наши). И наконец: «для истинной сущности не иметь красоты значило бы то же, что не быть истинной сущностью; сущность лишь потому и желательна, что она тождественна с красотой, и, напротив, красота сама для себя любезна, служит источником восхищения и наслаждения лишь при том условии, что она субстанциальна, и нет никакой надобности задаваться вопросом, какая из этих двух вещей служит основой и причиной другой, потому что природа их обеих одна и та же». О яви сей, с Сутью единой своей, Лосев пишет: «такое внешнее, которое внешним же образом, т.е. для чисто чувственного зрения, являет и все свое внутреннее — это и есть красота». Явь сия — явь очей благозрящих как вúденье их. Нам, смотрящим, делящим Монаду на суть и облатку, сокрыта она до поры, когда станем мы видеть. Ведя речь о гомеровском виденьи красоты, Лосев пишет: «Западноевропейская философия противопоставляет внутреннее и внешнее. Гомеровское представление о красоте вполне исключает эту антитезу: то, что мы внешне видим в этом мире красоты, то и есть ее внутреннее, и видим мы внешне не что иное, как ее внутреннюю, сокровенную жизнь».

Красота, Мир нам — Солнце Внутри. Посему, красоту с удовольствием мысля вне нас, Аристотель приходит к противоречию, трактуя прекрасные и доставляющие удовольствие поступки как подневольные, сиречь, по слову его же, такие, причина каких вовне, — и, пишет он, человек, совершая поступок, никак не способствует ее действию. По обыкновению своему, из усмотренного абсурда муж сей, убежден в своей непогрешности, не делает должного вывода про ложность взятой посылки — и вышепомянутые поступки оказываются у него одновременно и подневольными, и произвольными. Вот что гласит «Никомахова этика»: «Если сказать, что поступки, доставляющие удовольствие и прекрасные, подневольны, — ведь, будучи вне нас, удовольствие и прекрасное принуждают, — то тогда, пожалуй, все поступки окажутся подневольными, потому что мы все делаем ради удовольствия и прекрасного. Но от насилия и от того, что против воли, испытывают страдание, а от поступков ради удовольствия и прекрасного получают удовольствие. Смешно поэтому за легкость попадания в силки такого рода возлагать вину на внешние обстоятельства, а не на самого себя и полагать себя самого ответственным за прекрасные поступки, а удовольствие — за постыдные». Страсть Стагирита к объективации, сиречь отъятью неотторжимого, здесь видна вся. Аристотель бессилен понять: удовольствие — с ли|чностью с|ли|тно, и коли не есть оно «удовольствие вообще», но всегда лишь «мое», — не вовне, но внутри оно, и посему произвольно по сути, лик коей есть эстетическое удовольствие: наслажденье прекрасным, идущее от Бога в нас и свободное от всякой привязанности к своему предмету (ведь Бог — Суть в довленьи Себе). Посему удовольствие подневольно по форме, которою есть удовольствие чувственное (кое зовем мы «приятным») и умственное (именуемое «хорошим»), — ведь Сердце-Небытие как суть первого, и Ум-Бытье, суть второго, в их синтезе — Мир, Покров Бога как Форма (скульптура) Его. Знать сего Аристотель не мог, грань не зря между Сутью и Формой, и с тем — не умея делить.

20 О сей перемене как сути трудов Фрейда Эрих Фромм пишет: «Проблема  женско-мужской  полярности  требует дальнейшего  рассмотрения темы любви  и  пола. Я уже говорил прежде об ошибке Фрейда, который видел в любви исключительно выражение — или  сублимацию  — полового инстинкта  вместо того,  чтобы признать, что половое  желание  лишь  проявление  потребности в любви  и  единстве. Но  ошибка  Фрейда лежит  глубже. В соответствии со своим физиологическим  материализмом  он  видит  в  половом  инстинкте   заданного химическими  процессами  напряжение  в  теле,  причиняющего боль  и  ищущего облегчения.  Цель полового  желания состоит в устранении этого болезненного напряжения; половое удовлетворение состоит в достижении такого устранения. Этот взгляд имеет основание в  том смысле, что половое желание действует тем же путем, что и голод или жажда,  когда  организм  не получает достаточного питания. Половое желание, согласно данной концепции, это страстное томление, а половое удовлетворение устраняет это томление. На деле же, если принять эту концепцию сексуальности,  то идеалом  полового  удовлетворения окажется мастурбация.   Что Фрейд достаточно парадоксально игнорирует, так это психо-биологический аспект  сексуальности,  женско-мужскую полярность и желание преодолеть эту полярность путем единения.  Этой странной ошибке, вероятно,  содействовал крайний патриархализм  Фрейда,  который  вел  его  к допущению, что сексуальность сама по себе является мужской, и следовательно, заставлял его игнорировать специфически женскую сексуальность. Он  выразил эту  идею в  работе «Три взгляда на теорию пола»,  говоря, что либидо имеет, как правило, мужскую природу, независимо от того,  где либидо проявляется, в мужчине или женщине. Та же идея, в рационализированной форме, выражена в фрейдовской теории, где маленький мальчик  воспринимает женщину как кастрированного мужчину, и что сама  она для себя ищет различных компенсаций отсутствия мужских гениталий. Но женщина это не кастрированный мужчина, и ее сексуальность специфически женская и не относится к «мужской природе»» (курсив наш).

21 Тьма-Жена, Ноль есть Суть Александра. Вот знаки тому:

 

·          По молве, был от змея зачат он, возлегшего с Олимпиадою, его матерью (пишет Плутарх), змей же — Тьма (и зачатие это, женой от Жены — непорочно, второго не зная: Собой — от Себя).

·          Он был истинным мужем Деяния, в жизни не знав отстановки. Как мýж сей, считал он себя недоучкой, взыскуя ума: так влюблен Ноль в Одно, свою пару. С тем, в жизни своей Александр питал тягу к Афинам, любя этот град и народам неся свет его: Афин cуть — Единица, Сень чья — Ноль, Жена. Сенью этой Афинам и был Александр в власть свою.

• Муж Деянья, имел он очьми Тьму саму, Шило, темень торящее. Рек Арриан о том: «Он обладал исключительной способностью в обстоятельствах темных увидеть то, что нужно: с редкой удачливостью заключал по имеющимся данным о том, какой исход вероятен…».
• Он был, Гераклиту подобно, законом себе: Тьма, едина с Творцом — себя Корнь.
• Его полнила страсть, суть чья — Тьма.
• Он, как Мать сама, был гнев-и-милость, суть Кали с П|а|р|вати в едином лице.
• По Плут|арх|у, имел он наклон шеи влево: в Тьму-Мать; взгляд был то|м|ен по-женски его: То — Тьма (смертны, том|имся о Том мы); власы он расчесывал на симметричный пробор — «ф|раг|ис», знак Двойки, Тьмы. Белизна его кожи местами горела огнем, цветом красным, сильнее всего— на груди и лице: кожа красная — видность Огня, Духа, коим у жаркого мужа сего были пóлны и сердце, чей грýдь дом, и ум, чей сосуд голова.
• От рожденья имел Александр жажду боя, и бился как лев он: бой — Тьма.
• Из родителей чтил он сердечно лишь мать свою, отца ж чуждался, сыновне любя Аристотеля, давшему знанья ему и посыл Двойки, Тьмы-Меча, муж чей он был. Аристотель-учитель был Ум; Го|мер, Греции корнь, Александру учáщим был Сердцем. С тем, где б ни был он, при себе он имел «Илиаду» с пометами Аристотеля: Сердце — Лист, Ум — письмена на нем. «Однажды, — пишет Плутарх, — Александру принесли шкатулку, которая казалась разбиравшим захваченное у Дария имущество самой ценной вещью из всего, что попало в руки победителей. Александр спросил своих друзей, какую ценность посоветуют они положить в эту шкатулку. Одни говорили одно, другие — другое, но царь сказал, что будет хранить в ней «Илиаду»» — как наиценнейшее: Тьму, Суть его. С ходом дней он остыл к Аристотелю: Ум — хлад; Гомером же жарким — пылал до конца.
• Ведший род от Эака с Гераклом, Ахилла чтя предком своим — Александр был часть Мифа, Тьмы. Ею и был он, блюдя святость Неба. Плутарх подтверждает сие, повествуя об  окончании осады Тира: «После многочисленных сражений Александр основным своим силам предоставил отдых, но, чтобы не давать покоя врагу, посылал небольшие отряды к городским стенам. В эти дни прорицатель Аристандр заклал жертву и, рассмотрев внутренности, смело объявил присутствовавшим, что город непременно будет взят еще в этом месяце. Слова предсказателя были встречены смехом и шутками — ведь шел как раз последний день месяца. Увидев, что прорицатель оказался в затруднительном положении, Александр, который всегда покровительствовал гаданиям, приказал считать этот день не тридцатым, а двадцать восьмым. Затем, приказав протрубить сигнал, он начал штурмовать стены Тира более решительно, чем первоначально намеревался. Атака была столь ожесточенной, что даже оставленные в лагере не усидели на месте и бросились на помощь. Тирийцы прекратили сопротивление, и город был взят в тот же самый день».
• Воспитатель Ахилла Хир|он — суть Мать: Chéir, Рука. Ахилл в сути своей, сей Рукой был ведóм Алек|сан|др как Тьмы сын.
• Букефал («Быкоглавый»), конь с главой быка, ему верный, при нем был как Бык при Корове — при Матери Вакх.
• Коня этого он укротил чрез боязнь его тени своей, обратив мордой к ней: Свет — ко Тьме.
• Как боец, чтил он смерть, верный принципу «все иль ничто». Чтя Ничто, Смерть, имел он Всё, Жизнь: тот и то — Тьма одна.
• Имена мужей, близких к нему: Леон|ид (воспитатель), «подобный льву»; Клит, «черный» (брат по кормилице, Млеку-Жене); Анти|патр, сиречь Анти-Отец (полководец его) — Тьма-Мать.
• Пер|вую, сущу в Пр|ичине, победу свою одержал он в сражении при Хер|он|ее (338 г. до Р.Х.): Хер — буква Причины, Тьмы. В битве сей правил он левым крылом своей армии, Левое ж — Тьма.
• Строй фаланги он первый поставил углом, острым слева, торя острием, как Женой, правый фланг, слабый в мужеских армиях древности: Муж — Правизна.
• Его шествие после победы при Гра|н|ике — как гран|и Ник|и, за коей победы его из Эллады ступили наружу — прервáла болезнь его в Тар|се: «тар» — Тьмы корнь (как в «Тáр|тар»); хворь эта нежданная, кажет на скорую ту, от какой умер он в граде Тьмы Ва|ви|л|он|е в год Двоицы, Тьмы: 323 = 3 + 2 + 3 = 11 = 2; притом Двойка сия в числе этого года сечет, как мечом, жизнь его пополам: Троек пару, в единстве — число 33 лет, что прожил в сем мире он, как и Христос, Сын, разъявший историю нá два Своим Рождеством.
• Тир был градом, стоявшим пред ним тверже всех: Тьма — пред Тьмой, коей знак — Вакхов тир|с.
• Покоривший Восток, Тьмы дом, был он и сам человеком восточным для Греции, внутренним варваром: ведь Ма|кедония, Матери край, есть особый в Элладе — отдельный внутри нее, — что и подвигло восстать на него, как на варвара, Греков под стягом Афин и Фив. С тем, чтил Восток Александр и ему был угоден; отсюда — победы его и венец божества, осенивший главу его дважды — в Египте и Персии; личность его была славной и средь ев|ро|пей|цев — как Запада, и на Востоке, где имя ему — Ис|кан|дер Зуль|кар|нейн (Иска|н|дар Зулькар|найн), в переводе — «Александр Двурогий»: Вакх, Бык при Корове-Тьме.
• В росте не знал он предела, намерясь объять необъятное, мир: Беспредельность — Тьма-Мать; он скончался, лишь рухнул сей план. «Энергия, — пишет о том Вил|л Дюр|ант, — только половина гения; другая его половина — узда [Предел, Ум — Авт.]; энергия же Александра была неукротима».
• Крах затеи своей объять мир потопил он в вине, Вакха зелии, в коем знал меру порою побед; потопив планы — в нем канул сам. Вино, суть Вакх, причастно началу конца его: убийству им Клита, спасшего жизнь ему, — ибо бросая копье в него, был Александр пьян.
• В развыве им дружбы с духовным отцом, Аристотелем — перст Кали, Тьмы, явный в имени Калли|с|фен («фен» — fin: Тьма, Фин|ал наш), принадлежном племяннику Аристотеля: казнь Александром его и порвало сю связь.
• Тьма его захлестнула в делах, ставших злом, когда рухнул в нем Мир, с тем — душа отсырела его.

