В том, что Тьма была Силой, игравшею в Екатерине — успех ее царствия, в коем Россия была Тьмой, ведóмою Тьмою. Отсюда — отменное знание Екатериной российской души и любовь к стране сей, коей пóлны дела ее славные. Рекла ж она: «…наша нация имеет самые счастливые способности. Нет ничего легче заставить их оценить все доброе, разумное. Я не знаю, отчего так часто ошибались в средствах; охотно я отнесу вину в этом на сторону правительства, неловко бравшегося за это. Когда в Европе узнáют более об этом народе, то отбросят много предубеждений и заблуждений, которые составили себе на счет России».

66 Взгляд мирской, зрящий труд Королева в охвате Земли, злом к|он|троле над ней оком Князя (мир сей — каземат его; труд Князя — бит|ь) по ор|бит|е, стезе имманентной — обманен. Охвата сего Корнь — Подъем. Копие к Богу, Ввысь, он есть Дело, которым жил муж сей, покорный Огню, укрощая его; Сатана, дух-мятеж — Бога тень как Огня, Коим полн Королев.

 

            *

Фамилья моя Ермаков — третья, Миру согласно как Яви, в причинном ряду за «Ньютон» и «Эйнштейн». Оба сих, друг за другом идя, скрыли Мир, обративши умам в Камень тьмы — монолит пустоты, что не зрим очам бренным; Мир истинно ж — Камень Огня, Полн. Явить Камень сей (Камень Зла, тьмы, разъяв, как орех, пополам разделеньем Сократовым равным, 2 : 2) должен был человек, его имя имущий — второе, фамильное имя: Второе нам — Суть. Как Два, число Египта, оно есть прозвание (прізвище — укр.) ог|небо|га Амона, кто был H|erma|kou|ti — Камень (греч. ερμα) Огня (егип. kou — Дух, Огнь). Буква Н, в слове этом начальная как Х, Причина, — в Санскрите пустая (у Греков и нет ее); ti — греч. «суть вещи», корнь местоименья-перста «ты» (и прозвище Ра посему было зовом: «О ты, Камень Света!»). Фамильная часть в слове сем посему — ERMAKOU, фамилья моя.

67 Человека как атом Любви миросущный — являет искусство Пиндара (ок. 518 — 442 г. до н.э.), и с прочим — его э|пи|ни|ки|и, оды в честь победителей общеэллинских спортивных состязаний, зовущие следовать правилам, уберегающим от двух тягчайших зол: кощунства над богами и насилия над людьми. Ведь Гар|мон|ия — Мир, Хор-Единый; полн ею — полн Миром, как полн им Пиндар.

            Мир был Суть его. С тем, был Пиндар люб Эл|лад|е от края до края земли сей: Мир, Суть ее — Солнце людей как Лад их, Полность-Хор. Хором Солнца был Феб, Вакха полный как Тьмы: Мир как Полность — она, Черный Огнь (с тем, «согласье» как «хор, лад людей» в русском — «мир»). Бог Единства-Гармонии, Феб (Хор — в Египте) — бог-Мир. По|печ|енье Пиндара про цельность Эллады в единстве с служением хор|овому искусству речет, что, певец Аполлона, был Мира певец он. Тому ж знак — и расположенье им, следуя С|тес|и|хор|у (С|тез|е, Миру), стихов своих по триадам: ведь Мир — Три; а также и то, что в своем отношении к ритму и метрике каждая ода его представляла собой уникальное целое: в Целом, каков Мир, нет тождества и двух частей. Знаменитое обыкновенье Пиндара хвалить до небес свое творчество — не эгоизм, поре нашей обычный: Суть Творчества — Мир, монумент греку. Его-то славил Пиндар!

Вслед ему песня Миру — Го|р|аци|ево подражанье Пиндару «Exegi monumentun aere perennius»; о Мире ж и подражанье Горацию пера Державина: «Я памятник воздвиг себя чудесный, вечный, // Металлов тверже он и выше пирамид...», — а за ним и бессмертное пушкинское «Я памятник себя воздвиг нерукотворный». Речет мудрость: «Si monumentum requiris circumspice» — «Если ты ищешь монумент — взгляни вокруг». Само имя Пин|да|р, от санскритского «пинда», «семя», и «дар» — суть душа, «семенной атом» (побег его — наша плоть), солнце в теле: Мир-Мы и Мир-в-нас, в части Целое. Агнец Христос, сравнивая всемогущую веру с гор|чичным семенем как наименьшим из сущих семян, рек о вере души полной — ростом в Суть, Мир: наименьшее, пишет Кузанский, есть и наибольшее, Альфа — Омега. Огнь божьей Психеи, души нашей — Мира огонь, коим Феб горит. В день торжества Аполлона, Пифийских игр, и народился Пиндар, коего соотечественники за жизнь и творчество, посвященные этому богу, и место рождения вблизи источника муз нарекли «дир|кей|ским лебедем»: птицею Феба, был коей он, как и Платон.

68 Гол|ова  в сути имени — гол|ая Суть, коею есть Бог-Мир, Глубь-Я|йцо (ovo (лат.); англ. еgg — суть ego наше), высиживающее сущее из себя. В теле нашем, Вражде (бреньи), Два сих, как Сердце и Ум, сущи в розни противно Закону Любви, Бога: ум — в голове, хоть он сéрдца тень; сердце — второе за ним, как изгой пребывая внеглавно, в груди, — Двойкой сей, тьмою Тьму, кажет Ноль как Причину и власть над Умом. Тайна в нас, власть сия — явь в Гостях, что как чада Любви ум и сердце имеют в единстве в главе, царь где — сердце, как дóлжно.

            Творец и творенье, Бог с Миром едины, лишь с тем Оба — есть. Так рек Бруно, считавший, согласно доносу предавшего его в руки инквизиции Джованни Мо|чен|иго, что «Бог столь же нуждается в мире, как и мир в Боге, и что Бог был бы ничем, если бы не существовало мира». Единство их, повторим, — не смешенье: единым быть с чем-либо — есть не утратить себя, но обресть чрез единство, Вторым укрепясь как столпом. Так глаголит Закон. Посему, един с Миром, Бог слит с человеком: три сих — Суть одна, что трояко крепка. У Бердяева сказано: «Старое учение о том, что Бог сотворил человека и мир, нисколько не нуждаясь в них и творя лишь для собственного прославления, должно быть оставлено, как рабье учение, лишающее всякого смысла жизнь человека и мира. Бог с человеком и миром есть большее, чем Бог без человека и мира. Человек и мир есть обогащение божественной жизни». Бог, Мир, мы — едины, и Бруно сказал о религии: «Религиозный феномен двойствен, он есть раскрытие Бога в человеке и человека в Боге, в нем обнаруживается тоска человека по Богу и тоска Бога по человеку». Им также подчеркнута верность слов Фр. Баадера, «что человек захотел быть человеком без Бога, но Бог не хотел быть Богом без человека и потому стал человеком».

69 Истину эту, зарытую в прах многознанья Блаватскою, явил Лед|би|т|ер (Ум-Муж — толкователь прозрений Жены-Сердца в мире сем умном, как пифии — жрец Дельф) в «Монаде», труде своем, где Бог, Монада, как в листья капустны закопана в Мир, сущий без бытия — как лишь куча: без Сердца — Ум, цельный им; как не Единое — общее, Рознь. Мудр, Шри Ауробиндо законно сказал, что, щедра на прозренья, Блаватская в некий момент отошла от Себя, устремив пыл на общее дело: от Глуби — вовне, остудив тем свой дух. Пар исторгся в свисток у нее;  Мир, себя утеряв, стал безмирием: Сердце — Умом самосущным, Диаволом — Бог.

Знáком мрачной сей перемены стала прямо противная своему ж слову о Боге как Глуби попытка Теософского общества воспитать Учителя мира — сиречь Сатану, кто и есть общий внешний наставник, — взяв чистое в своем младенческом цвете дитя и напичкавши его сакральными знаньями. Попытка кончилась крахом: ребенок сей (ныне известный как Джидду Кришнамурти), возросши, сказал, что учить никого не желает: ведь, Истину в сердце неся, всяк — учитель себя. Так Господь, взыграв в сердце дитяти от искр Знанья, мощно попрал Сатану.

 

       *

Явить Бога, зарытого в Мир как в капустны листы кочерыжка, стремится один; закопать в Его в Мир — другой жаждет. Вершат то Сократ обнажающий и Аристотель-таитель. В Платоновых «Диалогах» Сократ, с ним как пастырь единый в отрытьи Единого из кучи общего, просит собеседников определить суть различных добродетелей, не довольствуясь перечнем их проявлений. Таков диалог «Лахет», трактующий о природе мужества. Первое его определение, данное Сократу Лахетом, состоит в том, чтобы, оставаясь в строю, не бежать с поля боя. Сократу же важен не сей частный случай, а цельная суть добродетели, — ибо есть много примеров военной хитрости, когда, отступая, мужественные воины разбивали противника. «В действительности же, — поясняет Сократ, — я хотел у тебя узнать о людях, мужественных не только в бою го|п|лит|ов, но и в конном сражении и в другом виде боя, и, кроме того, не только в бою, но и среди морских опасностей, в болезнях, в бедности и в государственных делах, а вдобавок и о тех, кто мужественен не только перед лицом бед и страхов, но умеет искусно бороться со страстями и наслаждениями, оставаясь ли в строю или отступая: ведь мужество существует у людей и в подобных вещах, Лахет».

Скрытье Блага, противу Сократа, зрим мы в резких выпадах Аристотеля против Платонова Блага, абстрактного и абсолютного, в пользу конкретного, относительного блага. Соль сего в «Никомаховой этике» есть знаменитая фраза «Платон мне друг, но истина дороже», — явившая рознью в очах Стагирита Платона и истины факт прекращенья Платонова учительства в отношении Аристотеля: истины чуждый — не вправе учить. Идея Блага «самого по себе», пишет Аристотель, не оправдала себя, хотя эту идею и «ввели близкие [нам] люди» (сиречь Платон — по обычаю своему Аристотель темнит, избегая имен). «Что же касается блага, — читаем в начале труда, — то оно определяется [в категориях] сути, качества и отношения (...), а значит, общая идея для [всего] этого невозможна». И далее уточняется в духе «капустных листов»: «Так, например, благо с точки зрения своевременности, если речь идет о войне, определяется военачалием, а если речь идет о болезни — врачеванием; или благо с точки зрения меры для питания [определяется] врачеванием, а для телесных нагрузок — гимнастикой» (курсив наш).

70 Мир без Бога как без Сердца Ум, общее как подмена Единого — корень деизма, критерием истины, коя суть Бог, объявившего разум как «здравый смысл» — common sense (англ.), сиречь смысл, общий людям: Мир-прах, Сатану, чистый Ум. Общи люди в Уме сем, едины же — в Сердце они, кое Бог. С тем, законно, что духом деизма есть взрáщенный Англией сатанизм (век обоих — XVII-й, Смерти-Восьмерки век), Кромвелем данный в понятьи «свободная совесть», какою и есть вольный от Бога Мир. Знак единства их есть путь единый, каким, как кровавой стезей революций, они разошлись по умам: Англия ® Франция ® Германия ® Россия.

Кромвель — тот, кто, главу отрубив королю как наместнику Бога, «свободную совесть» использовал первым, ее дав в пример. Но творец ее — Лют|ер, Гер|мании сын (Her — Причина, явь чья имя Deu|tch: Deu|s — Бог-Тьма), — суть Дьявол, дух-лют|ь, Бога лут|ка, — душ вор, с злобной страстью отстаивавший в 1521 году на Вор|м|ском конгрессе право человека на свободу совести — свободу от Бога ее как пустой, мертвый ум, — утверждая в нас сущею часть, чужду власти сторонней: Второму, каким Лютер Бога мнил; мнящий же Его Вторым, Сатаной — Сатана сáм. В себе не един (Сатаною ведóм, таков всяк), Лютер сам признавал сатаничность пустого ума, зовя разум «блудницею дьявола»; Каль|вин же («по|вин|ный в тьме», Кали) в лад ему предпочитал «невежество верующего дерзости мудрствующего».

Английская революция как низвержение Кромвелем Кар|ла I и института монархии в его лице (ибо казнь государя сего была первой в истории казнью царя (короля) по закону — свободе от Бога, Царя: беззаконью, закону как Злу), — выдвигая как главную свою цель свободу совести, место Второму готовила в душах, послом чьим был Кромвель, боролся с кем Карл как с Диаволом Бог, так что Дьявол в масонстве гнездился (и Кромвель — масон), Бог — в монархии. Век XVIII-й — Девятерицы как Лона, Пустого: 1 + 8 = 9, — по миру масонства разнес семена своим умодвиженьем, по коему и прозван «веком ума» и «веком свободной мысли» как мысли бессовестной: вольность от сердца ума есть свобода от совести, Господа в нас. «Под свободой совести обыкновенно разумеется свобода от совести», — сказал Василий Ключевский: от Господа — для Сатаны. Ум, над Сердцем стоящий, и есть Дьявол, свергший Творца. Столп деизма английского Локк призывал к сей победе, в своем сочинении «Разумность христианства» (1695) и четырех письмах «О терпимости» (терпимость — не благо: в себе не|терпимость несет она, пару свою; кто терпит — взорваться готов: иго — крышка котла, где кипит дух наш) требуя согласия Откровения с законами разумного познания. Вера, писал он, не должна быть сверхразумною,  предмет ее должен быть понятен, — сиречь быть меньшим, чем ум, для объятия им, с тем — попрания: Ум сам в себе — Сатана, Плен. Джон Толанд, идя дальше в сем, в Откровении зрил раба разума — средство к развитью его.

То, что Бог сим масонским трудом заменен Сатаною был: Глубь на облатку, — явил меж иных Сидней Смит острой фразою: «Какая жалость, что в Англии нет иных развлечений, кроме греха и религии» — Двоицы, Зла (курсив наш).

            В заметке о деизме, имеющейся в словаре Брокгауза-Ефрона, сказано о его столпах, что они не создали систематического учения и деизм был посему током мысли, пропавшим в веках без следа. Нет, исчезнувший сей — Сатана, одолевший мир тайно; не зрить его — иметь опорой своею. Так воздух, прозрачный столп наш, нам ничто, пока мы не лишились его.

71 Богом как действующею (ближайшей, прямою) Причиной, творящей библейского Дьявола, есть не Отец, но Мать, не Муж — Жена. С тем, по Библии, книге Отца, ни один из шести дней творенья не начален Змею, каков Сатана, предстоящий им всем как плод Матери. Ибо отец — не родит. Посему Бог-Отец не родил ни Адама как ветхого Сына и ни Иисуса как нового — их родила Мать. С тем, Дьявол, Адам и Христос есть родные во Матери братья. Сему знак — внимание Змея к Адаму, забота любовна, да с тем Амфесбена, змей о двух главáх, где Христова одна, а вторая — Антихриста: братья, они змеи оба (и оба — рогаты: рогат Агнец, Дьявол — рогат). То ж являет Булгаков романом своим, в коем Воланд — заступник Христа: «заместитель» (укр.), ведь «заступать» — замещáть, братом быти: замена законна — родня.

            Из троих Сынов Матери Диавол — старший. Посему Иешуа, Христос, у Булгакова просит за Мастера у Сатаны, кем есть Воланд — и тот, как сильнейший, свершает по просьбе Его и по воле своей.

72 Эрих Фромм рек: любовь есть искусство. С тем, дóлжно учиться ему, над собою растя. Торить к Богу с|тез|ю — изострять ход Любовию: Тьмой, Шилом шил.

Цель — ничто неспособным Идти. Любовь-Путь — вот Кам|пан|ия наша: «кам» — Кама, «пан» — Пан, божья Тьма. Корнь борьбы, Любовь — столп Александра, о коем Плутарх говорит: «он хотел унаследовать власть, чреватую не роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за славу» — Путем, в коем жизнь вся.

Любовь как искусство Идти чтил Монтень, рекший в «Опытах»: «Я предлагаю читателю мысли неясные и не вполне законченные, подобно тем, кто ставит на обсуждение в ученых собраниях сомнительные вопросы: не для того, чтобы найти истину, но чтобы ее искать». О господстве искусства писал муж сей: «Во время охоты ловкость и целесообразность наших действий и является в сущности той дичью, за которой мы охотимся: если мы ведем охоту плохо, неумело — для нас нет извинения. А уж поймаем ли мы дичь или не поймаем — дело совсем другое. Ибо мы рождены для поисков истины. Обладание же ею дано лишь более высокому и мощному духу. Истина вовсе не скрыта, как это утверждал Демокрит, в глубочайших безднах, — вернее будет считать, что она царит высоко над нами и владеет ею мысль божества. Мир наш — только школа, где мы учимся познавать. Самое важное не взять приз, а проявить больше всего искусства в состязании. Тот, кто вещает истину, может быть таким же дураком, как и тот, кто городит вздор: ибо дело у нас не столько в том, что именно сказано, сколько в том, как сказано. Я склонен уделять форме не меньше внимания, чем сути, защитнику дела не меньше, чем самому делу, как считал нужным Алкивиад» (курсив наш).

Бог есть Цель. Человек есть Идущий к ней Миром, Путем, с ней единым. То — Миссия духа, артиста-огня в маске, имя чье есть «человек»: Сути — форму стяжать. Рек Мон|тень: «нет ничего более прекрасного и оправданного, чем хорошо и честно исполнить роль человека» — Идущего роль: победить людям — твердо Идти. У Монтеня ж: «Кто подлинный победитель, решается не исходом сражения, а ходом его; и честь воина и доблесть его в том, чтобы биться; а не в том, чтобы разбить врага». Рек согласно Некрасов: «Пускай наносит вред врагу не каждый воин, // Но каждый в бой иди, а бой решит судьба». Муж Победы Суворов своею «Наукою побеждать» рек: наука сия есть труд быть человеком, творцом без покоя, победа чья — пýть славный.

 

Греция, Маски земля как отчизна театра, начальники чьи Вакх и Пан (столпы Мат|ери-Тьмы, Мас|ки Бога под маской Зевесовой), — тем велика нам, не ведая равных, что, Богом чтя Мир, Целью Путь, нас учила и учит поныне играть роль ролей для людей — Человека, Идущего. Он — пили|грим: в гриме дух, воду Истины пьющий, как искра — Костер ее. Лич|ностью быть — есть как духу, сверхформенной сути, достойно нести сю лич|ин|у; Эллада — наставник в том наш, в чем бессмертье ее.

 

Быть людьми — учит Греция нас. Рек о важности этой науки Жуковский в письме на рожденье престолонаследника Александра:

 

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек.

73 Сказано у Марины Цветаевой о сей власти Мира, противной влюбленному сердцу:

 

Но пока не скрещу на груди персты, —

О проклятье! — у тебя остаешься ты:

Два крыла твоих, нацеленные в эфир, —

Оттого, что мир — твоя колыбель, и могила — мир!

 

74 Миром стать как ступенью последнею сей — жаждет всякий Идущий. В М|ис|т|ер|ьях сего достигает адепт, став на смертную грань, единящую Это и То в Мир; исполнившись смертью как Богом (ведь Он — Мира Клей единящий), адепт возвращается в Это, уж цел^*. Нас целя, смерть есть Жизнь (посему-то единым вином Азазелло взял Мастера и Маргариту от жизни ущербной, убив их — и их оживил к Жизни, смертью срастив Это с Тем). В То идя — умирая в понятии бренном, — из мира сего восхищается в теле адепт, цел и в жизни, и в смерти: так входит в Бессмертье он. Сказано у Бердяева: «Бессмертие может быть лишь целостным, лишь бессмертием целостной личности, в которой дух овладевает душевным и телесным составом человека. Тело принадлежит вечному образу личности, и отделение души от тела при разложении телесного состава человека, при потере формы тела не может привести к бессмертию личности, т.е. целостного человека. Христианство против спиритуалистического учения о бессмертии души, оно верит в воскресение целостного человека, воскресение и тела. Личность переходит через расщепление и разрывы к целостному восстановлению. Нет естественного бессмертия человека, есть лишь воскресение и вечная жизнь личности через Христа, через соединение человека с Богом. Вне этого есть лишь растворение человека в безличной природе». На тот же предмет им замечено, что «телесный состав человека находится в том состоянии природного мира, которое порождено объективацией, т. е. экстериоризацией, отчуждением, порабощением. Телесный мир может выйти из объективности и войти в субъективность, т. е. войти в дух, в духовное состояние». О сем глаголя, Эразм Роттердамский, себя вопросив, «какова та небесная жизнь, к которой с такими усилиями стремятся благочестивые сердца?» — тáк ответил: «Их дух, мощный и победоносный, должен поглотить тело».

Дух, Огнь в нашем сердце, изъемлющий нас из юдоли скорбей сей, зовет Кастанеда «огнем Изнутри». Совершенный Уход из нее, коим есть лишь уход целокупный, вершим чрез объятье плотú сим огнем и всеполном сожжении им ее, с тем — восхищении в Глубь Духом, коим есть он. Так, два Лона Вселенной срастив, Тьму и Свет, мы, в них сущи (согласно Платону, единопричастные Бытью и Небытию), из двух сих претворяемся в Мир, Суть-Монаду. О Мире учил Гераклит как единстве Тьмы с Логосом-Светом; Мир, по Кастанеде, — единство Тоналя, земли постижимого нами как Света, с Наг|вал|ем как Непостижимым, Тьмой-Тем.

Так воздвигнувший Мир как Себя (изваявший: Мир — cтатуя Бога) законно вступает в сей Дом, не оставив залог миру бренному; чист, отлетает навечно. Таким был Уход Иисуса Христа — в Жизнь возврат как Себя Самое; так покинули мир сей Енох, Илия. Так вознесся и Будда Готама, Четвертый (Вершинный) их сущих Семи (Сапта) Будд. Тело его при кремации не могло быть уничтожено внешним, обычным огнем, претворившись в прах струею пламени, вспыхнувшею из Свастики на его груди.

«Огонь Изнутри», повторим, не сгоранье обычное — он есть Уход. С тем, оставшийся пепел количеством мал и не есть часть отшедшего тела: он есть пепел брения, остаток нечистоты (акциденция — по Стагириту; тогда как, Мир в сущности, тело — субстанция), телом отторгнутый в миг, когда стало — как было по истинной сути от века — оно Чистотой.

________________________

 

* Вступленье на смертную грань — акт геройский. Мист жаждет вернуться с нее, но вернется ль — Бог весть; и для многих исход сему — гибель, суть втянутость в То без возврата. «Пан или пропал» — вот исход сей двойной: Тьма иль тьма.

 

75 Чтимость его у древних являет Монтень, в своих «Опытах» пишущий: «Относительно скифов рассказывают, будто Дарий во время похода, предпринятого им с целью покорить этот народ, обрушился на их царя с жестокими упреками за то, что он непрерывно отступает пред ним и уклоняется от открытого боя. На что Ин|да|тирс — таково было имя царя — ответил, что отступает не из страха пред ним, ибо вообще не боится никого на свете, но потому, что таков обычай скифов на войне; ведь у них нет ни возделываемых полей, ни городов, ни домов, которые нужно было бы защищать, дабы враг ими не поживился. Однако, добавил он, если Дарию так уж не терпится сойтись с противником в открытом бою, пусть он приблизится к тем местам, где находятся могилы предков Индатирса: там он найдет, с кем померяться силами».

76 Юнг писал: «метафизические утверждения суть высказывания души, и потому они психологичны. Западному уму эта само собой разумеющаяся истина кажется либо уж очень само сабо разумеющейся, когда он по понятной враждебности впадает в просвещенчество, либо недопустимым отрицанием метафизической «истины». Слово «психологический» на его слух всегда звучит как «всего лишь психологический». «Душа» кажется ему чем-то крошечным, неполноценным, личным, субъективным и тому подобным. Поэтому предпочитают пользоваться словом «дух», всегда при этом ненароком принимая такой вид, будто о «духе», может быть, и впрямь высказано нечто весьма субъективное, — конечно, только о «всеобщем» или даже, если возможно, об «абсолютном» духе. Эта немного смешная самоуверенность служит, видимо, компенсацией за плачевно маленькую душу. Так и кажется, что Анатоль Франс в своем «Острове пингвинов», вкладывая в уста Екатерины Александрийской просьбу к Господу Богу «de leur асcorder unе ame immortelle, mais petite» [«Дайте им бессмертную душу, но только маленькую» (фр.)], выражает обязательную для всего Запада истину».

77 «С непонятной жаждой новизны стремились мы вступить в новый XX век. Точно некая незримая сила толкала нас разорвать необузданным порывом цепи, связующие наше настоящее со всеми заветами прошлого, насильнически вынуждая забыть, что только в великих заветах прошлого и было заложено зерно той жизни и значения, которыми мы пользуемся в этом видимом мире. Наши первые шаги на пути нового столетия ознаменовались ярко и резко выраженными стремлениями сбросить с себя ярмо устоев нашей духовной жизни, — и в безумии своем мы первый удар нанесли под самое сердце свое в наше Православие», — писал Сéргий Нил|ус в книге «Грядущий Антихрист и  царство Диавола на Земле» о сей силе, порвавшей цепь горней Традиции — цепь Жизни, — век сей отъяв от нее.

 

Отверженное слово «мир»

В начале оскорбленной эры;

Светильник в глубине пещеры

И воздух горних стран — эфир;

Эфир, которым не сумели,

Не захотели мы дышать.

Козлиным голосом, опять,

Поют косматые свирели.

 

— сказал Ма|н|дель|ш|та|м о сем мрачном отъятьи, свершенном КоЗЛОм, Сатаной.

            Век ХХ-й безмирье явил; XIX-й — почву ему, где взросло оно мощно. О ней сказал Хо|се Ор|те|га-и-Га|с|сет в работе «Восстание масс» как «о чем-то абсолютно новом, что внес в человеческую судьбу XIX век. Создано [было] новое сценическое пространство для существования человека, новое и в материальном и в социальном  плане. Три начала сделали возможным  этот новый мир: либеральная  демократия, экспериментальная  наука  и промышленность. Два последних фактора  можно объединить  в одно понятие — техника.  В этой триаде ничто не рождено  XIX веком,  но  унаследовано  от двух  предыдущих столетий. Девятнадцатый век не изобрел, а внедрил, и в том его заслуга». Здесь дан признак сих перемен — бурный всплеск человеческого количества, ма|с|сы людей, тип каких, по Ортеге-и-Гассету, есть воинствующая посредственность. Он пишет: «за все двенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по 1914 год [год Шести, Сатаны как войны мировой: 1 + 9 + 1 + 4 = 15 = 6] — за столетие с небольшим — достигло четырехсот шестидесяти. Контраст, полагаю, не оставляет сомнений  в плодовитости прошлого века. Три поколения подряд человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, затопила тесный отрезок истории (…) // Суть [здесь] не в цифрах народонаселения, а в их контрастности, вскрывающей внезапный и головокружительный темп роста. В этом и соль. Головокружительный рост означает все новые и новые толпы, которые с таким ускорением извергаются на  поверхность истории, что не успевают пропитаться традиционной культурой (…) // Школы, которыми так гордился прошлый век, внедрили в массу современные жизненные навыки, но  не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того, чтобы жить полнее, но не смогли наделить ни историческим чутьем, ни чувством исторической ответственности.  В массу вдохнули силу и спесь  современного прогресса, но забыли о духе». И далее: «Славу и ответственность за выход широких масс на историческое поприще несет XIX век. Только  так  можно судить о нем беспристрастно и справедливо. Что-то небывалое и неповторимое крылось в его климате, раз вызрел такой человеческий урожай. Не усвоив и не  переварив этого, смешно и легкомысленно отдавать  предпочтение духу  иных  эпох (…) // …мы должны предъявить XIX веку счет. Очевидно, наряду с чем-то небывалым и неповторимым имелись в нем и какие-то врожденные изъяны, коренные пороки, поскольку он создал  новую  породу людей — мятежную  массу — и  теперь  она угрожает  тем основам,  которым  обязана  жизнью» (курсив и слова в скобках — наши). В поэзии зло сего века — борьба «акмеизм — символизм»: сути («ак|ме» — Суть, Сила) с метафорой, Бога с покровом его, Сатаной, кем есть смысл переносный; борьба, где борящийся всяк нес печать Сатаны — б|у|нт|а дух: борьбы ради борьбы, без стремленья к победе: Победа — Господь (в акмеизме печатью сей было эстетство: любовь к красоте как покрову без Сути — нуль, смерть). Бог не борется с Дьяволом, тенью своей: тень — пред Сутью ничто, нуль; бороться с ней — Силу признать в ней, тем ей покорясь, — в чем и есть бунта суть. «Символ с самого начала заявляет о себе убийством вещи» (Жак Ла|к|ан). «Всякая символика проистекает из страха. Она знаменует защиту» (О|с|ва|л|ьд Шпенглер). Бог — Дьявола есть победитель своим небореньем, как с мстителем, с ним. «Настоящий способ мстить врагу — это не походить на него» (Марк Аврелий). «Поистине, совершая месть, человек становится вровень со своим врагом, а прощая врага, он превосходит его» (Френсис Бэкон). «Месть — это слабых душ наследство, // В груди достойного ему не место». (Кар|л Тео|д|ор К|ёр|н|ер). «Да будет человек избавлен от мести: вот мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгого ненастья» (Фридрих Ницше). В символизме явь Дьявола — зов «от реального — к реальнейшему»: это последнее, мира сего как реальности суть — Сатана, бренья дух.

Век Двадцатый — лжи дом. Число 20 являет столпы его: Двоицу — столп первый, главный как ложь самое, и Ноль — Истину, лжи Мать, второй как отдельный от нас, сущих в Двойке-При|род|е, Пра|крити («пред|тварной»): Жены при Род|ящем, Творце, — ведь она не творец сущих, но лоно их. Ноль — Кор|нь Двоицы, чрез кою мы спряжены с ним и коею ж отрешены; у Индийцев зовется он Мулапракрити, «Природою корневой», надприродной как Тьмой Небытийной; Пракрити ж есть Тьма в Бытии, Единице: сосуде, не сущем без первой, причинной ему Тьмы. Две Тьмы, им делимые между собой (явь чему — знак Инь-Ян, где Два — Тьма в Бытии, Свете остров, а Ноль — рядом Тьма), — посему Тьма одна, Ноль, что делится на две в себе Бытием-Единицей, стеною (с|тен|а — тен|ь: Тьма — Огнь), кою строит она из камней бытий частных, связуя собой их (и цельность Бытья есть творенье-крушение Тьмою его как текучий баланс: что ушло — то пришло), представая в ней Двойкой (чему знак — «м», Тьма, в «Ум» вторая: ведь Ум — Бытье, Сердце ж — Ума Глубь, вторая нам, умным); Ноль — Вéденье, Благо, что Мудростью также зовем, Два ж в себе есть невежество, Зло. В Ведах сказано о том: «В кромешную тьму вступают те, кто почитает незнание. Как бы в еще бóльшую тьму [вступают те], кто наслаждается знанием» (Брихадараньяка-упанишада, IV,  4, 10). Ведать — есть ц|вéсть Весть|ю Божьей: ведь Тьма — Весть сия; а не вед|ать — есть, с тем, у|вяд|ать. Сути Тьмы, ее силой во Зло бытия наши строя, масоны по сей-то причине есть «вольные каменщики» — Тьмы творцы, ею вольные: Тьма — Вóля есть, что как Ноль — воля Бога, как Два — Сатаны. Двух единства сих явь — С|п|ар|т|ы строй, Ноль-во-Двойке: с Победою-Богом единым, в нем был побежден человек, и народ как второй встал над личностью, первым как плоть над душой (в демократии ж Кромвеля личностью в обществе правит толпа, общность многих, а не их единство, народ: обезглавлен, он канул), — в чем знак Сатаны как Второго за Богом (Платон посему звал людей, душа коих в недолжном плену у плоти бренной, «спартами»: в земле растеньями, в сути — лишенными крыл душ их, птиц); посему личность в Спарте — народ (отчего вопитанье в ней было общественным). «У народа пусть будет высшая власть и сила», — рек ретрой своею Ликург. Спарта, Силы земля — плод утраты Элладой Тьмы-Матери в час Отчий. Ноль утерявши — пред Двойкой склоняемся мы: Тьма — владыка всегда.

78 Диаволом Божьим есть Воланд булгаковский, Благо под маской Зла (знак в чем — эпиграф романа): Сын, вшедший в Москву, город Матери-Тьмы («третий Рим» — место Силы, Тьмы, в кое из Рима второго пришла Она длить цепь свою: Mos|cow = mot|her-cow = Мать Корова), дать трепку безбожному Сыну, не чтящему Мать — Сатане-большевизму, град сей захватившему наг|ло: злу — блага урок. Умом Ма|тери, Сердца есть Ма|ст|ер к сему; Ма|ргарита, сень Мастера — Матери лик: Бэл|у — бал|а хозяйка. Пи|л|а|т, Пил|ы сын (Пила — Тьма) — тот, в ком Сердце, подпавши под Ум (лат|ы Сердца: об|лат|ку, покров; так лат|инский, Пилатов, язык — латы Истины, Тьмы), против него восстало, разбужено Сыном, узнав Себя в Нем: ведь Хр|и|ст|а — Сердце суть.

Аристотель — суть Дьявол безбожный, второй. Вот, меж многих, сему подтвержденье. В 10-й главе «Метафизики» о познавательных вехах, им ставимых, пишет он: «а все, что по этим вопросам может вызвать затруднения, мы повторим. Ибо, быть может, через их устранение мы найдем путь для устранения последующих затруднений» (курсив наш), — суть путь для пути: как второе — не первое. Зрим тут: не Истина — цель Стагирита, а тернии, что ее застят. Путь сей есть борьба борьбы ради; идущий им — Дьявол второй: эгоист, иль нарцисс (и коримый Платоном за страсть к показному). Писавший: «похоже на лепет то, что говорит обо всем прежняя философия, поскольку она была молода и при своем начале», — зрил «прежнею философией» муж этот всю философию до него, Аристотеля, мня корнем счета себя. Так мнит Богом безбожный себя Сатана.

79 Слово это по смыслу — и «враг», и «стоящий напротив», «напарник». Таков Сатана, Бога тень.

80 Рога Сатаны есть по сути сакральной своей Путь и выбор его. Им согласен помянутый И|грек, Y, рог прав|ый чей, по Пифагору, — путь в Истину (прав|ды ход: в Истину путь — есть она), левый — в Ложь, ничто. Иг|р|ека, знака Рек|и как Пути, явь — Иг|р|а, коей Дьявол влечет выбирать (рул|ь ее (rul|e — правило (англ.)) есть ру|л|ет|ка, число числ чьих в сумме — 666: Шесть по Трем — как сокрывшие Мир,Три, в очах). Игрек — явь двух свобод: хода в Боге (путь правый) и выбора (точка развилки). Движенье во лжи (левый путь) и отказ от пути (ход ко Дну: не идущий — летит туда, Миру противный: ведь Мир — в Бога ход) есть плен тьмы как свобода-во-лжи.

81 Пребывание Индии как Ума Сердца под властью Британии, Ума Ума, — власти знак Сатаны в мире сем; факт же тот, что колоний Британья лишилась, есть знак преходящести власти сей: тьмы-Ума пред Сердцем-Тьмою как смерти пред Жизнью самой.