22 В «Мен|оне» о поиске Добродетели, Бога, читаем: «Менон. Но каким же образом, Сократ, ты будешь искать вещь, не зная даже, что она такое? Какую из неизвестных тебе вещей изберешь ты предметом исследования? Или если ты в лучшем случае даже натолкнешься на нее, откуда ты узнаешь, что она именно то, чего ты не знал? — Сократ. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Менон. Видишь, какой довод ты приводишь — под стать самым завзятым спорщикам! Значит, человек, знает он или не знает, все равно не может искать. Ни тот, кто знает, не станет искать: ведь он уже знает, и ему нет нужды в поисках; ни тот, кто не знает: ведь он не знает, что именно надо искать». Рек Сократ здесь: «…за то, что мы, когда стремимся искать неведомое нам, становимся лучше и мужественнее и деятельнее тех, кто полагает, будто неизвестное нельзя найти и незачем искать, — за это я готов воевать, насколько это в моих силах, и словом, и делом». О тайном знании Незнаемого здесь же: «Анит [о софистах]. О Геракл! И не поминай их, Сократ! Не дай бог, чтобы кто-нибудь из моих родных, домашних или друзей, здешних или иноземных, настолько сошел с ума, чтобы идти к ним себе на погибель. Ведь софисты – это очевидная гибель и порча для тех, кто с ними водится. (…)» (…) — Сократ. Уж не обидел ли тебя, Анит, кто-нибудь из софистов, что ты так зол на них?» — Анит. Нет, клянусь Зевсом: я ведь и сам ни с одним из них не имел дела и близким своим ни за что не позволил бы.» — Сократ. Так ты вовсе и не знаешь этих людей?» — Анит. Да эдак лучше!» — Сократ. Так как же ты, милейший, можешь разобраться, что в этом деле есть хорошего и что плохого, если ты вовсе и не знаешь его?» — «Анит. Легче легкого! Уж в них-то я разбираюсь, каковы они, знаю я их или нет, все равно».

23 В своде платоновских «Определений» полдень и определяется посему как «время, в которое тени, отбрасываемые телами, достигают наименьшей длины», т.е. не исчезают вовсе, но есть зримый Минимум — Максимум тайный: Тьма, капля чья — наша душа.

О человеке начальном, тень видящем Сердца очьми, что согласны закону единства различия (закону виденья: единство розни — оно), Л. Леви-Брюль пишет: «Первобытный человек не меньше, чем о своем имени или изображении, беспокоится о своей тени. Если бы он потерял свою тень, то он счел бы себя безвозвратно потерянным [как Полнота, Мир, без Тьмы став нулем, половиной пустой — Авт.]. Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого [сиречь душу, суть — Авт.]. Фольклор всех стран дает множество фактов подобного рода. У туземцев Фиджи считается смертельной обидой наступить на чью-нибудь тень. В Западной Африке «убийства» иногда совершаются путем вонзания ножа или гвоздя в тень человека: преступник такого рода, пойманный с поличным, немедленно подвергается казни».

24 Любовь умная, Двоица-Рознь — эгоизм, страсть Нарцисса: облатка-любовь, суть чья — ненависть. Фромм о том пишет: «Хотя  не  вызывает  возражения применение  понятия  любви  к различным объектам,   широко   распространено  мнение,  что   любить  других  людей  — добродетельно, а любить себя — грешно. Считается, что в той мере, в  какой я люблю себя,  я не люблю  других людей, что  любовь к себе  это то же,  что и эгоизм. Этот взгляд довольно стар в западной мысли. Кальвин говорил о  любви к себе  как  о  «чуме».  Фрейд  говорил о любви  к себе в психиатрических терминах,  однако смысл его суждения такой же, как и у  Кальвина.  Для него любовь к себе  это то же, что и нарциссизм, обращение либидо на самого себя. Нарциссизм являет собой раннюю стадию человеческого развития, и человек, который в позднейшей жизни возвращается к нарциссистской стадии, неспособен любить; в крайних случаях это  ведет  к безумию. Фрейд утверждал, что любовь это проявление  либидо, и  если либидо направлено  на других людей,  то  это любовь, а если оно направлено на самого его носителя — то это любовь к себе, Следовательно, любовь  и любовь к себе взаимно исключаются в том смысле, что чем больше первая,  тем меньше вторая.  Если любить  себя  плохо,  то отсюда следует, что не любить себя — добродетельно».

25 Не любя их в себе как Себя, любить нечего нам: Пара эта — Суть наша, Глубь, Всё. 

26 Учить Миру — учить Тьме и Свету в единстве и розни их: Мир есть и Два, и Одно. Тьмы учитель есть по Кастанеде Наг|в|ал|ь, маг-Ночь, Света ж — Тон|аль. Посему, раз философ и маг оба Силу взыскуют (что истинно так), помня рознь их (маг — Силы избранник, философ — искатель Избранья; маг — вольный Учитель, философ — невольный), считать надлежит: все философы мира являют две «партии магов», Нагваля-Гераклита и Тоналя-Пифагора, единые меж собой как Мир, То-Это. Кузанский, о Пифагоре писавший как о философе «первом по имени и по делам», прав: он первый как Сущий, на бренной стезе во служении ей: число Бытья — 1. Таковы есть дела его: чисел наука, как плод Бытия кою бренным он дал (ибо чúсла — Числá плод, Бытья-Единицы), рекущий как Феба жрец, Ум, переводчик Ноля, Сердца-Тьмы (кем был пифии глас) на язык умный наш. Пифагор — первый нам, умным: Ум есть 1; Гераклит — нулевой в своей сути сердечной, мирски же — второй: Сердце, Глубь есть Второе очам.

Число, с коего чел Пифагор, есть Барьер чел|овеков: Предел, Свет (о нем, грани бренных очей — труд Эйнштейна). С тем, средь оппозиций, им данных, царь — пара «предел — беспредельное», где Единица, Пред|ел — пред Нолем-Беспредельным; и, древним согласно, идею о том, что Земля — шар, Предел, высказал Пифагор. То, что был Единицей он, пишет Порфирий, сказавший: «Никто не видел его ни смеющимся, ни плачущим», — сиречь был он не подобен ни Демокриту, «смеющемуся философу», ни Гераклиту, «философу плачущему» — мужам Деяния, Тьмы, коею есть смех и плач, — и с тем был он Покой, Единица-Свет. Знáк сему ясный — источник, по коему, юн, Пифагор, уроженец Са|м|óс|а, как остров средь вод (одиноко (сам|от|ньо — укр.) — как Логос-Ум средь Тьмы, по Гераклиту) лежащего близ малоазийского побережья напротив М|и|л|ет|а, встречался там с милетцем Фалесом, старшим в Семи, незадолго до смерти его и имел с ним беседы. Коль так, то корнями, как Огнь, Пифагор утвержден на Воде-Тьме, каков Фалес, Воды как Корня певец: О|дно|му О|плот — Ноль. От Ноля изойдя, с ним един Пифагор, Знанья ради Египтом исполненный Тьмы, Сути числ, и чрез то — давший нам их науку.

 

Что сýть Гераклита есть Ноль, явил Промысел Божий, согласно какому:

 

·        В истории, бренных реке, Гераклит идет за Пифагором. Так Ноль, Тьма, позднéй Единицы как Двоица: в Свете — Тьмы лик, в Уме — Сердца как в Му|же — Же|ны.

·        Само имя его Гер|а|клит, идущее от имени Геры, черно дважды: Her — Тьма; «клит» (греч.) — черный; повтор — Бога перст.

·        В деле миропознания Гераклит не имел внешних учителей, ибо чер|пал («выспрашивал» — рек он) Себя — как Причину, Тьму, с коей един был он, в юности зривший себя в совершенном неведеньи, в зрелости же — всеведущим: веденье и неведенье, Ноль и Два — Тьма есть одна (с ним таков Эпикур, Сердца муж, в чьих трудах нету выписок со стороны). Тьмы печать — и надменность его (надмевать — надувать) как надутость Причиной: Тьма — Воздух, — ведь рек он в письме к Гермодору: «Боги мне сограждане, в награду за добродетель я живу в обществе богов и знаю, какой величины Солнце, а порочные не знают даже самих себя»; и его чувство вечности жизни своей, ведь им сказано: «Я буду жить, доколе существуют города и страны, и благодаря моей мудрости имя мое не перестанет произноситься никогда». Причинная суть Гераклита являема самодовленьем его в миру, зримым из Лукианова диалога: «Ты что это, загадками говоришь или головоломки сочиняешь?» — «А мне до вас и дела нет» — «Ну так никто и не купит тебя, коли он в здравом уме» — «Да сгиньте вы все поголовно — и покупатели, и непокупатели!» (курсив наш).

·        Призывая ко смене политеизма единобожием («Признавать одно Мудрое Существо: Дух, могущий править всей Вселенной»), звал тем Гераклит сменить Ум, не единый в себе, Сердцем: Свет, камнь расколотый — Тьмой, Монолитом.

·        Огонь, о каком Гераклит утверждает, что все состоит из него и в него разрешается, есть Черный Огнь, Тьма. Причинный, то — Огнь огней всех. О трудах Гераклита, им полных чрез край, речено посему:

 

Мрак и тьма беспросветная, но если тебя введет посвященный,
[книга станет] светлее ясного солнца.

 

            Тьмы избранник есть тот, кто поистине видит; Тьмы пленник — слепец. Пленник Тьмы, был слепцом Аристотель. Корившему Гераклита тьмой слога, уместнее было б себя ему клясть за незрячесть очей своих. «В своем сочинении он [Гераклит] выражается иной раз с таким блеском и ясностью, что даже последний тупица может с легкостью все понять и испытать душевный восторг; краткость и весомость его стиля несравненны», — читаем у Диогена Лаэртия.

            Тьма, Речь — Вода. С тем, речей суть — текучесть, какой не поймет умный (колотый, Сердцем не склеенный) ум. В то время как речи Пифагора и учеников его осенены Умом, Светом (о чем и указано братством сим: «О пифагорейских вещах без света не говори»), — присущею Гераклиту, Воде, и была «темнота»: слитность (нерасчлененность) речей — Тьмы, Расплава вещей (с тем, в укрáинском «вещи» есть «речи»: текут те и эти, ведь речь — Тьма-Река, и размен вещам — Огнь: Тьма-Вода, злата Суть), — в коей умственный муж Стагирит, Тьму не зря, зрил недолжное. «Текст Гераклита, — писал он, — трудно интерпретировать, так как неясно, к чему относится [то или иное слово]: к последующему или предшествующему, как, например, в начале его сочинения, где он говорит: «Эту вот Речь сущую вечно люди не понимают». Здесь неясно, к чему следует отнести слово «вечно» [сиречь «сущую вечно»] или [«вечно не понимают»]». Сюда же относится крайне раздражавшая Аристотеля манера Гераклита совмещать противоположные понятия. «Гераклит… предоставил нам догадываться [о смысле своих слов], не потрудившись свою речь сделать ясной для нас», — рек Плотин. Стагирита адепт, он не знал: небреженье сие, коим был возмущен он — сирéчь взбаламучен, — надменность Причины, Тьмы, Два-Рознь сводящей в Одно. Рек о том Цицерон: «[Темнота] не заслуживает упрека в двух случаях: либо если ты привносишь ее намеренно, как Гераклит, либо когда непонятность речи обусловлена темнотой предмета, а не слов, — такова темнота Платона» («О пределах добра и зла»). Сократов преемник, Платон, как и он, был Тьмы муж. Ею полон, он — сень философии сущей: Причина — Сень эта.

·        Понятие Логоса у него не имеет единственного значения, но, ускользающе-разное, в сути плывет по Воде как Основе своей: Свет — по Тьме.

·        Вечность по Гераклиту — «играющее дитя», суть игры же — Бог-Ма|ть, Полность-Ть|ма.

·        Гераклит упрекал Пифагора в отсутствии собственной мудрости, вместо коей, рек он, есть лишь многознание и мошенничество: Мудрость — Ноль, Единица же — первый ее потребитель, Нолем живой-цельный, в себе же — рознь, смерть. Посему Гераклит и зовет Пифагора не просто «мошенником», но «предводителем» брать|и сей («первым по имени и по делам» — по Кузанцу). Поистине, без Тьмы как Сути своей знанье наше разъемлется в многость: тьму как многознание, в руинах дом. От сего упреждал Гераклит, Божий Клей.

·        Не единственно Пифагору, но с ним и иным мужам славным (Гомер, Гесиод, Ксенофан, Гекатей, Архилох) Гераклит давал уничтожающие характеристики, — в чем виден Хаоса пыл разбить в|дре|без|ги мир сей. Тьма, Хаос-Вода, зрима в прозвище мужа сего «Ба|л|а|м|ут», «возмутитель воды» («бал» — Тьмы корнь, «му|т|ер» — мать (нем.), Вода), кое дал Эпикур ему.

·        Мудр, Гераклит не законодательствовал и не желал сей стези; Пифагор же — напротив: ведь бренных законник не Ноль — Единица, не Сердце — Ум. Сказано Ямвлихом: «И все [законодатели, учившиеся у Пифагора], удостоились от своих сограждан божественных почестей. Ибо они законодательствовали не так, как Гераклит, который в ответ на просьбу составить зфесцам законы, велел перевешать всех взрослых граждан, а с большим пониманием и знанием политической науки».

·        Поэты есть племя, причастное Тьме, горней Сути стиха; Гераклит — был философ-поэт.

·        О нелепости мира сего Гераклит плакал — лил Тьму как Воду (смеясь над нелепостью сей, Тьмой был и Демокрит: смеха суть — Тьма как Воздух).

·        Он прóжил на свете 60 лет: 60 — число времени, Тьмы.

·        Смерть ему принесла переполненность Тьмью: водянка, болезнь отсыревшей плотú.

27 Восточные, в сути мы есть Полнота, принцип Сердца; оно ж в мире Розни, подпав под Два, в пару берет пустоту себе: Ум-эгоист как суть Запада. С тем-то, как пишет Бердяев, многие западные теории, тщетные и неприметные у себя на родине, взрыв породили у нас. Так-то было с «научной работою» Маркса, плоды коей, сжаты народом российским, мир жнет посейчас.

28 Посему голова не имеет нужды в теле, тело ж нуждается в ней как причине, без коей не суще (как ту|л|ов|ище, кое, безглаво, тулится к причине, главе: к жизни — смерть, коя лов|ит ее, Lov|e, дабы ожить) ¹. С тем, «Тимее» Платон тело наше выводит от Сферы-Вселенной: Главы без иного, нужды не имущего в нем за своей полнотой. Сфера эта — Мир-Десять (его-то лишиться страшась, грек, любя Мир в Отчизне, как в доме своем — сущих Дом, — остракизма страшился: без Родины — был он без Мира, лишенный главы). Золотая корона как цикл вкруг главы —миросущности знак ее: злато есть Мира металл; злáты нимбы, короны святых. Антроп лунный, Гость наш, Гл|убью полон, имеет гл|аву миросущную: сердце и ум — Тьма и Свет — в ней одно. Посему Тьма как Сердце, Умá Суть, собой, Силой, полнит Процессор: главу (сердце-ум) Корабля, как согласный сосуд.

            Мир есть Тело, Господь — Гол|ова его. С ней единимы мы прямо: ведь мы — Мир². Сей истины гол|ой чужд, Прокл меж душою и Миром поставил, разъяв связь их, Ум, как учил умный муж Стагирит: Сатану вместо Бога, — ведь с Богом, Главою, разъяты, чтим мы за главу Сатану.

____________________

¹ Истина эта центральна в булгаковском темном романе: в зачине его (как истоке, от коего книга течет и в каком, как рекú, суть ее) мудрый Воланд лишает, единый с Творцом, Берлиоза главы — основного, причинного в нас — и с главой сей позднéй говорит. В знак центральности сей, в сем романе отъятье главы и беседу с ней как с человеком вполне — зрим мы дважды: повтор — Бога перст. Голову без иного — с крылáми к Полету — зрим мы в ликах ангелов, главах без тел, осеняющих храм.

Голова наша — Мир. С тем, рискнуть всем — есть броситься в Тайну главу очертя — очертивши чертой ее, сделав отдельной как Мир, Всё, каким мы рискуем затем, чтоб Обресть иль Утратить («пан или пропал» — так на персов пошел Александр, раздав все, что имел, и оставив надежду себе), Богу вверяясь вполне.

Ведал это Египт. В «Книге нижнего мира Амдуат» говорится, как по приказу бога Солнца «тени», «гóловы» и «поставленные на голову» (как отрешенные от себя: место главы — верх; «быть во главе» — быть вершиною) уничтожаются изрыгающими огнь демонами. «Чтобы [обратясь] головой вниз я не превратился в антипода», –— речет Книга Мертвых. Страх утратить главу, всё, — причина существовавшего в Древнем Царстве обычая класть в гробницу муляж, заменяющий голову, сделанный в натуральную величину.

Казнь чрез отъятье главы — посему нам страшнейшая. Дланью вершима, она — естество, человек к человеку. Масонство попрало его, главу — Мир — как капусту, сектú давши мертвой машине чрез замысл врача. Врач есть тот, кто сечет нашу плоть Жизни ради — но, с Богом утратив связь, к смерти сечет: ведь Жизнь — Бог. Сын врача и душой врач, не знавший Творца, Аристотель, Платона и мудрых иных отъяв от философии, тем обезглавил ее. Им невольно свершенная казнь есть масонству труд вольный (исполненный Волею внешнею, Тьмой-Сатаной — не свободный: Свобода — Бог): церковь разъяв с государством, монархии руша, оно государству как сути срубило главу, коя есть Бог и царь.

² Что Бóг нам Родитель прямой, зримо в том, что любой из нас есть плод любви, без какой нет зачатья; Любовь же — Господь. «Обращаясь к Богу, ребенок фактически обращается к реальному отцу», — сказал Вил|ь|гел|ьм Ра|й|х. «Вся жизнь наша — богослужение. Всякое благо в мире есть непосредственная деятельность Бога. В каждом человеке мне может явиться Бог», — сказал Но|в|ал|ис.

Спряженьем прямым меж Причиной и следствием славен Гомер, у кого боги, смертных к делам вдохновляя, — прямые вершители дел сих. Так вместе с людьми — в их рядах, голова к голове, — они бьются в Троянской войне. Прямой связи сей знак — древних правило: следствие звать по причине. Так Вакха зовут Дифирамбом, «Двувратным» (ведь он — плод двух Лон); Зевс, сын Крона — Кронид; и т. д.

                Связь прямая сия — корнь всех славных свершений. Она — полководца успех: Бог — водитель его; чуя это, себя причислял Александр к богам. Важность сей связи в бою чтит Монтень в своих «Опытах», где пишет он: «Предки наши, особенно в войне с англичанами, во всех знаменитых битвах и прославленных в истории сражениях, большей частью бились пешими, ибо опасались вверять такие ценные вещи, как жизнь и честь, чему-либо иному, кроме своей собственной силы и крепости своего мужества и своих членов. Что бы ни говорил Хрисанф у Ксенофонта, вы всегда связываете и доблесть свою и судьбу с судьбою и доблестью вашего коня; его ранение или смерть влекут за собой и вашу гибель, его испуг или его ярость делают вас трусом или храбрецом; если он плохо слушается узды или шпор, вам приходится отвечать за это своей честью. По этой причине я не считаю странным, что битвы, которые ведутся в пешем строю, более упорны и яростны, нежели конные:

 

cedebant pariter, pariterque ruebant
Victores victique, neque his fuga nota neque illis.