82 В Платоновом «Пире» Эрот именуем софистом, суть тем, кто, согласно одноименному диалогу, причастен Небытию; то ж речет и Арасп в Ксенофонтовой «Киропедии». В «Софисте» сказано, что Эрот и не смертен и не бессмертен; что он из богов наимладший — но с тем и старейший (как плод прямой Хаоса); что, хоть любовь он к прекрасному, — сам не прекрасен; не добр — хоть лелеет добро. Взято вместе, все это являет: для сущих Эрот — никакой: не причастный бытийному кругу — причастен он Небытию (с тем, индусский аналог Эрота, бог Кама — «ананга», сиречь «бестелесный»: не-сущий нам, úмущим плоть). Так причастно вино ему, верный любви сотоварищ (а в пьянстве — подмена ее, заместитель — «заступник» укрáински): оба суть Тьма. Пушкин рек о вине: «Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный, // Гордость внушающий нам, шумный заступник любви!». Явь единства любви и вина — то, что Ор, охранявших Олимп и порядок в природе, зрить можно и в свите богини любви Афродиты, и (вместе с Ха|р|ит|ами) в Вакховой свите: Суть Ор, Тьма — к Тьме льнет, коей есть оба бога сии.

            «Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел», — замечено Ларошфуко. Суща в Этом, Любовь, То, — мираж нам, и явь ее — явь миража.

Тьма, Любви Суть, видна из того нам, что по Гесиодовой «Теогонии» Эрос — дитя Тьмы прямое (ведь Тьма — Хаос, Мать его); Эрос-Эрот (каков есть, двуедин, в теогонии Орфиков он) с Афродитой (Кипридою) — теогонически-старшие сути, чем Зевс, огнь людей; и, бессмертна, Любовь на земле явна в Детстве (Эрот на Олимпе — дитя). Лик Тьмы — Двоица. С тем, оба сих божества, пишет в «Пире» Платон, сущи в двух ипостасях: Любовь как жена, Афродита — как Афродита Урания (Небесная) и Афродита Пандемос (Всенародная); Любовь-муж, Эрот — как небесный и пошлый, — что нам чрез Диаду являет Тьмы суть, Ноль.

Причастный ко Тьме, Эрот Зевса важней. Он играет сим влюбчивым богом — и Зевс рад игрé сей. С судьбою един, он — друг Мойр, страшных Зевсу. В Гомеровой «Илиаде» речет о том взвешиванье Зевсом судеб Ахилла и Мемнона пред их сраженьем. В момент, когда чаша Ахилла пошла вниз, Эрот задел ее крылом, и она поднялась. Исход взвешиванья, решенный тем в пользу Ахилла, Зевес и иные (Фетида и Эоc) почли справедливым по умолчанью, Эротову зная суть: Тьму, Ноль-Безмолвье. Так знает ее всяк влюбленный, в любви чуждый слов.

83 В руке нáшей Шесть сих зрим в полидактилии — добавке перста, аномальной к н|ор|ма|льным Пяти. Так Любовь, аномальна в сем мире, является нам средь нормальной Вражды.

84 Пункт рта верхнего есть Сахас|ра|ра — седьмая, вершинна из чакр (врат-линз Силы, Тьмы) тéла, что, стоя надглавно, едина касаньем с макушкой главы человека, над коей стоит. Чакра эта в раскрытьи, как Лотос, собой единящая плоть человека и Мир (часть и Всё), у мирского субъекта забита, как пробкою горло бутылки, корой эгоизма (число коей Ш|ест|ь), изнутри выбиваемой копьем-шест|ом Ш|акти, Силы, всходящей, восстав ото сна, по Шушумне, столбу в теле тонком — Тьма в Тьму — ко стяжанью Себя.

Стопный рот Гостей наших — рот-корень, имеемый Гостем как древом: ведь, истинно, Гость древо есть, но — ходящее ради подобия нам (вне его ж — Гость парящ, с гравитацией, силой причинной, единый, и с тем — неподвластный ей). С тем, корнь-рот, ради хожденья граничный с землей без вхожденья в нее (что в растеньях зрим мы у пе|река|ти-поля); рот верхний — дан Гостю не ради питанья и не речи ради, но ради подобия нам, кое зрим мы к познанью себя. Рот наш, данный к питанью плодами земными, у нас отстоит от земли, тем являя ущербность; рот-корень — таим, но он, истинно, есть, и зрим был Египтянам, у мертвых срезавших стопы — рот земной, лишний Небом поимым. Рот сей нам известен чрез радость ходить по земле бо|сиком, что яркá у детей.

85 Десять, Гостя число как Мир в яви (каков он для видящих, коими есть Гости; нам — Тайна он, сущий в лоне, Девятке), дает 10 месяцев, Плод, умноженьем на месяц, срок виденья (Год, Полность — виденье, часть чья законная, 1/12, полна полнотой его). Мир — Бога плод, мы ж — подобья Творца; с тем, и мы, и плóд наш — суть Мир, Плод.

            Есть два срока Плода для Антропов: для нас — 9 месяцев, Гостям же — 10. О том речено в Ведах: «(…) Зародыш в оболочке, после того как пролежал в лоне десять или девять месяцев или около этого времени, рождается» (Чхандогья-упанишада,V, 9, 1). Девятка с Десяткою, Тайна и Явь — пара-Суть. Посему у Гомера бог Арес, Афиною ранен, вопит óр|ом ч|рев|ным, ужасным, как девять или десять тысяч воинов.

Явь с Тайной, Десять и Девять едины. Круг, Десять-Мир в  сути своей, очам бренным есть Девять (360°, 3 + 6), с|пир|аль как разомкнутый круг, что ведет в цельный, Мир. Кирилл с братом своим, дéяв в веке IX-м, в X-м обрел свой успех, телом лежа в гробу.

86 Искусство таиться — Тьмы знак. Ей, как Мудрости Божьей, стремленьем причастен философ. Тьмы сути, Эрот и Диавол, Любовь и Вражда, — мастера таить Суть. Силе люб, сему учится маг, возвышаясь: кто мастер таиться — Победой любим. Так Улисс-Одиссей, То|т|а племя, Победой-Афиной любимый, был гений притворства и мастер засад.

Тьмы муж Алкивиад, сей Эрот во плоти — бог-love’ц, — сим искусством владевший, душой знал Контакт. О его жизни в Спарте Плутарх пишет так: «Снискав добрую славу этой дальновидностью государственного мужа, ничуть не меньшее восхищение вызывал он и своею частной жизнью: чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща. И верно, среди многих его способностей было, говорят, и это искусство улавливать людей в свои сети, приноравливаясь к чужим обычаям и порядкам. Стремительностью своих превращений он оставлял позади даже хамелеона: к тому же хамелеон, как рассказывают, способен принять всякую окраску, кроме белой, тогда как Алкивиад, видел ли он вокруг добрые примеры или дурные, с одинаковой легкостью подражал и тем и другим: в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии — изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам, и не то, чтобы он без малейших усилий изменял подлинную свою природу и преобразовывался на любой лад в душе, отнюдь нет, но когда он замечал, что, следуя своим наклонностям, он рискует вызвать неудовольствие тех, кто его окружает, он всякий раз укрывался за любою личиною, какая только могла прийтись им по вкусу» (курсив наш).

87 В труде Пи|ко д|ел|ла Ми|р|а|н|дол|ы Бог в признание этой срединности, обращаясь к только что сотворенному Им человеку, речет так: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определяешь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные».

            Двойную природу человека зовет сей философ «хамелеоновой». Сказано им же: «И справедливо говорил афинянин Асклепий, что за изменчивость облика и непостоянство характера он сам был символически изображен в мистериях как Протей. Отсюда и известные метаморфозы евреев и пифагорейцев. Ведь в еврейской теологии то святого Еноха тайно превращают в божественного ангела, то других превращают в иные божества. Пифагорейцы нечестивых людей превращают в животных, а если верить Эмпедоклу, то и в растения. Выражая эту мысль, Магомет часто повторял: «Тот, кто отступит от божественного закона, станет животным, и вполне заслуженно». И действительно, не кора составляет существо растения, но неразумная и ничего не чувствующая природа, не кожа есть сущность упряжной лошади, но тупая и чувственная душа, не кругообразное вещество составляет суть неба, а правильный разум; и ангела создает не отделение его от тела, но духовный разум. Если ты увидишь кого-нибудь, ползущего по земле на животе, то ты видишь не человека, а кустарник... И если ты увидишь философа, все распознающего правильным разумом, то уважай его, ибо небесное он существо, не земное. Это — самое возвышенное божество, облаченное в человеческую плоть. И кто не будет восхищаться человеком, который в священных еврейских и христианских писаниях справедливо называется именем то всякой плоти, то всякого творения, так как сам формирует и превращает себя в любую плоть и приобретает свойства любого создания! Поэтому перс Эвант, излагая философию халдеев, пишет, что у человека нет собственного природного образа, но есть много чужих внешних обликов. Отсюда и выражение у халдеев: человек — животное многообразной и изменчивой природы».

            В человеке, писал Мирандола, имеется семя любой жизни. И если он, следуя горнему Зову, не удовольствуется ни качеством растения, ни судьбой животного, ни уделом ангела, явит тогда он «единственный дух, сотворенный по образу и подобию Божьему, тот, что был помещен выше всех вещей, и остающийся выше всех вещей».

88 Как Звено, прям антроп восходящий; мы ж, вниз идя, станем прямыми, вступив в Восхожденья волну. Приготовленность наша к тому (ведь восходим уж ныне, сходя, мы: Мир — цикл) зрима в том, что смотрение наше не есть уж смотренье животных, к которым близки мы телесно, — но выше как сродное вúденью: средняя суть между ним и смотреньем простым как способностью лишь различать тела, зрить отстоянье их. По сей причине Платон наше зрение мыслил как умное смотренье, приготовляющее виденье, с тем — ему сродное: целью — жив путь. В диалоге Платона «Кратил» о том сказано: «Прочие [т.е. иные, чем человек] животные ничего не рассматривают, не сравнивают, но расчленяют из того, что видят; человек же одновременно и видит... и расчленяет и соображает то, что видит» (слова в скобках — наши).

            Чтó есть виденье, в кое идем?  Власть очей над пространством, полет невесомый для тех, кои, ставши одно с гравитацией — Божьим Намереньем, — власть превзошли ее, стяжав Простор [с тем, о видении Кастанеда и говорит как о «полете на крыльях Намерения»; по «Федру» Платона, философ есть тот, кто, деля пополам, видит, очьми крылат. Каста пятая (первая — в сути), Хам|сá, Лебедь (Гусь), дав Индийцам тетраду иных, была кастой Полета, единая с пятою сутью, эфиром: простором, крылáми души]. Гравитации раб плоскозрящий — ведь плоскость очами владеет его, коим ложен Объем, — человек ею попран уже не вполне: в рознь животным, столб тела чей горизонтален, подвластный земле, и чьи длани есть стóпы, — он Богом восставлен на твердь, две опоры свободе придав, как крылá, и главой в Высь стремимый. Туда воспарит он! «Животные родственны человеку, а человек сродни богам», — рек о том Пифагор.

            Ходить без противленья земле — ползать только; с тем, Греки для «ходить» и «ползать» имели единый глагол — her|po. Поистине, восставленная прямизна наша — Пространства печать. Им исполнимся мы, став прямыми: ведь ныне — не прямы, в столбе своей плоти имея изгиб, что пружинит согласно земле; прям есть тот, кто исполнился собственной Сутию, Миром. «Сто|ять» — в корне Сто, Полноты сей число: Век, Жизнь, данная нам Прямизны ради Богом; само «чело|век» — есть учащийся ей. «Предусмотрительная природа, подняв людей с земли, сделала их высокими и прямыми», — сказал Цицерон.

            Что стоянье, как Мир, есть суть наша — зрим в том, что в украинском языке «отношение» — «став|лення»: стоя — относимся мы. Об умершем рекут: «он пре|став|ил|ся» — сиречь себя пере|ставил по воле Творца из Сего в То: сменив область Мира, остался стоящим как был, целый Сутью своей.

            Время — то, что стремится нас сгорбить, согбенных же — и распластать, украв Божий Про|сто|р. Ту же роль исполняет вино в человеке, в вине чуждом меры: оно разит тонус его антигравитационной мускулатуры, творя из богоподобного человека, прямого по сути — червя. Падать вниз понуждает нас Необходимость, чей лик гравитация, вверх же тянуться — Свобода, противная ей. «Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать — вверх», — сказал Ницше о том.

            Распрямясь — воспарим мы! Так дети летают во сне: кто растет — растит Крылья, дом коих — мир Матери, Сна тонкий мир. Так уж ныне парят наши Гости — как бабочки, коих предтечи есть мы, не ползущи уж, но не летящи еще. Плоский плен земли сей и единство с Пространством, из коего Мир и Земля рáвно сферы, — хождение и Полет — все, чем лишь и различны антропы двух волн мировых: мы и Гости — едино Крылá.

Истину эту явил в своем рассказе «Куколка» (в переводе ином — «Превращение») мудрый Рэй Бредбери. Речь здесь о том, как от некой случайности, сдвинувшей нечто во глуби, простой человек (с тем и названный автором Смитом — как нам Иванов) обратился в покрытый зеленой корой твердый кокон, под коим свершается таинство, в коем следящий за Смитом врач чует, волнуясь, рожденье Гармонии. Но кокон лопнул — и что ж? Смит остался лишь Смит. Та же плоть, те ж привычки: куривший — явился курящим, как был. Огорчен в подопечном, врач грустно расстался с ним. А Смит, отшедши подалее, «остановился и замер на месте. Посмотрел на небо. // Бросил недокуренную сигарету, тщательно затоптал. Потом выпрямился во весь рост  — стройный, ладный, — отбросил со лба каштановые пряди, закрыл глаза, глотнул, свободно свесил руки вдоль тела. Без малейшего усилия, — только чуть вздохнул теплый воздух вокруг, — Смит поднялся над землей. // Быстро, беззвучно взмыл он ввысь и вскоре затерялся среди звезд, устремляясь в космические дали...» (курсив наш).

            В борении сущ, человек есть ро|сто|к, прямизной рвущий роста оковы, растя над собой и чрез смерть, тьму, торя путь в Жизнь-Огнь, чтоб взойти в нем. Рек Экзюпери: «Предоставь все жизни. Правда жизни едина, но открывается всегда как противоречие, это и есть злоба дня. Но не тешь себя иллюзиями: сегодняшний ты всегда уже мертв. Твоя противоречивость — противоречивость преображения, ты меняешь кожу, поэтому тебе так больно, поэтому ты страдаешь. Кожа трескается, лопается. Твое молчание — молчание зерна в земле, оно должно прозябнуть, прежде чем пуститься в рост. Твое бесплодие — бесплодие куколки. Но когда ты переродишься, у тебя появятся крылья».

Исполниться Сути своей, Мира — есть стать прямыми нам. Но раз Мир есть Это-То, и раз, Шар-Круг, он с тем и Квадрат, где То с Этим есть страны его, Вертикаль и Горизонталь, — человек, Миром полный, прям дважды, по горизонтали и вертикали: прям есть позвоночник его как в Иное стрела, и пряма же (бессводово-плóска) сто|па его, коему нé пред кем гнуться, раз Сто|лп — сáм он. Так, Миром полн, человек и квадратен, и кругл, что для зрячих — одно.

89 Как Глуби облатка, какою есть солнце очам, А|поллон и есть «полный в себе», «с Полнотою единый» как сими Двумя. Верный Им, Аполлону подобно (чье древо — плат|ан; «плат» — суть плоскость, Объема покров, как покров духа — плот|ь), Платон был миросущен, за что прозван лебедем, птицею бога сего. Им был он: лебедь-Муж, Жене верный и жизнью и смертию: Сердцу — Ум. С тем, и идет с|лав|ный сей от Со|лон|а — со-лон|ного Сердцу, Тьме-Лону Ума (так един с чревом плод), что закон дал Афинам как граду Ума, осененному Сердцем, Афиною-Тьмой.

90 Философией сей миросущною был синтез двух любомудрий: теоретической, или глаголящей, философии («теория» = Теос + орис-рот = говоренье о Боге как вынос вовне Глуби сей: остуженье Огня), и практической — действенной, сиречь безмолвной (ведь действие — то, что речет не словами — собой молчаливо), из коих одна — философия верного Сердцу Ума, говорителя: Ум есть Язык; а вторая, царящая в паре сей, есть философия Сердца, Деяния-Тьмы, коей суть — Жизнь без мол|ви о ней как Мол|чание Божье.

О Зеноне, Сократе и Эпикуре, мужах философии-Жизни (практической), сказано уж нами. Муж философии теоретической, Ум, Сердца полный — Платон. Аристотель же, Сердца лишенный как Ум-в-себе, — за ним идущий, есть столп философии бескорневой, или чистой теории, любящей рознь (посему Аристотель — крупнейший в истории классификатор (членитель) природы как Этого — без Того), градом имевшей Александрию, основану Александром, учеником его, в земле Тьмы-Сердца Египте, сердечность чья (Ноль, суть его — Сердце) тому причиной, что в ней Аристотель смешался с Платоном в неоплатонизм, чья облатка Платон был, а тайная суть — Аристотель: очам бренным Суть, Глубь — Второе (см. комм. 2). О том говорит нам и имя ученья сего: новый тон платонизма, оно и есть тон Стагирита: тон времени, скрывший Пространство, как Сердце бессердным Умом (тон сей позже окажет New|tón нам). Поскольку же Александрия по сути своей была Двойкой-Враждой, а не Двойкой-Любовию как сам Египт, Нолем полн, — философия-рознь Стагирита в сем граде, в себе разделясь, из себя как теорьи себя, нарциссизма (ведь был Аристотель нарцисс, очарован собой), породила теорию прорвы — науку мирскую, столп чей — Евклид Александрийский, певец плоскозрящих очей; таковая ж, пройдя чрез века, в век Семнадцатый Смерти, Восьмерки, явила на свет пустоту без иного, которою есть жизнь мирская людей сей порой Сатаны.

91 Мифичным родителем мрачного гения Аристотеля, а с ним науки в ее профаническом смысле не знания, а допущенья (Диавола — в душу, облатки — во Глубь для подмены, как Бога, ее), и сестры ее техники как падшего, гипостазированного во прах искусства (эллинского «техне») — есть автор людей Прометей. Геи сын, у богов внешней, Зевсовой Греции выкрал он огнь, дабы тем явить Глубь, Мать в царении древнем ее; но огонь сей, второй за душевным в нас, свергшись с Олимпа, остыл: бывши Божьим огнем нутряным, стал огнем Сатаны он сторонним, уча не пылать нас своим. Огнь-то сей дал ко слабости нашей машины как Розни плоды и науку — Идею-без-Жизни, каков Сатана без Творца. С тем, желавший Добра, Прометей совершил зло невольно, сирéчь волей Матери-Тьмы (кою «Промысл» зовем), предрешившей свершенье сие.

Эта двойственность его деянья (чего жаждал он — и что вышло) и определила дальнейшее отношенье к нему людей, выразившееся в двух диаметрально полярных традициях — воспевания его как благодетеля человечества (каков он в «Прикованном Прометее» Эсхила) и осуждения как гордеца, осквернившего кражею лоно бессмертных (каков он у римлян). Второй, мужской взгляд (Рим — Ум-Муж) — чужд трудам Прометея, в стремленьи свершения надысторической, сиречь мифической, справедливости как реставрации Мифа-Жены породившего справедливость историческую, антимифичную: саму историю, реку-тьму. Ток сей не он породил — Мать рукой его. Ибо известно: Афина, Тьма-Огнь, и Гефест, Огнь-Свет, мифу согласно,  ему помогали в сем: краже огня — сам Огонь, Мир, Огонь Черно-Белый, Глубь наша. Людей соблазнивший сторонним огнем, Прометей в мифе — тот, кто слепил, как горшки, нас самих, искры Божьей сосуды. Неся людям огнь, им он страстно желал их наполнить, вернув Мать-Глубь, коей лишил их Зевс.

92 Не зная Бога, не знал Аристотель и Случ|ая, коим есть то, что с|луч|ает, сиречь единит, с Богом нас: Мать, Длань Божья, Шанс луч|ших (с тем, Цезарь зрил в случае шанс полководца к стяжанью три|ум|фа, в Победу-Ц|ель щ|ел|ь: «шан|увати» — чтить (укр.)). «…И Случай, Бог изобретатель», — рек Пушкин. Поистине, выбор наш лишь в миг второй умён, в первый же, как острие — случай он: Сердце, Бог — ин|ту|иции Корень как шила сего, коим мы торим Мир: Тьмы, Очей, что остры. Рек Монтень: «сама наша мудрость, наша рассудительность большей частью подчиняется воле случая. Мои воля и рассудок покоряются то одному дуновению, то другому, и многие из их движений совершаются помимо меня. Разум мой подвержен воздействиям, зависящим от случайных, временных обстоятельств:

 

Vertuntur species animorum, et pectora motus
Nunc alios, alios dum nubila ventus agebat,
Concipiunt.

Меняется облик души, и сердце порождает
то одни побуждения, то другие,
пока ветер не успел разогнать тучи»

 

93 Обратное этому, извращенное понимание личности как акцидентного приложения к индивиду, имущее корнем своим Стагирита, зрим мы в современных научных трудах. В них читаем, к примеру: «Личность — это тот же человек, но рассматриваемый только как общественное, социальное существо» (В.А. Крутецкий. Психология. — М.: Просвещение, 1986. — с.46); «Личность — общественное существо, наделенное сознанием и представленное психологическими характеристиками, которые являются стойкими, социально обусловленными и выявляются в общественных связях, в отношениях с окружающим миром, другими людьми и определяют поведение человека» (курсив наш). И далее закономерный вывод: «Личность — это качество индивида» (О.М.Степанов, М.М.Фіцула. Основи психології і педагогіки. — К.: Академвидав, 2005. — с.83) — свойство, облатка его.

Нет, суть личности — Глубь! Так, Глубь чтя, мыслил Юнг, полагавший, что личность есть «определенная, способная к сопротивлению и наделенная силой душевная целостность» — целостность, стойкая к внешнему, Дьяволу, Господом, Силой-Внутри. Дьявол гонит сей Столп, подменяя собою: Опорой мы живы! «Откиньте эту химеру совести! Фюрер думает за вас!» — вот подмены сей стяг атакующий: «фюрер» — от furor, «не|ист|овый» (лат.). Фюрер фюреров всех — Сатана, похищающий нас у себя. Людям именно он, холя лень их, ум их подменил Стагиритом как тем, кто подумал за всех. Рек Монтень о том: «Наша душа совершает свои движения под чужим воздействием, следуя и подчиняясь примеру и наставлениям других. Нас до того приучили к помочам, что мы уже не в состоянии обходиться без них. Мы утратили нашу свободу и собственную силу. Nunquam tutelae suae fiunt [Они никогда не выходят из-под опеки (лат.). — Сенека. Письма, 33]. Я знавал в Пизе одного весьма достойного человека, который настолько почитал Аристотеля, что первейшим его правилом было: «Пробным камнем и основой всякого прочного мнения и всякой истины является их согласие с учением Аристотеля; все, что вне этого, — химеры и суета, ибо Аристотель все решительно предусмотрел и все высказал»».

Плод сей магии злой — не мудрец, но тиран, не Любовь, но Вражда. И как плод Аристотеля есть Александр, меч разящий, так плод Просвещенья, зажженного тем же огнем — Бонапарт, гений Зла, Бог кому был Руссо. С тем, писал старший брат его, «он был страстным поклонником Жана-Жака и, что называется, обитателем идеального мира» — вселенной, где царь — Ум Ума, Сатана, Аристотелев бог.

94 Con|dit|io si|n|e qua n|o|n — «необходимое условие», буквально — «условие, без которого нет» (лат.).

Как Причина-Жена, Бог в натурфилософии Греков — богиня Ананке, Не|обходимость, какою и есть Миру Он — Отрицанье того, без чего может Мир обойтись, иль, что то ж, Утвержденье Себя как Того, обойтись без Кого Мир не может. О Нем-то, по Псевдо-Плутарху, рек Фалес: «сильнее всего необходимость, ибо она правит вселенной», — ведь Миром, Вселенною, правит Бог. Так же считал Пифагор, рекший, что необходимость владеет миром; о Пармениде и Демокрите же сказано, что они полагали, что «все совершается по необходимости; она же есть и судьба, и правда, и промысел, и творец мира» («Мнения философов»). У Платона в «Тимее» Необходимость вступает с Умом, корнем мира идей, в связь к созданию Космоса, — сиречь, по сути своей, Бог как Сердце оплодотворяет Ум (как Жена-спермий — Мужа-яйцо); и, постольку, Вселенная Греков — Ум, Сердцем живимый (что и зовет Лосев «господством чувственно-материального космоса», или «интуицией вещи»: ведь суть ин|туиции — Сердце, Глубь, а Вещь вещей, Бытие как Ре|аль|ность — суть res, «вещь» (лат.): то, что от|рез|ано Тьмой от себя внутрь себя, — ведь Причина, творя, режет внутрь.

95 Дуалы «имя существительное — имя прилагательное», взятые здесь к объясненью — дань бренью-Двум, где всё — облатка-и-Суть, явь-и-Тайна. В сем мире облаток, скрывающих суть, зовя ею себя, — оболочка, фе|номен как то, что приложено Господом (Фе|осом), к ней, сущест|вúт|ельным есть — сиречь первым, сущест|вен|ным; суть, нумен — именем есть приложённым к нему, прилагательным: Суть в Сем — Второе. С тем, дабы Мир видеть очами ее, дóлжно знать: при|знак более знака, «кá|к» — больше «ч|тó»: ведь знак — суть Ум, признак — Сердце («ноу хау», успеха рецепт — «знаю как»). «Videndum est non modo quid quisque loquatur, sed etiam quid quisque sentiat, atque etiam qua de causa quisque sentiat» — «Нужно обращать внимание не только на то, что каждый говорит, но также и на то, что каждый чувствует и по какой причине он чувствует именно так» (лат.). «Постоянно слышу я, как глупцы держат речи вовсе не глупые. Говорят они верные вещи», — о том рек Монтень. Признак — Два, Ноля явь: Суть в очах. Так, учил Стагирит древним вслед, огнь есть теплое и сухое, воздух — теплое и влажное, вода — холодное и влажное, земля — холодное и сухое. Без пар сих стихии — названья пустые, облатки без сутей своих.

В паре «существительное (облатка) — прилагательное (суть)», согласной Аристотелеву закону противоречия как царю бренных очей, оба — равные единицы, монады, что дает облатке, монаде лжи (первой в очах, как уж сказано), выдать себя за Суть, монаду Истины. В древности чужды сего были дивные ныне двойные прилагательные, — коими, промеж многих, есть «огненно-жгучая» (о молнии), «много|сладкая» (о росе), «тяжко|гремящий» (о Зевсе) у Гесиода: ведь Двойку не спутать с Одним. Дуал «имя существительное — двойное прилагательное», странный пленным Вражды — эхо поры Любви, в коей прежде жило человечество: закон его есть Единство, что Рознью нам скрыто, а древним — сияло как Солнце-Любовь: Бог-и-Мир. Число пары «существительное (1) — двойное прилагательное (2)» есть число видения Двенадцать как очи, что зрят Вечность, Глубь.

96 Сиречь действующей причиной.

97 В философии Древнего Китая ему отвечает понятие «механическое сердце» — Цзи синь. Им-то был ор|ганизм — суть, живимая Богом чрез Тьму-Or|is — для Г.-В. Лей|б|ни|ц|а, в письме своем к леди Меш|эм (Ганновер, 30 июня 1704 г.) писавшего: «Я определяю организм, или естественную маш|ину [«живой труп», оксюморон: ведь естество сущих — Жизнь — Авт.], как такую машину, в которой каждая часть (опять) есть машина, и, следовательно, тонкость устройства доходит в ней до бесконечности [дал|и дурной: ведь машинная, Бога чужда, бесконечность — ю|дол|ь Сатаны; Божий Мир же имеет Конец и Начало: Творца, Корнь его — Авт.], ибо ни одна мелочь не упущена, тогда как у наших искусственных машин части не являются машинами. В этом состоит существенная разница между природой и искусством, которую недостаточно учли нынешние философы».

            Человека как личности суть — Человечность, Сердечность; а суть индивида — ум|елость: бессердный, машинный ум, ум-смерть. Умелец в себе — наше «я» в розни с Миром и Богом (живущее по закону противоречия, а не единства). В своей неотдельности от Них животное есть автоматом Природы (как зрил автомат Стагирит, автор сего понятья): все действья его — длань Природы, трудящейся через него. О бобре, возводящем плотину, нельзя сказать, что он строитель ее: то — Природа. Иной — человек. Неся дух свой как искру отдельну в себе, Миром и предоставлен себе самому он, в чем гнет человечьей свободы: ведь с Миром разъятый незнаньем его (знать — единым со знаемым быть), человек им придавлен как камнем: Мир — Кам|ень камней, Любовь Божия (чей у Индийцев бог — Кам|а; взыванье шам|ана за помощью к Миру — кам|лан|ье: лечение им как Любовию: ведь врач первейший — она. Камень сей, чуждый нам, есть Любви антипод — Вражда, Дьявола дух), — когда истинно дóлжно ему на него опираться. Сей груз сбросить с плеч и Опорой взять — можно, познав с ним единство свое и служа как Свободе: кто служит ей, есть ею сам.

Здесь лежит суть умений. Умелым, не более (как Homo faber), есть тот, Свобода кому лишь тяжесть: ведь, часть сего Целого, в незнаньи его он не сознает его как свою Суть, как Себя. Человек, осознавший сие — человек Знанья. Мудрым же (как Ноmo sapiens — человек разумный: ведь разум без Мудрости — мертв) как поднявшийся над Знаньем, — есть человек, вставший на путь свободного служенья Миру. Познание сего Пути и его обретенье — смысл жизни людской.

О Свободе как Тяжести см. также комм. 29.

98 Сан|с|кри|т, по Блаватской «язык Богов», — Солнца причинный язык (sun — англ.): Солнце — Причина; часть «кри|т» здесь — суть Хри, Солнце то ж. Крит — духовная часть Атлантиды, Огнь Греков, откуда законы свои взял Ликург и чей царь Минос — до-Отчий царь, чтивший Мать; Санскрит, Солнца молвь — критский язык.

Столп всей молви Арийской эпохи, Санскрит — язык общий Арийцев с Атлантами (как Единицы с Нолем — Десять Дом). Он — глава, чьи плоды — языки есть египтский, эллинский, латинский. Из сферы Причины глава эта, вечно жива, речи мира впрямую питает: глаголим мы — ибо питает она. Языков жизнь эпохи Арийской, слов всех, что пришли и придут на уста — от главы сей как корня: чем жарче огонь ее в слове, тем крепче оно. В век тьмы наш тьмами гибнут слова безголовые; вечны же — те, что с главой на плечах, суть живые тела. Языкам Корнь, язык сей — душа для плотú, с ней единая чрез смерти грань: душа — То.

            Санскрит был — Санскрит есть и живет. Он не в прошлом — он здесь, мир торя Изнутри как Причина, Тьма. Как корнь, нам тайный (отшедший рекою времен от нас, ведь ушли — мы), он питает все сущи языки. Слова их, родясь к жизни, входят в мир сей не по бренья цепи, как мнят ныне, — от корня впрямую, глава к голове. Так частицы матерьи впрямую творит Пустота, Корень их. Словá — эти частицы, что были б любовно чисты как Санскрит, если б бренье, куда они входят родясь, не имело плевы Силы-Розни, излом в коей их — смр|ад слов злых, в коих тонем теперь.

Атлантида — Тьма. С тем, об Атлантах с землей дивной их знаем мы чрез Платона: на нем пресекается жила Тьмы-Сердца, идуща к нему чрез Сократа от мужей Ее — Гераклита и Парменида; пресечь трубу эту — разъятьем излить Огнь ее. Тьме причастный как Благу, причастен был Веку Златому Платон и Хозяйке его, быв эпохе Ари|йской чужим. Тьме причастный как Злу, Арис|тотель, сей Арес, в эпохе сей злой был своим, точно рыба в воде: Зло, Добро ль, Тьма — Вода.

99 Сакрально спряженью Причины — Хри, Хари, — и следствья согласна, как сказано, связь букв Х (Хер, Чер|нотá суть) и К, половинной от Х. В сем — суть повести Лема «Солярис», где из обитателей Станции только один, Крис, познал чрез любовь, что не следствья их есть Гости их, что из глуби их брал Океан, — но Причина, Суть, К|ри|су представшая в облике Х|ари как совесть святая его. Силу эту, Любовь, не познав, заплатил за сие Гиб|ар|ян своей гиб|елью: смерть и любовь — суть одно, Тьма-Причина, Господняя Длань.

 

              *

Ставший в годы обычного эгоизма молодости причиною гибели своей девушки, Крис Кельвин прибывает на Станцию зрелым человеком, прошедшим немало мирских испытаний. Но он потрясен до глубин испытанием немирским: встречей с собственной совестью в лике все так же живой и все так же любящей его Хари. Встречу творит Океан. Хари эта — не та, кою Крис так беспечно не понял, а именно не возлюбил: это — Непостижимая Хари: она не оставляет возможности не Понять. Из всех обитателей Станции лишь Крис Кельвин готов, чрез борьбу и страданье, ответить на сей вызов Тьмы — Тьмой, любовью; и так отвечая — вступает в Контакт (им-то есть шаг на старый мимоид: с уходом любимой — отчизною Кельвин прозрел Океан). Сна|ут, не столь застылый душой как Сар|тор|иус, чует сие, — но, пленен сном ума, пробудиться не может для Сердца. Он мирится с этим — и, так отступив, есть компания физику, опыты коего в сути — пародия бренной науки: закланье Иного за то, что Инóе оно. «Не познав — уничтожить!» — вердикт сего монстра, убийством Иного платящего за собственное познавательное бессилье: в Причине, Ноле-Глуби — Двоицу внешнего зря, и зовя посему Хари «копией», «матрицей», коей был в сути он сам. Не таков Гибарян, чья попытка Постичь, познав крах, привела его не к казни Глуби — к убийству себя самого. Смертью собственной платит он за неспособность Ожить: Жизнь — Любовь, тень чья — смерть. Смертью собственной — в смертных очах людских — платит прекрасная в Непостижимости Хари за неспособность свою омертветь, сиречь стать человеком в понятии тех, кто не знает и знать не желает Себя (сей попыткою стать человеком, последней и высшей, и была попытка Жены сей погибнуть — использовать право на смерть, смертных Выбор). Ведь Совести, Богу вступить с преходящим в Контакт на условьях его — есть престать Полнотой быть: Единому — общим стать как Человеку — людьми. «Вы — люди, каждый по-своему — поэтому вы и ссоритесь», — речет о том космонавтам простая, как Мать, Хари, Совесть их всех.

Утерявшим, убившим невольно себя обитателям Станции дал Океан, благ, вторую попытку Обресть: не убив — Возлюбив, — в раз второй и последний: Второе есть Глубь, Оке|ан, очи чьи зрят насквозь. К|ель|вин, Совесть познав как Вин|у, шанс использовал сей: «кел|ь» — Сел|ена, Бог-Цель; прочи ж — стали убившими дважды пречистую Совесть свою: Бога, Землю, Отчизну.

 

« — Где мы, Хари?

   — У нас.

   — Где это?»

 

Совесть в нас — глас Причины, восслышать какой — быть в Контакте со Всем. Посему Гости Станции, многи — суть Совесть одна, что не словом речет, но Собой; имя «Хари», по Вишну-пуране (2:2), есть имя Причины творенья, стоящей таимо над ним, как над буквою К — Х, причинная ей: полный Кр|ест (К — ему половинна как Хаосу — Космос, гармонии зримой оплот) как Декада, число Мира, Сути вещей; Крест — число 22. Нет, не Хари подобие Криса, но óн — ее! Ибо знал он: Хари луч|ше него. Так подобий своих вечно лучше Причина, Тьма-Мать. Хари — Мать сама, Дева-Луна. Свой рассказ о предсмертном письме Хари Крис завершает словами: «Внизу было одно зачеркнутое слово, я сумел его прочитать: «Хари». Она его написала, потом замазала. Была еще одна буква, не то Х, не то К, тоже зачеркнутая» (выделено мной).