 

...отступали и снова устремлялись вперед и победители и побежденные,
и тем и другим было неведомо бегство (лат.)

 

В те времена победы в битвах давались с большим трудом, чем теперь, когда все сводится к натиску и бегству: primus clamor atque impetus rem decernit. «Первый натиск и первые крики решают дело» (лат.). И разумеется, дело столь важное и в нашем обществе подверженное стольким случайностям, должно находиться всецело в нашей власти. Точно так же советовал бы я выбирать оружие, действующее на наиболее коротком расстоянии, такое, которым мы владеем всего увереннее. Очевидно же, что для нас шпага, которую мы держим в руке, гораздо надежнее, чем пуля, вылетающая из пистолета, в котором столько различных частей — и порох и кремень, и курок: откажись малейшая из них служить — и вам грозит смертельная опасность.

Мы не можем нанести удар с достаточной уверенностью в успехе, если он должен достигнуть нашего противника не непосредственно, а по воздуху:

 

Et quo ferre velint permittere vulnera ventis:
Ensis habet vires, et gens quaecunque virorum est,
Bella gerit gladiis.

 

И они препоручают, таким образом, ветру наносить удары там,
где он пожелает. Силен только меч, и всякий народ, в котором
есть воинская доблесть, ведет войны мечами (лат.)»

 

О прямой связи сей ведал Экзюпери, коим сказано, что корабля созидатель есть не человек (кто орудье лишь в том) — само море, смерть-сила плывущих, его воздвигает, собою граня: смерть есть жизни формовщик. Так Сущего челн созидает Не-Сущее, Мира Вода; в Ведах млечного моря творец на планете духовного неба — Господь, а не стадо коровье: ведь Он созидатель Всего; молоко есть в корове, поскольку есть в Нéм, сотворенное Им для коров сущих (в Индии чтимых как Матери лик, Длани Божией). Связь с Ним прямую храня, молоко это, как и Господь, монадично: оно не скисает, как Он. Так творец Пирамид — древний Сфинкс, недеяньем воздвигнувший их чрез людской труд по воле Атлантов, творцов его. Знать дóлжно: в деле любом творец есть не орудье — причина, держаща его созидая; ее — да узрим!

                Отрешенность от Бога, Причины Всего, есть раскол мировой Иерархии — Лестницы, кою мы рушим, не зная Начала ее, либо в знаньи — его отвергая. Неведенье наше — плод тайный Тьмы; наше намеренное богоотступничество — плод явный ее, чей род первый, отказ от признания власти Творца, Генон звал люциферианизмом; второй, «опрокидывание естественных отношений и иерархического порядка» (что сделал ученьем своим Маркс, рабочих подняв над царями как шудр – выше кшатриев и брахманов), — зовет сатанизмом он. Бога лишась, Мир в очах наших рушится и есть он камни, в которых скрыт Храм.

                Бог — надмирен; Бог — в Мире и в нас, миросущных; Единый — единства и розни Он Суть. С тем, концепция первотолчка, после коего Мир и Господь разделились и каждый стал сам по себе — ложь: «до», «после» – два мига, тогда как Миг Божий – един без конца. И коль в нем Мир (себя — с ним) и Бога мы жаждем зрить разно (как бренным велит бренья суть, Двойка-Рознь) — дóлжно зрить разных сих как тела, что касаньем едины навек голова к голове.

 

 

         *

Снятье звеньев меж Этим и Тем, явью и Тайною — суть Познанья: чрез грань входим в То. У Кузанского сказано: «все исследователи судят о неизвестном путем соразмеряющего (proportionabiliter) сравнивания с чем-то уже знакомым, так что все исследуется в сравнении и через посредство пропорции. Когда искомое сравнивается при этом с заранее известным путем краткой пропорциональной редукции, познающее суждение незатруднительно, и, наоборот, когда требуется много промежуточных звеньев, возникают трудности и неясности, как известно в математике, где начальные положения редуцировать к первым самоочевидным принципам проще, а последующие труднее, потому что надо обязательно проходить через те начальные».

                В своем труде «Античная философия истории» Алексей Лосев цитирует английского ученого Ф.М. Кор|нфорда, об античном понимании движущих сил истории говорящего: «Огромный контраст между античной и новой историографией состоит в следующем: тогда как ученые нового времени инстинктивно заняты непрерывными поисками влияния общественных условий, экономических и типологических факторов, политических сил и процессов эволюции (причем все эти  элементы они пытаются подвести под законы, отличающиеся максимальной всеобщностью и абстракцией), – древних интересовали только чувства, мотивы и характеры отдельных людей и целых персонифицированных государств. Помимо вмешательства сверхъестественных  сил это (и только это), по их мнению, формировало ход истории человечества. Этот контраст обнаруживает коренную разницу во взглядах на положение человека  в космосе, и именно здесь нам открывается центральная особенность точки зрения древних... Они делали молчаливое и бессознательное допущение, что причинами, которые могут быть приняты во внимание в историческом труде, являются только непосредственные поводы и переживания отдельных людей или олицетворенных государств... Первопричиной является (так думал еще Аристотель) цель действующего лица, а она определяется его характером» (выделено нами). Древние правы: намеренья наши по корню — с Господним одно: ведь Корнь — Бог; зная их, мы причастны ему; а не зная и в счет не беря — зрим исторью деленьем вторым, про сей Замысл молчащим, а с тем — и пустым для ума.

Вред разъемлющих звеньев для знания Сути Эразм Роттердамский в своей «Похвале…» показал на примере великих ораторов Демосфена и Цицерона, их чуждых. «Они, — пишет Эразм, — считали никуда не годным вступление, слишком далекое от предмета речи (впрочем, должно заметить, что такого же мнения придерживаются и свинопасы — их учит тому сама природа). Но искусники наши, декламируя свою так называемую «преамбулу», верят, что тем больше в ней риторских красот, чем дальше отстоит она от содержания остальной речи, и потому стараются исторгнуть у слушателя восхищенный шепот: «Куда же он теперь загнет?»

 

29 Цикличности Тьмы явь — санскр. имя Ка|р|а|на (Причина, Тьма), в коем зрим cir|cus — ци|рк, ци|кл (лат.) — нем. kar. «Сир», мон|арх — Тьме причастный как Циклу, царя с тем свободно: Свобода есть Тьма.

Дар Свободы — тяжел несвободному: она — Не|Сущее: То, что несет, Столп наш — Груз неподъемный плечам, чуждым Тьмы. «Почти все заповеди в Евангелии принадлежат так называемой исторической части христианства и только две из них внеисторические, метафизические, и обе они потакают человеку. Нам завещаны две вещи — вечная жизнь и свобода — невыносимый дар свободы. Других заветов нет», — сказано М.К. Ма|м|а|р|да|ш|в|и|л|и (курсив наш). Поведение наше — be|ha|vi|our (англ.): Тя|гость-Двойка, какой есть Тьма бренным (be — быть, bi — двух, heavy — тяжелый) как выбор, свободный всегда. То — наш выбор, пути предрешенье; иному не выбрать за нас, как не жить жизнью нашею: выбор — она вся, как вся — путь. Рек Сковорода: «Склонности, удовольствие, природа, сила Божия, — все это Бог. Но есть склонности и природы злые, и они суть явления гнева Божьего. Человек есть орудие, свободно и вольно подчиняющее себя действию или любви Божьей, то есть жизни, или гнева Божьего, то есть суда, добра или зла, света или тьмы». Избирать путь — Мир несть на плечах: Путь — он, Камнь величайший; свободы Вес — он, пробный камнь человечности в нас. «Свобода не легка, как думают ее враги, клевещущие на нее, свобода трудна, она есть тяжелое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя… Все в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание свободы, через отвержение соблазнов свободы», — Бердяев рек. Он сказал также: «Свобода есть испытание Силы». «Человек — раб потому, что свобода трудна, рабство же легко», — он же рек. «Большинству людей свойственно бояться жизни» (Аль|фред Ад|лер): Жизнь есть Свобода. «Само желание бежать выдает страх быть человеком» (Жорж Батай). «Как трудно [= тяжко — Авт.] присутствие в мире!» (Эм|ма|н|ю|эль Мун|ье). Тор|н|тон Уайлдер писал о «пугающем бездорожье свободы», по коему бродим мы в страхе, «мечтая найти опору хотя бы в запертых воротах, хотя бы в глухой стене»). «Свобода не прикована к человеческому существу как приговор, она предложена как дар» (Эмманюэль Мунье). Эрих Фромм называет причиной садизма и мазохизма ситуацию субъективной оставленности индивида всем и вся, чувство бессилия, когда он «оказывается «свободным» в негативном смысле, то есть одиноким и стоящим перед лицом чуждого и враждебного мира. В этой ситуации «нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается». Это слова из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Испуганный индивид ищет кого-нибудь или что-нибудь, с чем он мог бы связать свою личность, он не в состоянии больше быть самим собой и лихорадочно пытается вновь обрести уверенность, сбросив с себя бремя своего «я»». Дар Свободы есть Дар Отрешения, «Я — То» — Единый по сути: Бог, вольный от Мира, Всего, как Иное иных. С тем, един, — волен дух; плоть, в себе не едина (дух — клей ей), свободы страшится, подпорок вовне ища. Рек о том Василид Александрийский: «Боги могучи, и они переносят свою различность, ибо, подобно звездам, пребывают они в одиночестве и ужасающем отдалении друг от друга. Люди же слабы и не переносят свою различность, ибо они пребывают вблизи, подле друг друга, и нуждаются в общности, дабы снести свою особость». Общность эта — толпа, люди в коей есть внешни подпорки друг другу; подпорка подпор сих — кумир им: Диавол, Второй за Творцом как Опорой Внутри. «Возгласами ликования приветствует итальянский народ личность дуче, другие народы стенают, оплакивая отсутствие великих фюреров», — писал Карл Юнг. «Среди осколков прежнего идола водружают нового», — сказал Эл|иас Ка|н|ет|ти.