Совесть — Бóг в нас. Его, потрясен, узрел Крис в микроскопе, явившем плоть Хари ПУСТОЙ. Хари Целым была без частей. Им есть Совесть, им есть душа наша — в плотú искра Божия. Плоть мня узреть, Крис очами столкнулся с Душой, коей есть в сущих Мать.

Крис есть Ум, Хари — Сердце: Луна, Т|о|ч|ка сборки его как Причина, слог чей в Ведах — Хри (зри|мый в греческом «хри|я» — канону согласная речь: слово — Господу). С тем, его имя последственно Хри|с|е, хр|аняшая роль чья давала ахейцам победу над Троею (жертву принес и Геракл ей, на град сей идя); Крис|а — есть гавань Дельф как дверь в Феба, слуга чей был Хри|с, жрец троянский его; Хри|ста — Солнце суть. Ибо Причина и есть Солнце сущих, в Египте бог чей — Х|ар (Х|ор, Г|ор — Ор, Ноль, Солнце-Причина есть суть чья), зрим кое ж в «хар|и|зма» — «Сень Духа», в «ха|р|и|т|а» — «дочь Ра|до|ст|и, Солнца», в «ха|р|а|ктер» — «дух в теле, твердыня», в «гар|а|нт», суть опора (Г = Х), в «га|р|ем» (араб. ха|ра|м) — «вещь (rem) солнца», владыки. Х|о|жд|ение в Мекку святое — путь к Господу, должный всем чтящим Его — х|á|дж (хо|дж|у — хожу (укр.)).

«Крис» — суть «Крит», Тьмы земля (S ↔ T: кризис (cry|s|es) — «кри|т|ический», Тьма как И|зло|м; cry — слеза, вода гор|я-печ|ал|и: Тьма — Огнь, что печ|ет), царь чей М|ино|с Жену чтил, Тьму-Воду, став первым из греческих флотоводцев при жизни, умерши ж — в Аиде судьею.

Крис менее Хари как Ум — Сердца. С тем, к ней как Сердцу взошел он чрез Ум, возлюбив полной, умной любовью: Ум с Сердцем сплотив в Мир, Отчизну свою. Любовь бренных мирская — пуста: ум и сердце живут в ней поврозь.

100 Созиданье Нолем Единицы и Двух в миг единый, объемное, согласно сердечному в сути закону Единства и есть антиподом согласного умственному закону противоречья линейного (дискурсивного) порожденья Нолем — Единицы, Единицей — Двойки; его знал Платон и не знал Аристотель (как муж сей не ведал Ноля, Тьмы). Генезис начальных народов исторьи, реки-тьмы, вершится согласно Тетраксису,

 

        0 + 1 + 2 + 3 + 4 = 10,

 

как земное подобие Божьего Миросозидания, данного рядом сим (как наверху — так внизу, рек Гермес): от Атлантов, Ноля на Востоке идут Единица Индийцев-Cлавян (как Ум Сердца: Любовью сплоченная Двойка, где старше Славяне как Сердце, Индийцы ж — как Ум младше) и Двоица Египтян (как явь Сердца, Ноля: ведь Два — явь его нам), а на Западе — Двойка Ацтеков и Майя (вот слово санскритское!); от Единицы и Двух разом — Греция, Тройки земля (жившая по двум законам: Ликургову, Двойке (ведь Спарта есть Два), и Солонову, Единице; их сумма есть Три); от нее — Рим, Четверка (как дух, отвержденный утратой в меч римский как фаллос железный: Дух — Фалл). Четверица, конец сего ряда, глухим тупиком вершит Древность — Круг-Мир, Десять пал в Рим-Квадрат: Суть — в не-Суть, тень свою, Сердце — в Ум, Пана смерть как Вселенной в очах (to pan — всё (греч.), Мир. Знак сему есть ром|античность: присущее Риму (лат. Ro|ma: Ум — явь, Сердце — Тайна) стремленье Назад как тоска по Античности чистой: облатки по сути, по Сердцу — Ума, в чем и есть романтизм). Врат сих лик есть Мессúи смерть: Истину, коей был Он, не узнал мир, закрыв тем врата в Древность, Истины край.

Порожденье страною страны по закону Числа не есть труд в духе Прокловой эманации как перетока: количества, не творящего нового кач|ест|ва, сиречь числа (ведь монаде сей, шару, присуще кач|енье по Божией Длани; кач|ает — Вода, Тьма-Одно; накачаться — налиться; неполность — некруглость: монады обломок); оно есть творением сути одной от другой через Тьму: бытием — без матерьи. Так Двойка-Египт творит Грецию-Тройку лишь тем, что он есть; осеняя собой ее, он — не она, ведь, творя, не излился, оставшись собой без потерь.

Единица — Индийцы-Славяне: о тех и других в книге сказано.

Двойка — Египт. Явь ее — Пшент, земли сей корона двойная. Двойное устройство Египта, какому согласна она, есть Ноля знак, Смерть-Жизнь: ведь Египт был землей живых-мертвых. Слово, обозначавшее Египт как основу его, долину Нила, переводимое как Родина («то, что родит», «мать»), по сути — «н|ут|ро», «чресла», число чье Два. Тьма, Египт и был «черной страной» по названию, в мифах чьих нету потопа: ведь Двойка, Египт — сам Вода. Иероглиф «Египт» был двойной иероглиф «страна»: ведь Египт — двоестранье. Согласным с ним был фа|ра|он — человек-бог, Два.

Двойка — характер египтский, о коем рек римлянин Аммиан Марцеллин: египтяне «легко приходят в возбуждение по любому поводу, спорщики и жестокие упрямцы. У них стыдится тот, кто не может показать множество шрамов на теле за отказ платить подати, и до сих пор не могли еще изобрести орудие пытки, которое могло бы у какого-нибудь закоренелого разбойника в этой стране вырвать против воли настоящее его имя». Имя, Сути покров — Двойка, кою Египт чтил за Суть.

Знак объятости Двойкой Египта есть главное у Египтян представление о невозможности жизни духа, kou с распадом плоти, к бренью данной — с идущим отсюда законом последнюю эту в посмертии, му|миф|ицируя, оставлять как нетленный залог его небесного блаженства. С тем, тело и дух зримы были Египтом как слитные и нерасторжимые полюса Одного. Знáком Двойки в картине Вселенной являлись два мира ее, где мир лучший, «тот» (вестник чей — Тот, Гермес),  звался Дуа|том, «Вторым»; да к тому же согласный сему парный сущностей счет: право — лево, верх — низ, мужское — женское. Столпы, из коих сложён человек — тело, Ба (душа), имя, тень и Ка (двойник), — разделялись в посмертьи всецело к отдельному, Двойке согласному, бытию. В Книге Мертвых умерший — по сути Ос|ирис, Тьма-Ос|ь — с тем есть «дважды живым», «дважды юным»; о приношениях в их безупречности сказано, что они «дважды чисты». По Египту, несем мы два сердца в груди — иб и хат. Двойкой (глубже — Нолем как Не-Сущим) была «негативная исповедь» («исповедь отрицания») Книги Мертвых, в которой умерший клянется в несовершеньи греховных деяний, число коих 42 — суть Двойка, четное (истина, говорил Аристотель, начинается с отказа от заблуждения; исповедь — Истины глас). Зал, где в круге того ж числа судей на троне сидел бог Осирис, верша мудрый суд, звался Залом Двух Истин: Ноль, Истина, в сей земле Двух — Два. Итог жизни нашей земной был Египту не знавшею среднего альтернативой «блаженство — погибель», Двумя; и в рознь Грекам, не ведавшим жесткой черты между Этим и Тем (ибо боги ходили у них по земле и делили со смертными ложе, герои спускались в Аид), — оба мира, Иное и Это, Египет зрил в розни, спрягал же их лишь фараон, бывший Третьим, Звеном (так крепит Мир Бог, Клей). Зрачок, ока суть, черную нам, белым звал египтянин: что нóчь нам — ему было День: День-Причина, Хер|ý, очей Огнь.

Что для Индии есть Единица, Египту то — Два. Осевая Гора его (Меру — Индийцам) — двойная, делима на западну, Ману (вот Индии знак!), и восточну, Ба|кау.

Два, Женщину, кажут египтские боги. Так, Хнум, бог-муж, был в граде Эсна и богиней Не|йт, женой-Тьмой.

Враг Египта — был Двóйки враг. Здесь Эхнатон, что богов сменил богом одним — атеист, явь над Тайной поставивший, свет — выше Тьмы. Два, Египта число — число грани; миров грань — смерть: Бог, грань как Глубь. Грань меж Этим и Тем, смерть есть скульптор Египта, жизнь чья была вечной борьбою с пустынею, вором египтской земли — тонкой кромки при Ниле-отце. Борьбой сей был Египт жив и тверд, без конца отрывая себя из песка; творим смертью, Египт знал ее и любил как Жизнь, дателя силы своей: враг — друг истинный наш (смерть крепит нас, когда от нее не укрыться и выбор один наш — герóйствие. По Ксенофонту, фаланга бойцов должна быть толщиною в бросок копья: в смерть как фронт чистый, без тыла, чтоб смертию крепок был всяк). В том Египта с Намереньем связь, суща в силе великой его (чей оплот был жрецы), в долгой жизни и в дивном векам трудолюбьи людей.

Три как Греции суть зримы нами в трехчастном делении ее на демиургов, евпатридов и геоморов, и в том, что землú сей душой был союз Единицы-Афин (миросущного града, под Мудростью сущего как Ум под Сердцем) и Двоицы-Спарты — Три в сумме своей. Что Гомер|ова суть — Единица, являет Гемер|а, День, главное слово его, и что Спарте, столице Двух-Тьмы, Гомер не был столь свят, как Афинам, земле Единицы, признанье стяжав здесь позднее, чем в них.

Град Афины суть Ум; Спарта — Сердце; союза их Суть — Сердце-Ум: Мир, Эллады Оплот.

 

Вот знаки согласья Афин Единице, а Двоице — Спарты. Афинам они таковы:

 

• Закон Афин был Ум, Единица-Муж, Со|л|о|н|а суть, беззаконие ж — Сердце, Не-Ум, Муд|рость, кою безумьем (mad) мнили они и за кою любили карать. Так, с Гомера, писал Гераклид, афиняне взяли 50 дра|хм пени как с сумасшедшего, Тир|тея звали помешанным. Дарий, царь персов, недаром писал Гераклиту: «Эллины, я знаю, обыкновенно невнимательны к своим мудрецам и пренебрегают прекрасными их указаниями на пользу учения и знания» [= ума].
• Афину, верховну богиню свою, от какой ведет имя сей град, чтили страхом они: так пред Сердцем дрожит Ум.
• Срединой Афин был Акрóполь — холм дрожи сей. Так на горе дрожал Зевс, Ум пред Сердцем, Женой как хозяйкой долин (господа их, Тьма та ж — Вакх и Пан).
• Старт расцвету Афин при Перикле был дан их победой над персами (Света — над Тьмой, коя Персии суть: Тьма — Восток), до войны ж и победы сей, кроме Солона, Афины не ведали мудрых: так пуст Ум без Сердца. Что был сам Перикл, огнь Афин, Единицею, явил наставник его Анаксагор, Ум зря корнем всего.

 

Аргументы для Спарты:

 

• Само ее имя означает «рассыпанная» — сиречь разбросанная, разъятая на островки: Два, Тьма — многости корнь; имя «Лаке|демон» — Двойка та ж.
• Как и грáды Жены древней, Спарта — суть град на равнине, без стен. Рек Ликург: «Если город укреплен людьми, а не кирпичами, то у него есть стены!»
• Спарты строй властью был двух царей.
• Законы для Спарты Ликург привез с Крита, земли Материнской. Их он скрепил смертью своей, Тьмой, решив умереть, чтоб не дать изменить ни один.
• По законам сим, в Спарте царил культ Жены, Тьмы.
• Ликург был второй сын отца своего, власть принявший от первого, старшего сына, скончавшегося не оставив детей на момент своей смерти.
• Известно, что в столкновении с врагами законов, введенных им, Ликург лишился глаза, зря в мир половиной очей.
• Законы Ликурговы были неписаны: писаны не на скрижалях, но в сердце, суть чья — Тьма. Лишь Сердце, Твердыня, скрижали не ищет себе, Ум — напротив.
• Народ по законам сим был выше личности: Два — Единицы.
• Столпом воспитанья спартанца была хитрость — Тьма как завеса: «не пойман — не вор».
• Тьмой-Двумя были криптии в Спарте — вершимое тайно убийство илотов, рабов.
• Праздность, свойственная спартанцам в их мирной жизни (все время какой отдавали они танцам, играм, охоте, гимнастике), была печатью Свободы — Ноля как бездельника в мире не-Дела. Преданье гласит, что когда один спартанец, побывав в Афинах, узнал, что там осудили человека за праздность, он попросил показать ему осужденного за любовь к свободе.
• В бой спартанцы шли под звуки флейт — дудок Пана.

 

Единицу поправши как Спарта Афины, софистика философию, — Двоица ввергла страну в суицид, распылив ее. Но тем Эллада жива! Дух ее, мног в сердцах и един, полнит мир. Ею, мудрой, мудры, ею, сильной, сильны мы, ее красотой мы прекрасны. Элладу развеяв, Бог тем обессмертил ее.

Свет и Тьма — Единица и Двойка. В слиянии их они Троица, Мир, неслиянны ж — Двенадцать как Очи, что видят его. Греция — обе суммы сих. Здесь царь Искусства — Гомер, Свет, что, плотью слепец, — духозрящ («Разум, — рек Августин, — есть взор души, которым она сама собою, без посредства тела, созерцает истинное»). Зев, Бездна — по-гречески «хаос»; его как Начало рожденным зовя, но молча о Родившем, воспел Гесиод, за Гомером второй над Эллинами. Рек в «Теогонии» он:

 

         Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса,

         Ночь же Эфир родила…

                                    …с Эребом в любви сочетавшись.

 

О бессмертных пел первый, Гомер. Но второй, Гесиод — теогонию дал как систему Эллинам. Земля, боги, свет — в ней из Тьмы. С тем, посмертный итог наш — по Грекам, Аид: изо мрака придя, дóлжно нам и уйти в него. Вилл Дюрант пишет: «Отделившись после смерти от тела, душа витает бесплотной тенью в Аиде. У Гомера [как первого, Свету причастного — Авт.] наказание в загробном мире несут только души закоренелых преступников и святотатцев, остальные — святые и грешники вместе — делят равную участь, бесконечно скитаясь по мглистому царству Плутона. С течением времени среди беднейших классов Греции возникает вера в то, что Аид — место искупления грехов; Эсхил изображает суд Зевса над мертвыми в Аиде, где бог карает виновных, но ничего не говорит о воздаянии праведным. Очень редко находим мы упоминания об Островах Блаженных или Полях Элизия, где вкушают вечное блаженство души нескольких героев. Мысль о безысходной участи всех умерших омрачает греческую литературу и делает жизнь менее яркой и радостной, чем она могла бы быть под таким солнцем» (курсив наш).

Явь единства Диады-Египта и Греции-Тройки — единство богов их. Сказал Геродот: «Вообще почти все имена эллинских богов происходят из Египта», — читай: сами боги — оттуда идут. Он писал также: «У египтян Аполлон называется Ором, Деметра — Исидой, Артемида — Бубастией» и пр. Связь земель сих, Двух с Тремя, явлена и применением Египтянами греческого языка как третьего в равноправное и неотдельное дополненье к двум собственным видам письма: иератическому (сакральному) и демотическому (народному): Греции-Трех — к Двум-Египту как лону ее. Лик сей практики — «стела Роз|ет|ты» (Рос|а, Рóз|а — Тьма, Ноль) плита из черного баз|аль|т|а, где на трех письменах сих изваян декрет в честь Птолемея Епифана. Над ним — повеление: «Этот декрет, выбитый на твердых каменных плитах в трех видах письма — иероглифическом, демотическом и греческом, должен быть выставлен во всех больших храмах Египта».

Орфизм как Ноль-в-Трех — Корень Церк|ви (от circ|us — Цикл, Ноль), Посвященья для всех. Ибо в Индии, Единице, и посвященье было для единиц (кои были брахманы, мужи одиноки), в Египте — для касты немногих (жрецы) как святимых Нолем сутей Двойки. Рим, Мужа взведя над Женой, Орфизм как Мудрость всем сменил общим невéденьем: Муж, не-Жена, сам в себе есть не-Веденье, сущий у Двойки в плену: Свет — у тьмы.

 

               Виды древнего Посвященья и суть их

 

Страна	Число ее	Вид Посвящения
Индия	1	Мудрость (Жена) для одного
Египет	2	Мудрость для немногих
Греция	3	Мудрость для всех: истинная Церковь
Рим	4	Невежество (Бог-Муж) для всех: Церковь ложная

 

Производность от Греции Рима ясна в нераздельности их мифологий как в сути — одной. С тем, звено их спряженья, Э|н|е|й, Силы ради из мягкой плотú стал духовною Твердью, взят в Вечность на грани двух мифов богами, едиными им.

Рим — иной, чем Эллада: Тетрада — не Тройка, но с тем — и она: Четырех корень — Три. Связи сей меж Элладой и Римом явь — Цезарь, дух римский, горд тем, что чрез Юла с Олимпа вел род свой. Связь ту же являет Плутарх, в своих «Параллельных жизнеописаньях» дав пары взаимоподобных мужей стран сих; о ней глаголит Гор|аций, о Греции, Римом плененной, сказавший так: «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила», — как форму пленит суть.

Явь Римской Четверки есть римское право — закон как кристалл: Дух как буква, в утрате Себя. Четверица — утрата сия, явь чему имя Ro|ma, несущее Тьму как Второе: слог ma, тайну Суть. «Заду­манное идеально, возвышенно, — грубело, ове­ществлялось. Так Греция стала Римом, так рус­ское просвещение стало русской революцией», — рек Пастернак. И сказал к тому: «Следствиями ее [революции] стали «бесчеловечное владычество выдумки» и «колдовская сила мерт­вой буквы». Ведь сказано древними: Littera occidit, spiritus autem vivificat — «Буква убивает, а дух животворит». Утеряв Дух, Движенье-Жену, Рим — букв мертвых колдун: эгоист-Муж. В нем ярки мужи, блёклы жены; как Муж, он религию Отчу явил: Крестом смерти — ко смерти грядущей ее.

 

101 Рознь меж Индийским письмом знаков (и Славянским, ему парным) и письмом ликов египтским — плод разного преломления Единицей Индийскою и Двойкой Египтской Ноля как Сути Санскрита: из двух этих числ Единица — покров, что как перст кажет Глубь, Двойка же — покров-Глубь, образ-Суть: явь как Ноль для очей. Сим угодным для ока и есть иероглифы, дом чей Египт, Тьмы земля: они суть не вещей имена — вещи сами. Санскрит как единый язык Ноля и Единицы, Атлантов с Индийцами — молвь слов Арийцам: Ум — Го|в|ор; Санскрит как Ноля с Двойкой молвь, речь Египта сердечна — очей речь без слов, коей есть изваянья вещей, иероглифы: Ноль и Два — Тьма, Очи-Речь (ведь как Вак — Речь Она). Тьмы полн, таков коан, па|рад|ок|с как врата в Недвоимость, ко Ан (un — не (два)). Чрез коан шагнуть в То — очьми слово пронзить как Предел (Хуа Тоу — кит.):  в Сердце, Ко|хан|ня (любовь — укр.) войти, Ум с|мир|ивши («ан» — «хан», царь: Единый — царит). О том сказано:

 

Попытка понять коан логически [= умственно — Авт.] неизбежно ведет к противоречию. Это противоречие играет важную роль в постижении своей истинной природы (природы Будды). Ученик, получивший коан от мастера, пытается решить коан всеми возможными способами и «подключает» все больше и больше сил для решения логически неразрешимой проблемы. В результате, когда «отключаются» все пять чувств, ученик пребывает на стадии, именуемой в йоге дхарана. Это действительно замечательное состояние, поскольку коан и ученик в нем остаются один на один (плюс некоторое блуждание ума). Если ум ученика достаточно «зрелый», то однажды блуждания ума затихают и остается лишь коан. В этот момент коан и ученик — целое, ученик испытывает проблеск реальности, известный как просветление или са|т|о|р|и. // Для работы над коаном необходимо, чтобы вы изо всех сил старались разрешить его; а это возможно, если вы будете просто рассматривать коан, не размышляя о нём. Чем чаще вы будете вновь и вновь возвращаться к его смыслу, тем более трудным станет решение. Две ладони, ударяя друг о друга, производят звук; а каков звук одной ладони? Вот один из коанов. Если вы решите, что такого звука нет, вы отказываетесь от своей неповторимой возможности. // Для тех, кто далек от дзэн, коан представляется сущим вздором. Интеллектуальная гимнастика, сколь бы возвышенной или утончённой она ни была, никогда не может разрешить коан; фактически он и даётся для того, чтобы побудить ученика выйти за пределы интеллекта. Не работайте более чем над одним коаном за раз, не обсуждайте его с кем бы то ни было, кроме своего учителя. Просто смотрите на вопрос, не думая ни о чём другом, не пренебрегайте своими повседневными обязанностями, но употребляйте для решения коана любой свободный момент (выделено нами — Авт.).

 

102 Раскопки 1900 года на месте Кносского дворца, названного Eva’нсом дворцом Миноса, явили Женскую суть его. Знаки ее есть:

 

·        Устройство оконных проемов не в боковых стенах, обычное ныне, а в потолке: ради света Того, Тьмы-Жены, трансцендентного (должного нам как Суть наша: «Я есть То»), — а свет боковой имманентен как Это, Муж-огнь с эгоизмом его. Те же верхние окна являет дворец Элевсина: Вакх, царь его — То, Тьма.

·         Сужение кносских колонн книзу (в отличие от расширявшихся книзу колонн всех трех ордеров патриархальной Греции: ионийского, дорийского, коринфского): Опора-Вверху, Ноль сужается книзу, а Муж, дольний камень, сужается вверх.

·        Орнамент дворцовых стен, чаще всего в виде волны или гибких спиралевидных завитков (род такого — восточный тюр|бан). Кругл собой, он являл в сути Воду, Кар|ану (подобно узору ма|н|дел, где зрил Юнг самость нашу; немецкое «kar» — цирк); сменивший же его ахейский орнамент «бегущий (иль плещущий) квадрат» — явь Мужа как мертвой (застывшей) воды. В целом, женосущное искусство Крита и мужесущное а|хей|ское (микенское — от «златообильных» Микен, Агамемнона; «а-хея» — не-Гея: не Сердце — Ум, Муж) искусство являют собой два противных один одному типа линии: седечный — и умный, искусство — и средство письма; и с тем первый подвижен и мягок, второй — косно-жёсток. Причины печать, первый тип зрим в вол|юте эллинской: мотиве вол|ны, свитой к центру как Глаз — Очи-Тьма.

·        Отсутствие зримой системы в расположении комнат и зал — Хаос-Мать во плоти.

·        Наличие среди убранства дворца статуэток, изображающих женщин со змеями: Жена — Змея, Мудрость-Тьма.

 

Явь Жены есть сам облик критян, коих греки, как и финикийцев, звали Phoinikes — «пурпурными» иль «краснокожими»: вроде Атлантов, известных как «красная раса». Жене та ж есть лаб|рис, двойная секира, важнейшая в критской религиозной символике. В числе дошедших до нас женских черт Крита вспомним особо обычай прыжков чрез быка, знак владычества Матери, Коровы-Сердца над сыном, Умом как Быком. Пример Спарте (для коей от Крита Ликург взял законы), Крит сутью имел Атлантиду; и «Крит|ий» — о ней диалог, оборвавшийся в месте, где Зевс берет слово: творец Атлантиды — Жена, Мужу ж должно молчать посему.

Тьму как суть слова «Крит» зрим мы в слове «крит|ический» — Тьмою ч|рев|атый. В критических точках мир терпит раскол и всплеск Тьмы, Глуби рушащий. Так-то в «Солярисе» Лема покров свой крушит Океан.

103 Имя это по истинной сути своей есть Дий|а|вол — «Зевс-тьма»: Зевс Эллинам был Дий (Дей) — «творец», «тот, кто дей|ствует (діє — укр.)», День-Ум, Отец (Зевс-Отец — как Юпитер, Zeu pater у римлян; Папа|й, Скифов бог главный — Зевс Геродоту); а «вол» — корень Тьмы, зримый в «вол|я» (Тьма — Воля), «вол|на» (Тьма — Вода) и «вол|юта» (колонн завиток волновой, от Атлантов пришедший к Эллинам). С тем, «Дьявол» в начальном значеньи своем есть «Зевс темный», иль чреватый Тьмой как Вторым: Глубь — Второе в сем мире облаток. Так День, гераклитовский Логос-Огнь — Ночью-Причиной чреват: Бытие — Небытьем; так чреват Зев|с Афиной: Свет — Матерью-Тьмой, кою Зев сей сглотнул.

Сглотнул — в страхе: таимая, Тьма — Суть его, пред какой он дрожит. Пары римской «де-юре — де-факто» корнь тут: Зевс де-юре Эллады был бог, а де-факто — им были Афина (что вышла из главы его — из Ума Сердце), Матери лик, кою Зевс не сдержал в себе, — и Вакх, Тьмы бог женосущный. Зевс был номинальный глава, а сих двое — реальны, и вечно звал Греков к себе Элевсин! Вечно он, темн, жег души тра|ге|ди|ей, «песнью козла», Пана, ужас чей был всеохватен: to pan — всё. Так страшен был Грекам Аид с мрачным царством его; так страшил Посейдон их, Воды бог: Вода — Тьма; и братьев сих Зевсовых паре (Два — Тьма), живших в царствах своих — не указ был Олимп. Чтя богов Тьмы по сути, а Зевса по форме, Эллины и были — лжецы. Крив был сам их Оракул, на лжи утвержден сам Олимп: Зевс не сел бы на нем, не будь Рея с обманом ее как плодом Геи, Тьмы.

О Зевесовой сути как Необходимости (Ума, Отца: ибо Сердце — Мать) рек у Эсхила в «Прикованном Прометее» Гефест:

 

А я посмею ль бога, кровно близкого,

К скале, открытой ураганам, пригвоздить?

Но должен сметь. Необходимость властвует!

С отцовской волей строгой тяжело шутить.

 

Зевс с Отцом христиан — Умы оба безматни; с тем, оба они — Ум Ума, Дьявол злой. Он — не Змей — совершил самый первый в сакральной исторьи обман над Адамом и Евой, сказав, что умрут оба, съевши от древа познания. Змей же, гонец Материнский, Ум Сердца, раскрыл ложь сию — став, с тем, первым, кто истину рек, раскрыв людям, что Папу не смерть их страшит, но вкушенье от дерева Жизни — как в Жизнь ход: из Двойки — в Одно. Ибо оба сих древа растут в центре рая; в единстве его — есть Однó они: Познанье — Жизнь! К ней воззвал Змей Адама и Еву, не живших, но бывших в Раю — как его постояльцы, бывальцы, о чем глава Библии первая, Уму согласно зовясь «Бытие». Мать чрез Змея (Змей — Мудрость) звала Людей Жить — Отец, в зависти мрачной к возможной свободе их (ведь Жизнь — Свобода), сокрыл от них зев|ом своим этот Зов.

Как же может быть благ тот, кто лжив? Лжец в одном — лжец во всем: в капле — сущ океан. Рек Монтень: «Каждое наше движение раскрывает нас. Та же самая душа Цезаря, которая проявилась в воинском искусстве во время битвы при Фарсале, обнаружила себя и в его досужих и любовных похождениях. О лошади мы должны судить не только по тому, как она несется вскачь, но и по тому, как она идет шагом и даже как ведет себя, когда спокойно стоит в своем стойле».

104 Осквернение Тайны, Причины реченьем Ее (имя Бога, реченное всуе) — суть бранных слов матер|ных: Причина — Мать, Глубь, что выйдя вовне — пол-Себя: не Любовь — Вражда, Брань (борониться, браниться — бой весть). Так от Ху, бога мысли реченной (Египт) — бранность «х…й»: Тьма-Мать — Фаллос («х…й» — «хер»: имя Х, Тьмы-Причины; «херý» — день (ег.)); «Эль», Бог, в огласке — «ел|дак», тот же х…й; от соития Бога с Собой, плод чей Мир, Фак|ел, — fuck; от санскр. sat  — «с|сат|ь»: Водой изливаться как Истиной, Тьмой (моча — сеч|а (укр.): Воду терять — Полноту сеч|ь; мочиться (разг.) — сик|ать); от «муд|рость» — «муд|ак»: муд|ья — яйца (мужские), ведь Мудрость — Я|йцо (как Жена); Г|еб|а, Юно|сть как мера живых (так юн Кри|шна в 16 лет вечных своих; uno (лат.) — суть младое вовеки Одно: Бог-и-Мир), в оглашении — «е..ля», безмерность, что старит до срока: е…ать — по|гиб|ать, изливая зазря семя, Жизнь. Выброс Духа вовне, мата суть — остуженье его, из горячего Сердца творяще Ум-х|лад как из Жизни — Суд|ьбу, Дол|ю вместо сей Милости: «дол» — Н|из, Зло; «доля» — часть: Зло перед Целым, Добром как постылое нам.

Оглашение Тайны (гла|ша|т|ай (sat-тай — «тай, Sat, Тай|на!») — ша|т|ает мир) — зло: Тайна — Бог-Мать, Тьма-Благо. Безмолвье, Сова-Тьма — Любовь; речь звучаща, сама в себе взята — рознь, sva|ra (глас, звук — санскр.). Глас уст — п|уст, коль Сердца лишен: то Про|кр|уст-не’God’яй, Суть членящий; з|вон — вон|ь, выйдя вон; речь есть го|речь, то|ска; го|вор — вóр нам; т|рубить — Сут|ь рубить явью тленной; труба — глас Суд|а. Бог и Мать — тьма глаз злых; не чтить Их, Глубь — есть ум утерять рознью с Сердцем, каким есть она. Огласитель — враг Глуби, Себя: Глубь — Я наше. Таков осквернитель могил, вырыв прах — Тайны часть как часть Силы на гóре себе: Тайна — Тьма, Сила-Шило («мог|ила»  — суть «место мог|ущества, с|илы», Кибелой хранимое: mö|g|en — м|очь (нем.); rip, могила (англ.) — pir, огнь (греч.): Тьма ж; святых останки — мощи: Тьма, Мощь; gr|o|v|e — могила (англ.) едино с gro|th — рост: из предков, могил, как из корня (Суть чья — Th|eos, Бог) мы растем: Сила — Ov|o, Яйцо-Корнь; по|г|ост, сиречь кладбище, место могил, — слово ост|рое, гóст|ре (укр.)). При прочих равных условьях в сем мире достойнее — старший, к могиле ближайший: до|сто|ин|ство — Сила. Кто жив в мире сем, преходящ, мертвый — вечен: смерть — Вечность как Сила сама.

Зло — Огнь-в|Он: Бог, что стал Сатаной. Оглашеньем огня, злобой Отчей, кали|ма Земля в потепленьи глобальном, сбить кое — вернуть душам Огнь: Глубь-Жену, Тайну-Мать.

105 Указуя Декаду, дека|брь как двенадцатый месяц — Двенадцать. Так Мир кажут Очи, что видят его: Додекаэдр — Десять, парны ему. Лик сей пары, единой в себе (Мир сущ ради Очей, Очи — ради него), есть, как сказано уж, 22, Мир-и-Очи: число Мудреца, Солнце в небе (число Христа, коим крест-накрест делúм год и с ним Зодиак) как срединный разрез Четверицы (числа матерьяльного, полного Духа в себе, как Квадрат, черн внутри, Круга полон), скрепленный Причиною, Тьмой. Так крепит Она, Мать, параМпару — цепь Мудрых, где Солнце — люб|ой.

106  Ибо в Боге Диавол есть Благо. О мраке, каким есть Идея в себе, Дьявол-Зло, — рекут мысли о черных плодах ее, идеологии и идеологе; вот они. «Идеология отличается от просто точки зрения тем, что она претендует на обладание либо ключом от истории, либо разгадкой всех «проблем мироздания», либо окончательным знанием скрытых всеобщих законов, управляющих природой и человеком. Научный аспект в идеологиях вторичен и проявляется в них ради придания им формы неопровержимой доказательности» (Ханна Арендт. Наука в миру, повторим, есть слуга Сатаны). «Идеолог — это один из самых опасных человеческих типов, ибо он, сам не сознавая того, становится рабом умерщвленной части его самого; и это рабство неизбежно стремится внешне превратиться в тиранию» (Габриэль Оноре Марсель).

107 Отличье Машины от царства животных, стоящего, как и она, на ступень ниже нас — в отрешенности искры сей от Огня-Духа (в чем наша свобода). Животных дух — с Ним не разъят: он суть дух групповой, многих дух, их держащий на привязи; Дух высший, Бог — есть Дух всех.

108 Рек Паустовский об этом-то вúденьи мирового многообразия, где часть — Полна: «У любви тысячи аспектов, и в каждом из них свой свет, своя печаль, свое счастье и свое благоухание». Платон в своем «Критии» пишет о «многосторонней доброделели души»: суть души — Мир, Брильянт как Ал|маз, ограненный Творцом, Б за А. О Любви, огне Алкивиада (любимца Сократова: сердца при Сердце сем), Плутарх сказал посему: «В его поведении и нраве было очень много разнородного и переменчивого».

               Мир как Всё, Шар-Любовь, в очах вечных — во бренных есть Лучшее. Сказал Жуковский:

Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье, 

Как сон пленительный, вся жизнь моя текла. 

Но я тобой забыт, — где счастья привиденье? 

Ах! счастием моим любовь твоя была! 

Когда я был любим, тобою вдохновенный, 

Я пел, моя душа хвалой твоей жила. 

Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный: 

Ах! гением моим любовь твоя была! 

Когда я был любим, дары благодеянья 

В обитель нищеты рука моя несла. 

Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья! 

Ах! благостью моей любовь твоя была! 

                                                                     («Песня»)

 

Мир, Всё как Суть нáша, есть Лучшее в нас; лучшим быть — есть быть всем. Миром будучи в сути своей, в нем мы тайно — везде; попасть в часть его всякую, Мира мир — есть дать Любовью ей явность как сфере своей. О сем спрошено: «Дует ли ветер в поле, когда там нет человека?» — ответ на что: да. Ведь, отсутствуя в нем в очах бренных, в нем сущ очам видящим он как Мир в части своей.

109 Образом этого нуменального движения в материалистической квантово-механической картине мира есть изотопический спин (от англ. to spin — вращаться) как внутреннее вращенье частицы: вращенье-в-себе, внутри места, которое занимает она, противное ее внешнему волчкообразному вращенью на месте, сиречь поверх Сути, вращенью-для-нас, представимому топологическим спином, сущностно соотносимым с паденьем обычной, феноменальной капли: точащая камень паденьем, она — сверло, б|ор.

110 Суть единства сего вот. Пилоты земных кораблей (мастера своих дел: ведь пилот — корабельщик — есть тот, чей корабль — Дело), как зрит обыденный ум, в целом не обусловлены профессией. Они вольны исполнять ее или оставить к иным, в них ища мастерства. Судьба сих людей зримо не дадена Свыше, и только для малой их доли понятие «дело жизни» исполнено горнего смысла. В действительности ж Бог, Царь всех сущих, имеет для всякого строгий в своей однократности Замысл, предписывающий ему единственное Дело. Однако безбожный субъект чужд Творца, посему изволенье Его подменяет он произволом надменного личного эго. Вот почему торящее пути земных пилотов (к какой бы профессии ни относили они себя) Намеренье Божие руководит ими тайно и исподволь.