Свобода для нас есть Дар Бога; свобода у нас, в нас — есть действие в Даре, согласно И|лар|ию из Пу|атье (Pu — Па|н: Мир, Бога лар|ь). Мало Дар сей узреть — его дóлжно обресть, что возможно гер|ою. Свобода как Божий герою дар, ger|as, дается двояко: как шанс стать свободным и как сила стать им — огнь, гýбящий утлый сосуд. Таков есть Дар Орла, Духа, по Кастанеде, кем сказано: «Каждому живому существу была дарована [Духом, Творцом — Авт.] сила, если оно того пожелает, искать проход к свободе и пройти через него». Сила эта — Свобода сама, и Свободой — Свободу стяжаем. Как Шанс Обретения, Дар — Испытанье: тверды ль в Боге мы? Речено Газали: «Если бы Бог захотел, Он мог бы сделать всех людей богатыми, но для того, чтобы испытать тебя, он создал бедных, чтобы ты мог принести им твой дар». Так чрез Двоицу в Даре сияет Единый: Дар — в Бога Дыр|а, Вход. В Платоновом знании дар, как святимая Единым Двойка, есть «обмен любезностью» между достойными ее. Дар есть благо|дарность, как плата, Творца-Блага чадам своим за решенное Им их благое устройство и действие. Так-то учил Гераклит, утверждая, что не человек открывает истину (Бога — по сути) усильями ума, но истина открывается ему, овладевая им, если имеет он должную душу: устроену Богом принять сей Огнь. В своде Платоновых определений о понятьи «милость», как даре (ведь «милость» и «дар» — то и то — у Эллинов «хар|изма», сиречь благо-дать Солнца Божия, кое есть Черный Огонь, Тьма-Причина как само-даяние Им Себя нам: ибо Благо — Бог. «Хар|и|зма» — слово, Египтом рожденное, чей бог Хар (Хор, Ор, Гор), с Аполлоном един, есть Огнь-Солнце; отсюда har|d — твердый (англ.): Солнце — Опора очей), речено, что она — «добровольное благодеяние; своевременная плата добром за добро». О «награде», ко «милости» близкой: она — «воздаваемая за добродетели почесть, к которой стремятся ради нее самой». С тем, Дар есть предрешенная Милость — свобода как плата, а с тем и награда за добродетели, предстоящая им как причина заслуг сих — не следствие, как мнится бренно, — причина сама по себе; воздаянье, к какому стремимся мы ради него, волей Духа не зря сей корысти, но цель видя в благе, вершимом из глуби себя. «За деянье награда — свершенье его», — о том сказано древними. В том — Мир как Цикл, где Начало — Конец, нет случайного и все стремления наши вдыхает в нас Бог, нас согласно им благо|устроив.

            Свобода есть нега: для нас нега|тивна она: Бытию как Пределу причастны, причастны темнице мы (и Бытие без иного — нам тьма-безысходность); Свобода ж есть Небытье-Беспредельное, сущее сверх Бытия («Бытие вообще является лишь выражением заторможенной [т.е. о-пределенной — Авт.] свободы», — сказал Фридрих Шеллинг). «Нег» как корень Тьмы явен в «не|г|р» — негатив белых; в «с|нег», суть Покров, коим Тьма есть (и праздник По|крова (кор|ы) — у нас Матери праздник кор|ов|ий). В сем мире, темнице Ума злой, Свобода из|ли|ш|ня: Ли — Ум-Ритуал (так излишним О|нег|ин был, Тьмы муж; Печ|ор|ин — с ним: Тьма, Огнь — печ|ет; и творцов их, Свободы послов, мир как лишних отринул. «Ли|шенность» — звал Тьму Аристотель («ли|шь» — малость; ли|хор, кровь богов: как Бессмертье, она есть Тьма; «ли|бо» — то, кое отъемлет от Бога, Тьмы; «ес|ли» — условность, «да (ес|ть, y|es) - нет»: Ли, Ум — «нет» за Да, Сердцем). Стяжанье Свободы — как истинной Жизни, Тьмы — цель пути воина, коим идут маги, «те, кто растут над собой» (от санскритского маха — великий, растущий: растя над собой, мы над Миром растем, бóльшие Величайшего сего как Бóг (ибо Он — Мира больший); отсюда — «маг|истр»; «Ма|г|о|мет»: «мет|á» — цель), обретая ее — синтез трех ипостасей: свободы от известного (мира обыденно-данного, реального нам), от неизвестного (мира не данного нам, но познанью доступного так, как, реальным, дана нам возможность) и от непостижимого, Суть чья — Дух, Царь-Корнь живых, пожирающий жизнь несвободных, но будучи Глубью, Свободой — как Дар открывающий во|ин|у тайну стяжанья ее: вход во Глубь.

Для нас, Двойке причастных, Свобода, Единство, есть Два — Цель и Путь к ней: Путь с Целью — едины. Свободу постигший как Дол|г в мире дол|ьнем, земном — добродетелен. Долг есть облатка Свободы, Свобода — суть Долга (что ведал Кант). Чрез добродетель в сем мире, темнице, нас Бог причащает Свободе, готовя соитие с ней. В диалоге Платона «Кратил» о значении имени «добродетель» указано: ««Добродетель» означает легкое передвижение, а затем и вечно свободное течение, полет доброй души, так что, видимо, «добродетель» получила имя от вечного, неудержимого и беспрепятственного течения и полета». Там же находим толкование «добра» как «проникающего». Сплотив в единство сие, дóлжно зрить добродетель как проникновенье в Свободу и шествие в ней без преград:  выход в День (хер|ý (ег.) — огнь Причины, Творца), ночью мнимый (звалась Египтянами так Книга мертвых, о том говоря), обретение нами внутри себя Духа, как Милости и Награды, чрез отождествление в акте благого деянья с Ним, нужды лишенное в плате наружной. Деяний чреда, что в Свободу ведет, чужда внешних мотивов; являясь как шествие — шествием внешним не есть, ведь есть путь не к наружному следствию, но к внутрисущей, в себя погруженной Причине, — и с тем есть она становление Нестановящегося. Об этом пишет Елена Блаватская, рассматривая различие между аватаром как нестановящимся, сиречь не вовлеченным в причинность, инкарнирующим Богом — и дживанмуктой, каков есть не Бог — человек, чрез заслуги свои становящийся Богом, Нирвани (на веки веков погруженным в Блаженство и Знание, коих единство — Нирвана, Тьма). В «Тайной Доктрине» читаем: «Существует большая разница между аватаром и дживанмуктой: один (…) представляет собой иллюзорную видимость, лишенную кармы, которая никогда раньше не была воплощена, а другой, дживанмукта, это тот, кто достигает нирваны своими индивидуальными заслугами. На такое выражение бескомпромиссный философский ведантист мог бы опять возразить. Он мог бы сказать, что так как состояния аватара и дживанмукты представляют одно и то же, то никакая сумма личных заслуг в скольких то ни было воплощениях не может привести их обладателя к нирване. Он скажет, что нирвана бездейственна; как же тогда какое-либо действие может к ней привести? Она, по определению На|га|сен|ы, не есть ни результат, ни причина, но вечно-настоящее, вечное Есть. Следовательно, она не может иметь никакого отношения или касательства к действию, заслуге или недостатку, так как последние подчинены карме. Все это очень правильно, но все же, по нашему мнению, между этими двумя существует значительная разница. Аватар есть, а дживанмукта становится таким. Если состояние этих двух тождественно, то не идентичны причины, приведшие к нему. Аватар есть снисхождение Бога в иллюзорную форму; Дживанмукта же, который, может быть, прошел бесчисленные воплощения и накопил в них заслугу, несомненно, не становится нирвани из-за этой заслуги, а вследствие лишь порожденной ею кармы, которая ведет его и направляет к тому гуру, кто посвятит его в тайну нирваны и который один только может помочь ему достигнуть этой обители». Гуру, Учитель, здесь — тот, кто от кар|мы, причинности сущей, ведет в надпричинность не-сущей Причины, Кар|ан|ы, в кармичной цепи открывая разрыв. Пребывание в сущем у грани разрыва сего — плод заслуги; быть в сáмом разрыве — Причине, Нирване — от наших заслуг не зависит: ведь, сущи, заслуги не связаны с выпавшим из бытия.

            Выпаденье сие — выход есть в Мира Жизнь, Тьму как Ч|уд|о (mi|r|a|c|le (англ.); «уд» — Тьма, Уд-Уд|á), должный в Божьих очах (по-санскритски законность сия — адбхута дхарма, где «дхарма» — и «долг», и «закон»), с тем — в очах мудреца, кои с Богом одно; незаконный, недолжный — в немудрых мирских очах. Но Чудо, Тьма, Длань (лат. man|us) Творца — сущих мáн|ит: быть — есть втайне полниться Тьмою, Жить — полниться явно. Рек Гете:

 

Повсюду вечность шевелится,

И все к небытию стремится,

Чтоб быть причастным бытию.

 

Чудо есть У|ж|а|с бренных (Уж, Змей, ум их жа|лящий — жа|х (укр.)) — разрыв в бытии их (и сказано Кастанедой: «Искусство воина состоит в сохранении равновесия между ужасом быть человеком и чудом быть человеком», — спряжении истинном бренного с Вечным, Сего с Тем, в чем есть Опыт опытов, Жизнь. Рек же мудрый сей: «опыт всех опытов — это быть живым»). Видеть нам — есть разрыв, бренных смерть, одолеть Жизнью: быть Здесь и Там, Мир зря как То-и-Это, Одно. В чудеса есть не верящий тот, кто не зрит в себе Жизни как Чуда чудес. Посему Лосев и зовет чудо «мифической, или личностной, целесообразностью»: нет ничего целе|сообразней для личности, чем полно Жить, и живем — Жизни ради как Цел|и быть цел|ыми; Жизнь, с тем и личность, что ею жива, — Мúф. Жизнь, Чудо, для видящих — Ф|ак|т, Очевидность (фак|ир — демонстратор чудес: в сути — Жизни, влекущей как Тайна людей; f|uck — соитье полов, ак|т для Жизни); отсюда — диада «de jure — de facto», сиречь «по закону (Уму, Бытию) — в жизни (Сердце, Небытии)». «Жизнь — это то, что есть», — сказал Экзюпери; она есть Очевидное-Не|вероятное: не Ум гадающий — Сердце как Очи, что видят-живут.