Путь Гуманоида-Пилота эр|ы Контакта тверд как Намереньем заданный явно. К Полету родясь, он Пилот еще в лоне своем. Жизнь Пилота Намеренье предназначает Кораблю и исполняемой при его посредстве миссии Контакта. Но и Корабль имеет собственную жизнь, коя подчинена делу Пилота. Тем самым, две жизни, Пилота и Корабля, Тьма сплавляет в единую суть. В сем единстве Пилоту Корабль не есть внешним, он — внутренний огнь: огнь второй, что сияет в единстве с душой, огнем первым, по|к|ор|ный ему; и покорства сего суть — Свобода-Любовь. Так, любя, мы любимое это как огнь в себе носим; и мнóгих любя — сколь их есть, столь огней и несем как един Огнь.

Свят сплáв сей! В нем жизни являют тот синтез, в котором нельзя мнить Пилота «живым», а Корабль «мертвым», но оба — рáвно живые (едины так плоть и душа; так седок слит с конем, и душе нашей сердце — седло). Ведь машина, рожденная Полностью, Миром, есть не механизм (суть чья — часть как глава) — организм, несоставность, Суть чья — Бог; без Бога ж машина, пуста — механúзм есть, состáвное (им, Антифонту вослед, мыслил Локк государство: не Господа плод — договора людей, Дьявол сýть чья). Живое творя, организмы творит сердцем Бог (ведь Он Сам — Сердце); мы ж без Него — механизмы умом созидаем; труд Божий и наш — организм: ибо с Ним творя — сердцем творим. То — Корабль (втайне живость машин знаем мы чрез любовь к ним и ненависть, точно к живым; Корабль — явь тайны сей). Монадичен, он сердце имеет свое, — но Пилоту подвластное, как сердце наше — Творцу, и как сердце коня — седоку, коему верен конь (так един Буцефал с Александром), без слов зная волю его (так Феаки, народ Посейдона, имели суда, путь свой знавшие сами. Царь их — Ал|к|ин|ой; звался так комментатор Платона, водивший умы в сердце это). Пилот, как Намеренья линза, Им правит и ходом, и тканью машины своей, произвольно, иль волей своей-и-Господней, сгущая ее до физически-видимой иль возвращая в эфир, ее суть: как телá, и Пилот и Корабль его верный — эфир. С тем, вопрос, чéм составлен Корабль сей мо|мен|т: вещество или свет он (вопрос Аристотелев бренным, берущим, деля, половину одну; Гостям — ложный, берущим их обе в любви к Одному: Миг, Тьма-Ма|ть — не делúм на куски), — относúм к обстоятельствам Гостя, неведомым нам, ибо óн господин нам — не мы ему; но коли плотен Корабль, он (как рáвно и Гость, плоть кому есть Контáкта костюм лишь) таков нам явления ради. Хоть создан Пилотом Корабль, нарождаются и умирают они в миг един: Миг — их время. Связь их — пуповина Любви: Духа нить, звездный мост меж любящими, чуждый преград. Мост-то сей зря меж Мо|н|икой, матерью Августина, искавшей ему покровителей в вере, и Августином, — епископ, к какому пришла она с этой целью, устав объяснять ей, что Августин сам способен обресть Путь, сказал ей: «Ступай: как верно, что ты живешь, так верно и то, что сын таких слез не погибнет».

111 Любовь (Мир, То-Полность — учил Эмпедокл) в мире нашем лишь гостья: чужда Полнота ему, коя она; и от лона Любви мы, оставлены ею, впадаем в страдания лоно.

Иное, То — Гость в мире сем. Им есть Гости антрóпны. Входя в бренья круг, они Силой духовной (покорством ей полным — стяжая покорство еé им) свершают в смотрящих очах созерцательный сдвиг 1 : 3 ® 2 : 2, побуждая их видеть; с отходом Гостей — и с тем Силы — сдвиг сходит на нет, и мы смотрим опять. Силы акт, Контакт есть переход точки сборки (Луны очей наших, крепящей в единство и очи, и Мир в них) в иное, отличное от начального положение без закрепленья его; месту новому точки согласен в очах новый мир. Закрепленье сего положенья с возможностью произвольного перехода из одного в другое («быть там или там») либо одномгновенного пребывания сразу в двух («и там и там»), согласное закону единства различья — есть то, чем из сути, пассивной пред Силой, каков есть невольный мирской контактер, творим видящий, маг как активно-духовная суть.

Мага — виденье суть как над Силою власть чрез покорство. В Контакте же мы, Силе чýжды — подвластны ее без господства, пустые рабы.

 В чем картина Контакта? Она  нам дана Михаилом Булгаковым в темном романе его (гл. 1 — 3). Вол|анд, Тьмы ма|г как Сын ее, Дья|вол, пленит двух людей (Берлиоза, Бездомного), дав им, пронзив времена (ибо виденье — выше них: Тьма — тьму торит), зрить Христа. Погруженья сего в Очи символ — а|Л|Л|ея беседы их, коей приходит к ним б|лея|ть Козел, Сатана: как два ряда дерев, разделенных дорожкой, она — лик деленья Любви 2 : 2, пополам. Окончание виденья — с тем и Контакта — дается словами: «В аллеях на скамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники», — где об аллее, как чем-то одном, речи нет уж, но явлен квадрат в разделеньи неравном, 1 : 3, смотреньи.

В Контакте Гость (маг) очам бренным не равен, но, с Силой един, ими правит как царь их. В том — сущность Контакта, где Гости свободно являют себя, мы ж невольно зрим это явленье. Поистине, нет «лишних» и «неучтенных» в сем действе, готовимом Гостьми заране; порядок его есть порядок охоты, предмет коей мы, а ловец — в Гостях сущий и деющий чрез них Дух.

Вот как являет Булгаков сие в сцене, предваряющей встречу Берлиоза и Бездомного с Воландом: «Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея». Здесь видим: пространство, объятое Силою, коя есть Дух, Пустота очей бренных — готово ко Встрече. Так маг, запечатав сосуд сей, хватает пространство его, в кое Силою пригнаны мы.

Что же может быть поймано в нас, как не наша душа, дом чей — сердце?

 

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… Сердце шалит, я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск…» (выделено нами  — Авт.).

 

Об этой метаморфозе Кастанеда сказал бы: точка сборки Берлиоза сместилась в небывалое и ее держит Дух. Сердце перестало трепетать: Берлиоз схвачен Воландом. Так схвачен был Кай в сказке старой осколками зеркала злого, попавшими в сердце и глаз: Силы дом — оба. Сказка гласит:

 

Как-то раз Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.

— Ай! — вскрикнул вдруг Кай. — Меня кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!

Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал, но в глазу как будто ничего не было.

— Должно быть, выскочило, — сказал он. Но это было не так. Это были как раз осколки того дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.

Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было стать как кусок льда. Боль прошла, но осколки остались.

— О чем ты плачешь? — спросил он Герду. — Мне совсем не больно! Фу, какая ты некрасивая! — вдруг крикнул он. — Вон ту розу точит червь. А та совсем кривая. Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат.

И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.

 

Тьмой пленен Берлиоз. Отчего же лишь он? Оттого, что сих два, Берлиоз и Бездомный, по сути — один человек, Берлиоз. Ведь Бездомный в плену у него: утеряв свое «я», сиречь дóма лишенный, он — отзвук коллеги (сие-то имел в виду Мастер, спросив его: «скажите: ведь вы — человек невежественный?», — ведь ведать — Собой быть). Поэтому видящий Воланд не тратит энергии даром: поймав одного, знает он, что обоих схватил. Речено же: «…нельзя схватить наружные звуки барабана, когда бьют в барабан, но, схватив барабан и барабанщика, схватывают звук»  (Брихадараньяка-упанишада, I, 1,11).

            Л|о|ку|с бренья, закрытый сторонним очам как сосуд, запечатанный пробкой, с душою живой в нем — условье Контакта. Смещенные Воландом в область повышенного осознанья, где бренный наш взор духосущ, Берлиоз и Бездомный способны  увидеть его — и беседовать с ним посему. Так и мы, мимовольно вошедши в Контакт, видим наших Гостей, скрытых внешним очам за порогом духовным, какой превзошли Силой мы, нам одолженной ими на с|рок не времен, но Пространства, Контакт.

Однократное смещение точки сборки землянина действием Силы Гостей в эпизоде Контакта обратимо и не ведет к ее закреплению в новом положении, позволяющему человеку намеренно возвращаться в него из первичной, обыденно-данной позиции. Вследствие этого для человека является невозможным восстановление в памяти обстоятельств Контакта, хранимых левосторонней частью осознания: ибо связь между нею и правою частью, согласной обычному восприятью, осталась непроторенною как трансцендентная грань. Проторение связи сей в магии, свершаемое при инициатическом властвии личной Силы созерцательно-господствующей сущности посредством «одалживанья» Силы ученику — плод настойчивых личных усилий адепта (упорство — Тьма, Шило: Вода, что по капле торит камнь), направленных на вспоминание (термин Кастанеды) имевшего места сдвига осознания. Свершенье этого проторения и знаменует собой неколебимое закрепление нового положения точки сборки, каким созерцатель стяжает непреходящесть повышенного осознания. Достижение его зрят маги как стартовое условие движения к цели всей созерцательной практики — вступлению в третье внимание: восхищению из тюрьмы зримой Земли в звездный хор Владык Мира огнем Изнутри.

            Пребыванье обеих сущностей, господствующей и подчиненной, в состоянии повышенного осознанья, каким есть Контакт, Кастанедою именуемо «вратами  Намерения». Намеренье, Дух, говорит Кастанеда, чрез мага объяв нас, вначале являет себя нам; затем совершает толчок, сдвинув им очи в область повышенного осознания; и, наконец, по ее достижении улавливает нас в точке нового, запредельного изначальному равновесия. Все стадии эти согласны с описанною Булгаковым картиной Контакта: явление Духа указано в ней опустеньем аллеи Патриарших — ведь Дух Пустота плотских глаз и аллея исполнилась Им; толчок Духа — толчком Берлиозова сердца; уловке духовной согласен сердечный укол и затем наступленье спокойствия Берлиоза; и строго по Кастанеде Контакт за собою влечет временнóй парадокс у Булгакова: ибо Контакт есть Пространство, во времени нашем дыра как Любовь, где часов мы не зрим. «Как же это я не заметил, что он [Воланд] успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении. — Ведь вот уже и вечер!». Гостей господин, Дух влечет нас ко Встрече; в очах Его Гости и мы пред Контактом равны и едины как страны Ме|д|ал|и одной, коя Он.

            Имя места Контакта, пруды Патриаршие — имя глубокое. Тьма, Суть Контакта — Жена и Река; Муж же — «патер», Отец, — есть Река, течь преставшая, пруд. На пруду-то сем Сердце-Жена и дает урок Мужу-Уму, что не он господин, но Она, Суть его.

            Чтó есть Духа деянье в Контакте, пленящее нас? Оно — завоеванье: Контакт, повторим, есть Любовь, что голодных и жаждущих нас покоряет как пища и влага. Рек Экзюпери: «Я понял: каждого человека нужно завоевать. Того, кто бодрствует, и того, кто спит; того, кто ходит вокруг крепостных стен, и того, кто живет внутри них. Того, кто радуется новорожденному, и того, кто плачет об усопшем. Того, кто молится, и того, кто усомнился. Завоевать — означает вложить в тебя остов и пробудить в твоей душе вкус к истинной пище. Ибо существуют озера, которые утолят твою жажду, но надо показать дорогу к ним. Я поселю в тебе своих богов, чтобы они тебе светили. // Я понимаю: завоевывать тебя нужно с детства, потому что потом ты уже слеплен, затвердел и тебе невмоготу освоить иной язык». Дух, нас покоряя в Контакте, — уходит опять: ибо мы преходящи; так, Явью-и-Тайной — подобно тому как мигает маяк в ночи, — кажет Он нам в Вечность путь: Двойкой, бренных огнем — в Огнь Един.

 

             *

Вот важнейшее свойство Контакта (что ведал Булгаков): пора его — сумерки. Это не означает его неспособность свершаться порой иной. Верно, что сумерки, грань слитья света с тьмой — суть Третье, Мир, Мера двух сих; с тем с|у|мер|ек суть — Мера, коею стать — есть для бренных очей умер|еть: часть — жизнь их, смерть им — Целое, Мир вечный. Мощь сей поры, Духа мощь, и используют маги (меж них — Гости наши антропны) к раскрытию наших духовных глаз. Сумерки — шýмер|ки: Шумéр — Очей, Тьмы земля. Контакт есть действо сумерек, так же как сон — действо ночи: ведь спать мы способны и днем, но лишь ночь нам назначена Богом для сна, как для бодрствия — дéн|ь да|ден.

Истина — в часе любом, в миге каждом. Но черпать ее нам из сумерек легче всего, ведь в сей благостный час теней мир полон Истиной. День не вмещает ее полноты, ведь помимо него есть и ночь. То же ночь одинокая: Истина в ней лишь отчасти. Лишь сумерки, врата схожденья дня с ночью, являют Ее вполне. «Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню, а ведь именно в сумерках являются призраки», — сказано Гете. Поистине, сумерки — суть наша: это — душа как провал, что Провала взыскует, зев — Зева. Зев, «Трещина мира», раскрывшись нам дивной порой сей, от малости бренных просторов зовет в Беспредельность, и сути несчетных миров шлют привет на пороге нам сем. Время призраков, время Контакта с Иным  — вот что есть для нас сумерки, пора Любви: Суть Контакта — Любовь, Eve-Мать. Оттого столь тре|во|жны и столь упоительны нам вечера в пору юности — пору ее:

 

Ах, этот вечер —

Лукавый маг,

Одетый вечно

В ли|л|ов|ый фрак!

 

— Дербенёв рек. Да, истинно маг — Ве|ч|е|р (eve|n|i|n|g — англ.), кан|ун (eve) Тьмы, в чер|ную Веч|ность врата, куда кан|ем как в У|н|о, Од|но! Мать сия при|веч|ает нас вече|ром; мудрых сбор — вече Ее. Гостей сущность, Ашвины есть сумерек боги, а также Вен|ер|ы, с С|еленой единой звезды — огня вечера, утра огня.

Пора сумерек — мистов час. С точностью до секунд календарь фиксирует длительность дня и ночи. Но кто знает длительность сумерек? Для измеренья они чересчур субъективны: поистине, они не вне, но внутри нас! Грань меж днем и ночью, как белым и черным, родит плод смешения их, серый цвет. Он есть истина суток, где Свет с Тьмой, едины, являют очам Мир, Дом вечный, куда ускользнем мы из бренья чрез трещину, смерть.

В бытии бренном нашем сумеркам отвечает грань меж сном и бодрствием. На ней однажды муж Истины Вл. Соловьев, пробуждаясь, узрел мир иной, настоящий, о чем написал:

 

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами.

 

Плененное брением дитя Вселенной, человек — сущность со|зер|цательно-ущербная. Пленкой иллюзии очи покрыты его, кои смотрят — не видя. С тем, сер|ая суть восприятья не зрима прижизненно нами. Мозг, столп бренных глаз, по закону есть «серое вещество»: ведь согласно «Тимею», «в нем укоренены те узы жизни, которые связуют душу с телом, в нем лежат корни рода человеческого», корни же эти — есть 0 и 1: Тьма и Свет, Чернота с Белизною, смесь коих и есть серый цвет (о смешении сем — речь в «Тимее»); но серая суть сия, таима черепом, скрыта от взора, доколе мы живы. В посмертии тайное обличает себя: кожные покровы умерших имеют в очах наших ясный свинцово-землистый оттенок. С отшествием жизни из тела, с пришествием смерти в него — Того в Это — Бог Истиной метит его, одев в сумерек цвет.

 

*

В мире нашем Иное есть Тайна: ведь бренному — смéрть оно; «менее знать — крепче спать». Посему организм при вхожденьи в него инородного тела стремится исторгнуть его, не сумевши ж — объемлет корой и хоронит в себе. В мире лжи сем — Иное есть Ист|ина, кою хоронит он, чтоб жúву быть: она — солнце, что плавит столпы его. С тем, зрим пророков мы в землях иных, а в своей — нет; лишь мертвый, люб брению гений, в костре мил Иного посол, еретик. В беззаконном сем мире закон — убиение Истины, Жертва, сиречь Настоящее-смерть (а по истине всей — Жизнь оно). Убит так был Сократ; так — Христос. Власти мира сего от людей так скрывают тела Гостей наших и их корабли: ведь Иное — сему враг как целое — части, не жаждущей знать ее, сиречь Ожить: Сердцем став, превзойти эгоизм умный свой.

112 Посему свет Луны — свет двойной, испытующий Силой: для слабых он есть Сатана, изымающий душу, для сильных, как любящих — Бог, Столп ее. Мнит свет лунный за солнечный тот, кто не знает Монады, свет чей, как отдельного, — свой. Таков есть лунный свет как Второе: две Тьмы, Суть-облатка — Тьма-Ноль как Единство-Любовь и тьма-Два, Роз|нь-Вражда.

В «Роз|е Мира» сие подтверждает Андреев, о свете Луны говоря как особом для видящих Мир. То являет несомое им чувство: свет солнца радует душу, а лунный — печ|алит ее: печ|ет как Огнь Причины-Тьмы, коего полн.

 

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печальный свет она —

 

писал Пушкин. Муж тонкий сей дважды сказал про печаль, зря ее неслучайность. Таков лунный свет. В нем — зов Тьмы как Причины, вселенского Сердца, из нас рвущий ум: ибо Сердце владеет им, — но и подъемлющий к Богу его гармонично, Вглубь. Ошо, о том говоря, вспоминает слова Гур|д|жи|ева, что «луна питается нашим сознанием» (как Орел — осознанием, сутию нашею, по Кастанеде), и пишет с тем: «полнолуние лишает людей рассудка, сумасшедших зовут лу­натиками. Океан выходит из берегов; возможно и человек выхо­дит из берегов в ночь полнолуния, — ведь человек на девяносто процентов состоит из воды, причем такой же, как в океане, поэтому когда океан выходит из берегов, что-то должно происходить и с вашим телом, в котором девяносто процентов океана — что-то тоже должно происходить, выходить из берегов. В ночь полнолу­ния поэты пишут прекрасные стихи, влюбленные впадают в ро­мантику. Известно, что в ночь полнолуния сходят с ума чаще, чем в любую другую». Плененным бессердным умом свет губителен лунный; сердечным — благ он. С тем, в булгаковской книге о Тьме полнолунье лишает героев покоя: порыв к трансценденции есть его суть.