30 В своих «Комментариях к «Категориям»» Элиас пишет: «[Зенон] Элейский по прозвищу Парменидовец (…) был прозван «двуязычным» не потому, что он был диалектиком, подобно Китийскому, и аргументировал за и против одного и того же положения, а потому, что был диалектиком в жизни: говорил одно, а думал другое. На вопрос тирана, кто самые опасные заговорщики, злоумышляющие против его тирании, Зенон указал на его телохранителей, а тот поверил, казнил их и был убит. Потому что он считал, что солгать ради свержения тирана — это хорошо». Плутарх сказал: «Зенон, ученик Парменида, после неудачного покушения на тирана Демила [Неарха, Диомедонта — согласно иным — Авт.], пронес учение Парменида через испытание огнем чистым и неподдельным, словно золото, и доказал на деле, что великому мужу страшно лишь то, что постыдно, а боли боятся только дети, женщины и мужчины с женской душонкой: он перегрыз собственный язык и плюнул его в тирана» («Против Колота»). У Филострата читаем: «Зенон Элейский (он считается зачинателем диалектики), пытаясь свергнуть тирана Неарха Мисийского, был схвачен и, подвергнутый пытке на колесе, не выдал своих сообщников, а тех, кто был верен тирану, оклеветал как предателей: их казнили по ложному обвинению, а Зенон сверг тиранию с помощью тирании и вернул мисийцам свободу» («Жизнь Аполлония Тианского»). Повергший зло мечом его ж, тем явил он искусство бойца, дух героя, учение в жизнь претворив, знанье — в подвиг.

Создав свои апории как меч в защиту учителя, вы|ков|ав их (ведь лишь так мог его защитить он, его бывший бхактою (Любящим, Преданным); не будь того, не писал бы он вовсе), — Зенон явил не невозможность движения, но его тщетность в опоре на ум: опершúсь на него, делим мы без конца, когда дóлжно Идти — не деля: как и Цель, Путь — Одно, а коль нет — ни Пути нет, ни Цели. В ком ум застит сердце — деля, не Идет, но Идтú лишь — нам дóлжно: Путь — Жизнь. С тем, движенье, согласно Зенону, возможно лишь в сфере познания чувствами — Сердцем по сути, что с плотью едино как Ноль со Двумя (и, как Двоица, чувства — врата в Сердце, Ноль). Сердце выше Ума, как Жизнь — мысли о Жизни; Ум в Сердце имеет основу, Жизнь-Сердце — в себе. Жить Умом, средство целью взяв — есть мертвым быть; жить же Сердцем как Целью своей, Ум взяв средством — есть истинно Жить. В том и есть смысл апорий Зенона; как дело, поступок в защиту Учителя, были они не ученьем, но Жизнью самóй. Диоген-киник, ставший в ответ на них молча ходить, не постиг: с сим и спорил Зенон — с демонстрацией (умствием) Жизни, уча за века до Христа не актерствовать — Жить, не умом — Жизнью, Сердцем деля пополам. Воспитавший Перикла, а с ним век Эллады златой, знал Жизнь он! Так живя, был, как Жизнь, Монолит он, за то и измолотый в ступе тираном-умом, погубить сию тщившимся Твердь.

Жизнь есть суть философии (сказано Лю|двиг|ом Вит|ген|ш|тей|ном: «Философия не учение, а деятельность», — сиречь сама Жизнь). Философствовать — есть Восходить, рвя как кокон себя, с тем — всяк миг умирая-родясь: умирая для Этого, части, родясь для Всего — Полноты, коя есть Бог и Мир. Стало быть, философия есть всего прежде искусство Жить и Умирать, в смерти — Жúзнь зря (так видел Сократ), — отчего и живущий в согласии с Жизнью стоúт выше мнящего Жизнь: цель ему — есть и средство, двух нет — есть Одно. С ним как Богом един, Зенон — истинный, полный философ: философ-мудрец, чей язык, Дело-Мысль, остр двужало как Сердце само, Ноль-во-Двух.

Диалектиком жизни Зенон был. Но был и Сократ им, уча не мудрить — Жить. Профессор Ф.Ф. Зе|л|ин|ский писал о том: «Ученики Сократа распадаются на две довольно четко разграниченные группы: одни видели в нем учителя жизни, другие — вождя на пути философских исканий. К первым принадлежали: его ровесник и друг Критон, Алкивиад, Критий (...), но еще в большей мере был таковым (…) Ксенофонт. Для его справедливой оценки надо помнить это, — что он принадлежал к первой, а не ко второй группе и вовсе не стремился быть творцом в области философского мышления; при этом условии потеряет всякое значение тривиальный вопрос, «понял» ли он или «не понял» своего великого учителя: он брал у него то, в чем сам нуждался, а именно диалектически обоснованную науку жизни. Защищая его впоследствии от нападений софистически настроенных людей, пытавшихся затмить его посмертную славу, он написал свое главное философское произведение, свои благородные «Воспоминания о Сократе» в 4-х книгах. Начиная со скромной и сдержанной защиты Сократа как гражданина, автор в дальнейшем дает ряд сократовских бесед в том виде, в каком они после многих лет остались в его памяти, — о сыновней и братской любви, о дружбе, о долге гражданина, ремесленника, военачальника и т. д. Это — одна из драгоценнейших книг, оставленных нам древностью; она была признана таковою за все время духовного развития человечества и заслуживает этого признания и поныне» (курсив наш).

О являемой в литературной речи подмене стихии Жизни, Сердца как действья — Умом как пустой болтовней, «философией» злой, переводчица Но|ра Г|а|ль пишет:

 

Так что же он такое, кан|цел|ярит? У него есть очень точные приметы, общие и для переводной и для отечественной литературы. // Это — вытеснение глагола, то есть движения, действия, причастием, деепричастием, существительным (особенно отглагольным!), а значит — застойность, неподвижность. И из всех глагольных форм пристрастие к инфинитиву. // Это —нагромождение существительных в косвенных падежах, чаще всего длинные цепи существительных в одном и том же падеже — родительном, так что уже нельзя понять, что к чему относится и о чем идет речь. // Это — обилие иностранных слов там, где их вполне можно заменить словами русскими.// Это — вытеснение активных оборотов пассивными, почти всегда более тяжелыми, громоздкими.// Это — тяжелый, путаный строй фразы, невразумительность. Несчетные придаточные предложения, вдвойне тяжеловесные и неестественные в разговорной речи. // Десятки, сотни раз читаешь: испытывал чувство счастья, горечи, досады —– там, где куда лучше сказать: радовался, горевал, досадовал, либо, на худой конец, — был огорчен, был счастлив.  Никакой жалости к ней он не испытывал. Он нисколько (ничуть) ее не жалел. // Даже к собственной дочери он испытывал недоверие. Даже собственной дочери он не доверял. // Он испытал сильное головокружение. У него закружилась голова (а может быть, и подкосились ноги!). // Впал в состояние прострации — сказано там, где верней и выразительней просто: оцепенел. // Он почувствовал страх (ужас) — а лучше: ему стало страшно (или, смотря о ком и о чем речь, — он испугался, струсил, струхнул, его охватил, им овладел ужас). // В огромном, подавляющем большинстве случаев лучше заменить существительное (особенно отглагольное!) глаголом. Право же, от этого любой текст станет понятнее, живей, выразительней. Мысль... произвела на меня слишком ошеломляющее впечатление.  ...слишком меня ошеломила.

 

Сократ не философствовал (= умствовал) — жил, посему — был философ, уча Жить иных рáвно словом и делом: два сих — однó были ему. Посему был он пифией назван мудрейшим из всех, и взглянув, как Евклид изощрен в словопреньях, сказал он: «С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а вот с людьми — навряд ли». Сын скульптора и сам ваятель, он в душах лепил Мир; дар женский, наука по|вит|ья его — Vit|a, Жизнь: Путь, что к Господу вьется. Сказал Ксенофонт о Сократе: «Да он и не рассуждал на темы о «природе всего», как рассуждают по большей части другие; не касался вопроса о том, как устроен так называемый философами «космос» и по каким непреложным законам происходит каждое небесное явление. Напротив, он даже указывал на глупость тех, кто занимается подобными проблемами». Так вслед Сократу жил Мудростью, мудрствовал Жизнию Сковорода, Жизнь постигнувший per pedes apostolorum. Сказал посему о нем гостеприимец его Михаил Ковалинский, что во все время, пока Сковорода гостил у него, он «рассуждал правилами и понятиями, каких ожидать можно только от человека, искавшего истину не умствованием, а делом». В речах путевых — огнь его, жить учившего Жизнью, Путем. Так мудр словом живым, устным Ма|ма|р|д|а|шви|ли Ме|ра|б. О нем сказано:

 

Философствование М.К. Мамардашвили принято называть «сократическим», поскольку он, как и Сократ, практически не оставил после себя письменного наследия. В то же время он читал очень много лекций в различных университетах Советского Союза и стран зарубежья. При жизни его работы не могли быть опубликованы по идеологическим соображениям, во многом поэтому и не писались. Однако сохранились магнитофонные записи его лекций, которые были опубликованы после его смерти и распада СССР. Довольно непросто понять столь «живую» философию. Для её уяснения требуется почти ювелирная реконструкция как жизни самого философа, так и жизни его философии. Последняя предстаёт в последовательной посмертной «расшифровке» его идей, представленных в аудиозаписях лекций, в материалах интервью для журналов и телевидения, в докладах на конференциях и круглых столах (выделено нами — Авт.).

 

Жизнь, коей славен Зенон — очи мýдры. Зрить ими — есть видеть Мир, зря как Одно его. Так-то очами Зен|она, зен|ицами сими учителя-Сердца, его зрил учитель Зенона в Уме Парменид. С тем-то именно он, по словам Фаворина в «Разнообразных рассказах», первым выставил очам людей рассуждение «Ахиллес», коим славен Зенон.

Аристотель, делить не умевший, не знал сего. О Пармениде им сказано: «Парменид… утверждает, что наряду с сущим не-сущее является ничем, с необходимостью полагая, что сущее есть одно и что нет ничего иного». На деле же, верный Единому, Парменид не отбросил не-сущее, но утвердил его. Рекший «все есть бытие», мыслил он: и не-сущее — также, сиречь, поистине, есть и оно. Ибо сказано им: «созерцай умом отсутствующее как постоянно присутствующее», — сиречь не-сущее с сущим едины как Сущее-Мир, о каком и сказал Парменид: «На свете все полно и дневного света, и темной ночи» — по сути своей: в Мире все полно бытия (света наших очей бренных) и небытья (тьмы их), кои равнó — Полнота, Мир: ведь Мир есть и то, и другое. Так следует понимать нам цитируемые Аристотелем в свою пользу слова Парменида: «Ведь никогда не докажут, что то, чего нет, существует» (всем мнящим, что Парменид не признавал пустоты, здесь заметим мы, что Демокрит, признававший ее без сомнения, связан с ним цепью преемства прямой чрез Зенона — Левкиппа, и знанье их — в сути одно посему). Но то лгавший, то верно глаголивший, так-то и сам Стагирит мыслил их! Ибо в «Физике» говорит он с досадою: «Некоторые [= атомисты] поддались обоим аргументам [= Парменида и Зенона]; аргументу о том, что все одно, если сущее однозначно, [они поддались, признав], что есть не-сущее, а аргументу от дихотомии — признав неделимые величины» (выделено нами).

            Отчего ж Аристотель не ладит с собой, утверждая о Пармениде взаимоисключающие вещи? Отчего Парменид у него и мыслит небытие существующим, и отрицает его? Так расплачивается Аристотель за данный нам им же закон противоречия — путаный Жизнию сам отвергая его. Ибо, истинно, небытие существует и не существует: оно есть для Бога, его нет для нас, в бытии сущих и им отъятых от горних Очей. Но поскольку, рекут мудрецы, человек лишь тогда человек, когда Бог ему Све|т|оч, — не-сущее есть для нас, Божьих. Считая, что небытие не существует, коль оно немыслимо и несказáнно, а коль мыслим его и о нем говорим, оно есть бытие (коим есть всё, о чем говорим и что мыслим), — мудр Тьмой, Парменид его мыслил, и с тем мыслил сущим, сиречь бытием: тем, что есть. Стагирит же, считавший, что небытие можно мыслить и говорить о нем без обращения тем в бытие, — мысля небытие, сиречь сущее по Пармениду и Истине, мыслил не-сущим его, и постольку, считая единым себя с Парменидом, на деле был прямо противен ему как ложь Истине. Мыслью Господнею, вечною жил Парменид, мыслью бренною жил Аристотель, в чем рóзнь их: ведь мыслил умом Стагирит, Парменид — сердцем: Делом была мысль его. Это и подтверждается Псевдо-Плутархом, согласно которому у Парменида и Эпикура сознание, именуемое «главенствующим началом», в груди обитает у нас — сфере сердца, и сердцем-то в сути и есть.

            Быть нам в Истине — есть знать ответ на вопросы о Жизни: ведь Истина — Жизнь; посему ж — отвечать, сиречь действовать: Дело — Ответ. Быть во лжи — есть Ответа не знать нам, молчá посему. Парменид, говоря:

 

Быть или вовсе не быть — вот здесь разрешенье вопроса.

Есть бытие, а небытия вовсе нету.

 

—  на вопрос свой «Быть или не быть» отвечал как имýщий ответ: быть! На сей же вопрос Стагирит вторил эхом: быть или не быть, — что ответ не являло собой, и с тем не было мыслью как тем, кое, с Богом единое, живо. Ведь, вновь повторим, мыслил тут Парменúд, Аристотель — лишь умствовал. Умствие ж, Жизни в подмену, он дал нам (пленен им, про метод Зенона писал Гегель: «Что существует движение, что оно есть явление, это вовсе не оспаривается; движение обладает чувственной достоверностью, оно существует, подобно тому, как существуют слоны... Вопрос здесь идет о его истинности, но движение неистинно, ибо представление о нем содержит в себе противоречие...» (выделено нами). Не Движенье, Жизнь, — умствие, образ пустой, взял столпом он, критерием Жизни, Зенону вменив ложно то ж).

Вот вещей суть. Но маскою Двоицы, коей пленил Стагирит ум, она скрыта нам. Тьма таит свет ее, что горит и теперь в «Пармениде». Узрим же его мы, прочтя диалог.

« — Я замечаю, Парменид, — сказал Сократ, — что наш Зенон хочет быть близок тебе во всем, даже в сочинениях. В самом деле, он написал примерно то же, что и ты, но с помощью переделок старается ввести нас в заблуждение, будто он говорит что-то другое: ты в своей поэме утверждаешь, что все есть единое, и представляешь прекрасные доказательства этого; он же отрицает существование многого и тоже приводит многочисленные и веские доказательства. Но то, что вы говорите, оказывается выше разумения нас остальных: действительно, один из вас утверждает существование единого, другой отрицает существование многого, но каждый рассуждает так, что кажется, будто он сказал совсем не то, что другой, между тем как оба вы говорите почти одно и то же. // — Да, Сократ, — сказал Зенон, — но только ты не вполне постиг истинный смысл сочинения. Хотя ты, подобно лаконским щенкам, отлично выискиваешь и выслеживаешь то, что содержится в сказанном, но прежде всего от тебя ускользает, что мое сочинение вовсе не притязает на то, о чем ты говоришь, и вовсе не пытается скрыть от людей некий великий замысел. Ты говоришь об обстоятельстве побочном. В действительности это сочинение поддерживает рассуждение Парменида против тех, кто пытается высмеять его, утверждая, что если существует единое, то из этого утверждения следует множество смешных и противоречащих ему выводов. Итак, мое сочинение направлено против допускающих многое, возвращает им с избытком их нападки и старается показать, что при обстоятельном рассмотрении их положение «существует многое» влечет за собой еще более смешные последствия, чем признание существования единого. Под влиянием такой страсти к спорам я в молодости и написал это сочинение, но, когда оно было написано, кто-то его у меня украл, так что мне не пришлось решать вопрос, следует ли его выпускать в свет или нет. Таким образом, от тебя ускользнуло, Сократ, что сочинение это подсказано юношеской любовью к спорам, а вовсе не честолюбием пожилого человека. Впрочем, как я уже сказал, твои соображения недурны» (выделено нами). Даже если «единое» Парменида, о коем ведет речь Сократ, есть Единое-Бытие, Логос (коим есть и Бог, и Мир Стагириту: не зная Творца, он и Мира не знал, их смешав в Бытии), каков есть из|начальным Единым (Единым, исшедшим из Бога, Единого без|начального), а многое — Небытие, из|начальная М|но|гость (из Бога исшедша с Бытьем заодно как Мир, синтез их), дóлжно признать: утверждение Парменидом Единого (Бытия) и отрицание Многого (Небытия) Зеноном не есть одно и то же. Ибо утверждение, «да», не запрещает (как делает то отрицанье, «нет»), но допускает, — засим Парменид, утверждающий Бытие, допускает и Небытие, разрешает его, и с тем Небытие у него — существует: не будь так — к чему допускать? Отрицание ж Многого запрещает Небытие — и, c тем, есть антипод утвержденью Единого: Двоицы труд, не противный Единому, Богу в очах утверждающих, ибо их «Да», как Одно, не противно Диаде «да — нет» как Родитель ее и Сосуд: ибо Двойку творит и вмещает Единый. То знал Платон — и с тем Сократ у него, говоря о позициях Парменида и Зенона, не отождествляет их, но говорит, что они есть почти одно и то же. О мудрый Платон: в сем «почти» его — Мир! Ведь, как сказано далее, Зенон запретил Небытие как Многое не в пику Истине, лик коей есть Парменид, — но, в пылу юном, в пику ей чýждым, манеру их взявши как меч к бою с ними оружием их (так боролся с тираном он ложью, мечом его. «А кто придет к нам с мечом — от меча и погибнет», — рек Невский о том). Зенон сам — как Зенон, суть Одно — с Парменидом един, и с тем оба сих Небытие дозволяют (чего уж не понимали отравленные софистикою мужи за Платоном; меж них Исократ, о Зеноне сказавший, что он, мол, хотел доказать, что одно и то же возможно и невозможно — сиречь и дозволено, и не дозволено, — как зрит софист, с кем был спутан Зенон мужем сим). Не таков Стагирит: не учителя ради, но сам по себе, как одно-без-второго, он Небытие запретил. С тем, любящий доказывать от противного (так-то доказывал он закон противоречия, утверждая, что всякий его опровергающий приходит к противоречью с собой), Стагирит — воплощенное «Нет» там, где дóлжно быть «Да». Парменид — «Дá» само, и Единое его есть не Бытие, но Единое-Мир, дозволяющий и Бытие, и Небытие: им начальник, чья пара есть Бог, о котором Кузанским указано: «максимум [сиречь Господь, Ab|sol|ut — Авт.] есть форма форм и форма бытия, или максимальное актуальное бытие. Глубоко было прозрение Парменида, говорившего, что Бог есть то, для чего быть всем, что есть, значит быть всем тем, что оно есть. В самом деле, как шар есть последнее совершенство фигур, больше которого нет, так максимум есть совершеннейшее совершенство всего настолько, что все несовершенное в нем есть высшее совершенство, как бесконечная линия есть шар, а [бесконечная] кривизна — прямизна: составность в нем — простота, различие — тождество, инаковость — единство и так далее. Как может быть какое-то несовершенство там, где несовершенство есть бесконечное совершенство, возможность — бесконечная действительность и так далее?» Сказано им же: «Как бесконечный шар всецело действителен и совершенно прост, так максимум совершенным и простейшим образом актуален, и как шар есть действительность линии, треугольника и круга, так максимум — актуальность всего: всякое действительное существование от него получает всю свою актуальность и всякое существование существует действительным образом ровно настолько, насколько пребывает в его бесконечном акте».

То, что Единое Парменида есть Мир — ключ к его объяснению как Полноты-Неподвижности: Мир — Всё; коль так, нет пространства, иного ему, где б он двигался; с тем, и движения — нет.

Вот слова Парменида о том, что Единое его есть Мир:

 

                                                       1

 

Одно непрерывное...
Как и откуда оно выросло? Из не-сущего [«того, чего нет»]?
Этого я не разрешу
Тебе высказывать или мыслить, ибо нельзя ни высказать, ни помыслить:

«Не есть»...

 

                                                  2

 

Каким образом то, что есть [~сущее-сейчас], могло бы быть потом?
Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом [или: «стать»]?
Если оно «было» [или: «стало»], то оно не есть, равна как если ему [лишь]
некогда предстоит быть. Так рождение угасло и гибель пропала без вести. 

                                                  3

 

Одно и то же — мышление и то, о чем мысль,
Ибо без сущего, о котором она высказана,
Тебе не найти мышления.
Ибо нет и не будет ничего,

Кроме сущего...

 

В строках сих ясен Мир:

·        как всецелое Есть в очах Бога (1);

·        как Миг-Настоящее (2);

·        как Жизнь, Мысли Суть (3): живя (видя: видеть есть жить) — с тем лишь мыслим мы: s|um (video), ergo cogito.

Промыслом Божьим, само имя мужа сего Пар|мен|ид — миросущно: «пар», корень его, в сути «пир» — «огнь» («пар» — «пор»: ибо Альфа — Омега; о|пор|у иметь — о|пир|аться); Огнь первый же — О|пор|а-Мир, в коей зрил Гераклит суть раз|мен|ну всему: Огнь — всего З’name’на|тель и Суть. Б|ер|т|ран Рас|сел, писавший в «Истории западной философии»: «Последующая философия, включая и философию самого новейшего времени, восприняла от Парменида не учение о невозможности всякого изменения которое было слишком невероятным парадоксом, но учение о неразрушимости субстанции», — прав поневоле: учение это о цельности Мира (суб|ст|а|н|ция — он, «постоянный (persistent) субъект различных предикатов»: «суб» — Глубь, Тьма) запало в умы как согласное Истине, кою рек муж сей; ученье ж о «невозможности всякого изменения» — в них не вошло, ведь о нем Парменид не учил.

Гераклит, утверждавший, что движется все — как Река (кроме Бога, Истока ее), с Парменидом, считавшим, что все неизменно, един. Оба — Мир зрят: Рекою — один, второй — Шаром. С тем, Мир сим двоим — Монолитность: Река есть Река; Шар есть Шар, Цикл — от Бога текуща, Река и кончается в Нем, Им замкнýта в Одно. Рек о том Гераклит: «Выслушав не мою, но эту вот Речь [Логос], дóлжно признать: мудрость в том, чтобы знать все как одно»; «Все течет», — сказал он: ибо Всё есть Одно, что, текуче в себе, — Моно|лит, куда  нам, сущим вечно-однажды в нем, дважды войти не дано. Что Зенон, с Парменидом един, пел Мир, — из того ясно, что в Двойке, надменной собой, зрил он, как в противоречьи, тупик (aporia), Аристотель же — выход, в наследство дав ложный сей нам.

«Человек, — писал Лейбниц, — всегда не прав, когда он отрицает, особенно философ, и каждая доктрина, каждое учение наиболее слабо именно в том, что оно отрицает». Учение Аристотеля слабей всего в Боге и Мире: ведь их, нашу Суть, «Да» без «нет», отрицает оно, с тем — себя самое.

 Таким образом, приписанное Аристотелем Пармениду отождествление Мира и Бытия — Полноты с частью, неполнотою, а с тем и отождествление этой последней с мышлением [Умом], — есть ложь. Парменидов Мир — Мир, и в том Истине муж сей согласен. Он зрил однородным его, без пустот: ведь Монада, пустого не знает Мир: он — Полнота. Так считал и Платон, в Глуби сей с ним единый. С тем он, диалог глубочайший ему посвятив, чтил его выше прочих мужей, и Учитель, Сократ говорит у Платона: «К Мелиссу и всем прочим, кто полагает универсум единым и неподвижным, я испытываю почтение и боюсь, как бы нам не опошлить [их учения] своим разбором, и все же [ко всем ним вместе взятым] я испытываю меньше почтения, чем к одному Пармениду».

Глубь — Тьма, коей был Гераклúт муж. О нем, по словам Диогена Лаэртия, рек Еврипиду Сократ как о муже, понять кого можно лишь уподобясь искусностью делосскому ныряльщику. Но точно то же Сократ говорит и о Пармениде, ведь рек он: «я познакомился с ним, когда был очень молод, а он очень стар, и мне показалось, что он обладает прямо-таки совершенно исключительной глубиной. Поэтому я боюсь что мы не поймем его слов и уж тем более упустим, что он имел в виду» (курсив наш). Важность строк сих, читаемых в «Пармениде», являет для нас «Теэтет», где даны с усиленьем они: «Я побаиваюсь вторгаться слишком дерзко даже в область Мелисса и других, утверждающих, что все едино и неподвижно, однако страшнее их всех мне один Парменид. Он внушает мне, совсем как у Гомера, «и почтенье, и ужас». Дело в том, что еще очень юным я встретился с ним, тогда уже очень старым, и мне открылась во всех отношениях благородная глубина этого мужа. Поэтому я боюсь, что и слов-то его мы не и поймем, а уж тем более подразумеваемого в них смысла». Поистине, вот темнота Гераклитова! Рек Ипполит о том: «Он [Парменид] говорил, что космос уничтожается, а как — не сказал». Но что уничтожается — вновь возникает: все вечное, коли не Тьма оно — вечно чрез смерть и рожденье. Таков Логос, Ум-Бытие, Гераклита, родящийся и умирающий в Тьме как причине своей, кем скрыт Бог, Корнь Всего.

Парменида суть — Тьма. Диогеном Лаэртием сказано: «учился Парменид у Ксенофана, а последователем его не стал, а предпочел стать последователем пифагорейца Аминия, который обратил его к безмолвию» — Тьме: ведь Безмолвье — она. Так Свет, суть Пифагора, людей обращает к Тьме, паре своей: Свет со Тьмой — Одно: Мир.

Тьма есть суть Парменидова. Рекший, что Мир един в сути, а множествен в зримости ложной, рек он о Единстве не Света, но Тьмы: богосущна, она — Монолит. В том секрет Парменида, пленивший Сократа: Тьмы муж («меж немногих мужей самый лучший и самый пустейший», — Амипсий рек: Пустое ж — Тьма), он склонился пред Сутью своей.

Парменид — Сéрдца Ум, ему верный как Тьме. Тьма же — Истина. В чем же противен он ей, давший повод не просто себя извратить Стагириту, но мнить за предтечу себе? По Закону единства различия, Божьему, поводом сим есть попрание меры закона сего как на Бога акцент в ущерб Миру, колеблющий равенство их.

Отчего ж, утверждающий, — был колебатель сей муж? Оттого, что, как Тьма, был он Двойкой, чья суть — уклоненье от Меры, Единого-Господа (Промыслом Божиим, град Парменида Элею фокейцы, его основавшие, звали, согласно Страбону, Хюэлэ — суть «хюле», «матер|ия», число чье — Два, а суть — Ноль, сущих Матер|ь). Посему в позднейших, под Двойкой безбожной — иной, чем Господняя — сущих очах обратился Мир-Всё в Бытие — Одно в Двоицу, Целое в часть его, что как «единое» застит собой «не-единое», «многое»-Небытие. То наглядно предстало в апориях верного Пармениду Зенона, у коего, как запретившего многость по названной выше причине, в разъятьи пути на фрагменты Ахилл, бегун славный, не только не может догнать черепаху, но даже не силах движенья начать: Тьма — оно.

Парменид удалился от меры — но тем явил ее, напрягши природу: так воздух, нагретый землей, зрим очам. С тем, как раз «Парменид» — диалог, где Платон, Меры муж, проясняет единство различия, Меру являя отходом от Меры, Закон — чрез попранье его. Ведь закон — мера; меру ж, средину, познать нельзя нам, детям Двух, не прейдя ради крайностей: Двойки, чрез кою стяжаем ее (чему учит вино, Божий дар). Уклоненье от меры — являет ее нам, будя ее глас: Божий глас, сущий в каждом; и древней порой вакханалии, ее колебля — тем и укрепляли: с гармонией хаос един. Так средь войн людям мúр люб; абсурдом будúм здравый смысл; в красоту дверь — уродство («Подлинно красивое не существует без определенного нарушения пропорций», — сказал Эдгар По). В мире сем, Двух слуге, учат Два — не Одно; в Суть стезя и врата — антипод ее (так учит Тантра, рекут Гераклит и Монтень). Два — Идущих Шаг-Путь, в сути — Мир перед Богом: пред Мерой — безмерье, пред Сутью — не-Суть. Парменид ведал меру — и скрыл, с Бытием смешав Бога для нас:  поминаемый в книге его «О природе» «Бог, сросшийся со всем» есть Бог, сросшийся с Бытием — стороною Всего, Мира, кою, бытийны, зрим мы. В том — повитие Тьмой, кое, тайный искусства сего корнь (тогда как Сократ — его ствол, явь), свершил он над нами, уча Силе нас. Рек же он:

 

Каким образом то, что есть [~ сущее-сейчас], могло бы быть потом?
Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом [или: «стать»]?

20. Если оно «было» [или: «стало»], то оно не есть, равно как если ему [лишь] некогда предстоит быть.
Так рожденье угасло и гибель пропала без вести.
И оно неделимо, ибо оно все одинаково,
И вот тут его ничуть не больше, а [вот там] ничуть не меньше,
Что исключило бы его непрерывность, но все наполнено сущим.

25. Тем самым Все непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему.
Неподвижное, в границах великих оков,
Оно безначально и непрекратимо, так как рождение и гибель
Отброшены прочь: их отразило безошибочное доказательство.
Оставаясь тем же самым в том же самом [месте], оно покоится само по себе.

30. И в таком состоянии оно остается стойко [~ постоянно], ибо неодолимая Ананке [Необходимость]
Держит [его] в оковах предела [~ границы], который его запирая — объемлет.

 

В фрагменте сем речь о Едином и как ограниченном Безграничным, и как Безграничном самом: Бытии как в себе не едином Едином (ведь что ограничено — сложно в себе: грань дробит вглубь) и Тьме, сущей Богом-Единым, границ не имущим как Грань Сам Себя, Несоставность. Симплиций в своих «Комментариях к «Физике» рек о том: «Надо полагать, что Парменид учит [о Едином] как о первой причине, коль скоро [выражения] «все вместе» и «крайний предел» означают Единое. Но если он имеет в виду не абсолютное Единое в себе, а «единое сущее» и «единородное», и если хоть и «предел», но «конечный», то, быть может, он указывает на неизреченную причину всего, стоящую над ним». Плутарх пишет согласно: «Подобно тому как тот, кто не называет изображение Платона «Платоном», не отрицает тем самым реальности изображения, так и тот, кто не называет раскаленное железо «огнем» или Луну [отражающую свет Солнца] «Солнцем», но, говоря словами Парменида, [называет Луну] сияющим-ночью, бродящим вокруг Земли чужим светом, не отрицает ни пользы железа, ни реальности (phusin) Луны» («Против Колота»). Там же указано, что «[Парменид] не упраздняет ни ту, ни другую реальность [ни ноэтические, ни доксические вещи], но воздает должное каждой: к разряду единого-и-сущего он относит умопостигаемую реальность, называя ее «сущим» как нечто вечное и неуничтожимое, а «одним» — как нечто подобное себе и не поддающееся дифференциации, а к разряду неупорядоченного и движущегося он относит чувственную реальность. Средство познания этих [двух реальностей] можно видеть, с одной стороны, в «непогрешимом сердце легко убеждающей Истины» [В 1, 29], которое находится в контакте с умопостигаемым и пребывающим в одном и том же состоянии, а с другой — в «мнениях смертных, в которых нет достоверности точной» [В 1, 30], поскольку они в контакте с вещами, подверженными всевозможным изменениям и аффектам и не сохраняющими самотождественности [буквально — «подверженными расподоблению»]». Здесь зрим: Парменид, Сéрдца муж, помышлял два Единых; смешением их — различать их учил.

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]  [7]  [8]  [9]  [10]  [11]  [12]  [13]  [14]  [15]  [16]  [17]  [18]  [19]  [20]  [21]  [22]  [23]  [24]  [25]

Страница:  [18]