По-украински эхо — «луна» как второе за гласом; свет лунный, за солнечным второй, не есть солнца свет — он подобье его, суть обман (по Стобею, у Парменида Луна величиной равна Солнцу как им освещаемая: сиречь второе, для первого сущее, подобье — ради оригинала). Суть нас исполняет; подобье ж, коль силу ему даем верою, пьет нашу суть — ибо ею живимо оно, — изымая ее и и пустою творя плоть людскую: без Сути мы — нуль, испитые Луной:

 

человек на Луне устал быть чужим лицом

улыбаться по воле хозяйки Луны

по ночам играть с алмазным обручальным кольцом

видеть под утро печальные лунные сны

 

он хотел бы покинуть тайком царицу ночей

но боится остаться без тела как всякая тень

и когда готов он сделать свой решительный шаг

петушиный крик возвещает день

 

                                          Nautilus Pom|pil|ius

 

«Буква убивает, а дух животворит», рекли древние: за духом буква — второе. Суть наша — Глубь, Дух. Мир наружный, объектный, как буква ее испивает до дна у публичных людей, Тайну бросивших в прах. Так, публична, жена — проститутка, из коей мужи пьют любовь.

Два, подобие — образ, что нас покоряет чрез во|ображенье, объятье им; об|раз всегда — Второй, Дьявол. Подобье, обман — Тьмá суть. С тем, Луна|чар|ский, как чар Луны муж, был культуры нарком в большевистской России, дур|ман|ивший души людей. Образ гласа живого есть глас телефонный как эхо, что дал людям Бел|л: Бэл, Диавол, подобием Богу внушающий нам, что он — Бóг сам.

Подобьем, вторым есть за молнией гр|ом, за Творцом — хр|ам его.  Два сих слова идут от «Хри Ом», мантры Бога: подобье зовет свою Суть, в ней нуждаясь как в Пище. «Из такого множества небесных светил одна лишь Луна нуждается в чужом свете и кружит, по словам Парменида, вечно обращая взор к лучам Солнца» (Плутарх). С тем, согласно пифагорейцам, животные Луны не испражняются: Солнце — их пища (и Гости людей — таковы ж). Душа наша, как солнце-в-плоти — Луне пища. Гурджиев сказал: «Очевидно, человек является пищей для Луны». Самосущно, подобье бессильно, ведь Духа, как Сути, нет в нем (ci|ne|ma, к|ино (англ.) — Жизни образ пустой, «Духа нет»: Ци — Дух (кит.), не|ма — нет (укр.)). Пер|сей посему убивает Медузу, ее отражение зря — не ее самое.

                Сущее Сути ради, подобье есть Суть, а себя ради — призрак. Подобие, как Сути образ, ее обижает своим сходством с ней (в украинском о|би|да — обрáз|а, второе: bi — двух- (лат.)). Так Бог от подобия гонит людей отвращеньем. «Прекраснейшая из обезьян отвратительна, если сравнить ее с человеческим поколением», — о том сказал Гераклит. «Сходство обезьяны с человеком делает ее отвратительной», — в лад с ним речет Френсис Бэкон; у римлян же сказано: Sim|ia quam si|m|i|l|is, turpissima b|es|t|ia, n|o|bi|s — «Как похожа на нас обезьяна, безобразнейшее животное»: ведь о|без|ь|Я|на очам, в них царя — мы без Я своего, и без Ян’а — мужи, Ян (кит.). Калька — калека: подобие, Суть усеченная. Сутью подобье мня, Богом мы мним Сатану, обезьяну Его. О сем сходстве в «Софисте» Платон замечает: «человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать осмотрительность в отношении подобия, так как это самый скользкий род» — род, скользя коим, с облаткой приемлем чужую мы суть; и в «Тимее» Платон говорит, что «поскольку образ не в себе самом носит причину собственного рождения, но неизменно являет собою призрак чего-то иного, ему и  должно родиться внутри чего-то иного, как бы прилепившись к сущности, или вообще не быть ничем». Софистов, в согласии с сим, Платон зрил относимыми к подражательному искусству, а именно человеческому подражанию в отображеньях, творящему призраки. Призрак, подобие — маска, опасная тем, что, ее надевая, рискуем лицо подменить ею мы. От сего храня, рек Пифагор: «Не будь обезьяною никого, даже и самой природы». Подобье зря — Суть след искать. Ибо сказано: «Символы не создают свой смысл» (Альфред Уайтхед). С|им|вол — то, кое Суть указует во благо: Сим — с Им, Богом; но — и таит, тем верша вол|ю злу.

            Луна, бренным вторая за солнцем очей их — подобье и Суть как лицо, лик-личина: явь Сути и тайна Ее. Явь есть лик она, тайна — личина. Отсюда — лицо на Луне, образ Матери, Глуби. О тайне лица говорится:

 

Лицо человека – одна из величайших тайн.

Лицо может всё рассказать или всё скрыть. Может ли что-то быть чудеснее доброго лица, мягкой улыбки и лучистых глаз?

Есть ли что-то огорчительнее сердитых взглядов? Невыносимее непристойных взглядов? Что может отпугивать больше, чем хмурое лицо? Беспокоить больше, чем испуганное лицо?

Взгляд может быть застенчивым и гордым, лицо может быть живым и мертвенно-бледным. Смущение и застенчивость, гордость и стыд, радость и боль — всё многообразие видимого и невидимого жизненного опыта заключено в выражении лица.

Желая узнать реакцию человека, мы в первую очередь глядим ему в лицо. Наверное, потому, что первое, что видят новорожденные, — это лица отцов и матерей.

Лицо рассказывает. Лицо и есть рассказ. Много рассказов — целые тома. Лицо — окно в тайны человеческой натуры. В нем всё явлено и в то же время скрыто.

Сможем ли мы когда-нибудь познать всю глубину чувств, скрытых за улыбкой или гримасой отвращения?

Может быть, свет на тайну прольет еврейское слово для обозначения лица? «Пан|им» одновременно означает и «лицо», и «внутреннее, внутри». Странно. Ведь лицо — это нечто внешнее. Говорят: «лицевая сторона». И в самом деле, выражение лица способно обманывать, скрывать то, что творится внутри. Можно улыбаться, а в глубине души оставаться печальным.

И всё же еврейский язык определяет истинную природу лица: даже если лицо позволяет нам порой скрывать наши чувства, оно отражает внутренний мир человека. Те, кто чуток к «паним» человека, прочтут и то, что скрыто в его лице.

 

Подобье-и-Суть, Луна — Два. С тем, и книга сия, труд о ней — такова, и число мое — Два. Первым словом моим в жизни — было «луна», и рожден я в 15-й день 4-го лунного месяца (3 июня) — в день по|лно|лун|ья, сиречь Двойки полной, когда родился Будда, полной Луны бог, вся жизнь чья земная есть Двойка (ведь 29-ти лет от роду познал он духовную Перемену: 29 = 2 + 9 = 11 = 2; имел он двух наставников, Алору и Удраку; и.т.д.). Мое имя Олег, в сути Х|ел|ь|г скандинавское — темное имя: Х|ель, hell — ад; «эль»  — Бог, Пустота-Тьма очам. С детства к Космосу тягу имев, к Миру, Лону как Матери сущих всех, — Ма|м|ин|у (в девах Мин|аеву) Миру («мин» — Мен|а, Луна-Мать) учителем главным имею я в жизни, учившим меня языку. Два космических фильма, задавших мой Путь, посмотрел я в ми|ч|ур|инских кинотеатрах «Октябрь» и «Космос», имен коих Cуть есть одна на двоих — Конь октябрьский, Мир Божий. Родившись в России и среднюю школу окончив в ней как институт первый свой, переехал я жить в УкРАину, с Египтом имущую связь, число коего — Два, и в своей осененности им тяготимую долей второй — малой, как бы не-сущей сестры за сестрою Россией: не-сущее ж — Тьма. В сей стране, поступив в институт свой второй, поселился я в Киеве, граде не Кия по сути, но Хор|ива — Хора как Мира по сути, кто в счете сих братьев — второй: Х — за К, за облаткою — Глубь; в нем и писан мой труд. Перст Луны — лунатизм, коим болен был я: свет Луны изымал мою душу; и было то в год моего 28-летия, лунный год (ведь 28 — подлунья число, мира нижнего), после — прошло. Знак мой есть Близнецы, Двойка; год же рождения, 1961-й (когда за машиною, коей был Спутник, вторым в космос как высь вторую, стороннюю (первой есть Глубь наша) взошел земной человек: муж, второй за женой) — год Быка, суть чья Два (и душевная хворь — Сатаны знак, Быка). Мой небесный патрон есть А|мон (Ammon-Ra  H|ermakou|ti), Египта бог, земли Двух. Двойка-Тьма, земли сей число — суть Н|ОЛь|ЕГ|иптский: Атланты, творцы его, и Луна-Мать, Корень их. Миросущная, книга моя посему есть Луны дар: Ноля, что лучится Двумя.

113 Глубь сию явил первый из бренных людей на Луне, Нейл Армстронг, узревший эскорт НЛО пред собой. На вопрос о случившемся, заданный H|Ew’стоном, рек он: «Они [Гости] — здесь, под поверхностью», — сиречь во Глуби, в Луне.

114 Иное, Тьма-Ноль в мире сем отражается в Двойке — хозяйке его, тьме. С тем, Путь от Луны до Земли есть Серебряный Путь как Алмазный по сути: покров — Два, металл чей сребро, Суть же — Ноль и алмаз, лик его. В нас Путь сей — нить спряженья души, сути тонкой, с физическим сердцем: Луны — с Землей; нить-то сию зовут маги серебряной. В мире сем зримый, Иного Металл, Ноль как То (Ноль как Это — алмаз), посему серебрист: Ноль сей зрим мы как Два, Серебро.

Душа наша как Я — атом-семя, в плоти нашей сущий как в почве. Их и единит нить «сребра», Орихалка нить в сердце у нас. Рек об атоме этом М|а|кс Ген|дел|ь: «В то время как все остальные атомы плотного тела периодически обновляются, этот остается постоянным. Он остается стабильным не только в течение одной жизни, но является частью каждого плотного тела, когда-либо использовавшегося данным Эго. Он уходит в момент смерти лишь для того, чтобы вновь проснуться на рассвете новой физической жизни и служить ядром, вокруг которого строится новое плотное тело, пользоваться которым будет то же самое Эго».

            Знак единства металла Иного с сребром есть масонский обычай храненья сердец от напасти разъемлющей силы, Тьмы (коей, служа ей, они опасались как воин — меча своего же) лопаткой серебряной, Тьмою-Двумя.

115 Вшедший в область сию входит в смертную сень, с тем — умрет не во время свое и не собственной смертью: не Богом возьмется, но Дьяволом, Божий Закон преступив.

116 Летя на Луну, подобает иметь нам намеренье вступить лишь в эту-то область: оно, в чистоте своей, даст нам успешный полет.

117 Бытию-Бел|изне сопричастным, нам в очи бросается то, кое в белом белее всего. Таков в Индии, как Белизне-Уме, ее святой, о котором сказал Юнг, что «в Индии он — белейший просвет на белой ткани (белизна которой упомянута потому, что ведь таким же образом существует и черная ткань)».

На Луне, огнем Солнца горящей, пункт высшего блеска — пункт чистого зеркала. Блеск сих зеркал, уж давно наблюденный, описан так:

 

Бывает: засияет на Луне ослепительная точка, исчезать не спешит, горит несколько часов. Как будто кто-то выставил зеркало, отразившее свет Солнца, а потом убрал. Американская исследовательница В.Ка|м|е|р|он была первой, кто назвал эти феномены «зеркалами». В Институте аномальных явлений в Харькове разработана программа поиска лунных зеркал» (Евгений Арс|юхин, координатор любительских программ наблюдений кратковременных лунных явлений в СНГ). «Стоит обратить внимание и на места появлений звездоподобных точек, видимых с Земли лишь по 20-60 мин. Ведь именно так должны выглядеть блики от неподвижных плоских зеркал на Луне. По оценкам X. Б. Лимона, лунное зеркало, отражающее солнечный свет, может быть замечено с Земли, если его площадь не менее 0,1 кв. м. А идеальный отражатель площадью всего 1 кв. м выглядел бы с Земли, как звезда 6". // По-видимому, зеркала на Луне действительно существуют. В «Каталоге кратко- временных лунных явлений», составленном В. С. Камерон, содержится пять сообщений о звездообразных точках на Луне, которые наблюдались от 22 до 60 мин. Впервые этот феномен описал известный планетолог И. И. Шретер 29 сентября 1788 г. Мне удалось разыскать еще пять аналогичных сообщений, опубликованных в научной печати. В.С. Камерон, видевшая пару раз это явление, назвала его «зеркальным отражением». Позже она писала: «Но я предполагаю, что это просто эффект отражения от плоских граней на площади больших скальных обнажений, когда Солнце и наблюдатель находятся точно на подходящих углах». Однако на Луне не обнаружены скалы с плоскими зеркальными гранями. Кроме того, зеркальные грани скал стали бы слишком быстро (по лунным меркам) матовыми из-за метеоритной бомбардировки.

 

                                                                                                                                                           А.В. Архипов, археолог

 

Чтó узреть дóлжно нам волей Божьей — Бог метит в очах как ярчайшее, кое бросается в очи нам. Так корнь любви — первый взгляд. В очах видящих точкой я|рчайшей на сгустке энергии нашего Я, «осознании», есть точка сборки его, Скрепа-Суть, Кастанедою определяемая как «точка повышенной яркости в достаточно ярком светящемся энергетическом коконе».

118 На сфере, в отличье от плоскости, могут быть также начертаны одноугольник, сиречь квазиточка («а|нý» у Индийцев: лик Сердца, Тьмы), и двуугольник (у них — «двианук»).

119 В отношении к тени обычной, чья сила таима от нас, тьма Луны есть тень как Сила: не Тайна, но Явь.

120 На снимке, сделанном с «Аполлона-14» (фото NASA 14-80-10439), и снимке с американского спутника «Lunar orbiter-3» (фото NASA 19483) на поверхности Луны четко видна буква S огромных размеров.

            Прийти на Луну не напрасно — в Луну есть прийти: в Суть — от корки мирской. То свершил в книге детской Незнайка: Незнанье, не-Ум — Сердце, мудрости Корнь; так Сократ звал незнайкой себя. Нос|ов, книгу сию написавший — муж Сердца: Нос — Истина, Тьма как Но|с|ящее нас, Божий Но|ль.

121 Имя Сама|эль, идущее от «сама», иль «с|ом|а» (ведь а|льфа — о|мега), как «тело» санскритски (начало отдельности, сам|ости нашей бессердной — отсюда идет «сам|ота», одиночество (укр.); «сум», тоска (укр.); «сум|á» — злая доля, от коей грешно зарекаться), и «эль», «Бог» (каков Он в «Эл|лада», в «Ал|лах») — есть по сути «отдельный [от Бога] бог», «бог одинокий», сиречь эгоист, коим есть Сатана как Творца антипод. Сим противником есть наша плоть в розни с Богом как Сутью, в ней скрытой, как в слове ее скрыт слог «ОМ».

122 Как учение Тьмы, Каббала (Cabala — у Джордано и Пико) — плен слабых, сиречь кабала их: Тьма — Сила, пленяща лишенных ее. 

123 В мире сем речь лат|ин|ская — мертвый наружно язык: сосуд Истины, Глуби («ин»), лат|ы ее, берегущие огнь сей: ведь Жизни сосуд, коей Истина есть, — смерть: второе, не-Жизнь.

124 Звезды зримых небес — очи Духа, меж них — Солнце наше, глаз Божий по Ведам (с тем — Бог), в метафизике — Логос нижайший, седьмой покров Бога, Седьмого-Внутри: Бог — в очах горних, Дьявол — в очах дольних злых.

125 В том — суть крестной мольбы Христа за палачей Его, слепимых духом Вражды: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Как Вражда, люди эти не знали Христа; как Любовь, Он их ведал вполне, с тем и в прахе — был Царь.

126 «Пил|ьний погляд» — внимательный взор (укр.): взор, пúлящий, сиречь разъемлющий, зримость — Познания ради: явь — Тайны во имя, делимое — ради Единого; разъемля Тьмой: Тьма — Пила, в пыл|ь крущащая мир сей, в Египте, земле своей, и означавшаяся как Вода пилообразным иероглифом, явь чья есть лунные буквы Воды-Жизни M, W, V, Λ.

127 Процессуальный портрет сего слитного и недробимого (в сущности — нуменального, зримого Глуби очьми) созиданья облаток неистощимым источником их, адом, дал Эпикур в разъясненьи о видностях — оттисках сущих вещей, что текут в очи к нам как портреты их. «Само возникновение видностей совершается быстро, как мысль. От поверхностей тел происходит непрерывное истечение, незаметное потому, что умаление возмещается пополнением», — сказано на сей предмет Диогеном Лаэртием.

128 Бердяев писал о том: «Творчество всегда есть переход от небытия к бытию, т.е. творение из ничего». У него ж говорится, что хотя Господь создал мир (бытие сущих) «из ничего», оно есть «не «ничто», а темный хаотический мир нетворенной свободы, которая нетварна, как Бог» — мир Тьмы, Божьей Руки, коею Он творит. «Бытие рождается от свободы, а не свобода от бытия», — о том рек тот же муж.

129 Бытие — Вещь вещей, Свет во Тьме Небытийной как оной Пред|мет (от «метать», в сути — «брошенный перед собой» сей Причиной: ведь, с Богом едина, Тьма — Длань есть Его). Разделеньем единым в себе, как Пространстве, творит Тьма и Остров сей, и его части; с тем, уж при рожденьи Свет Тьмой разъят в многость вещей, островов световых, и един лишь в скрепленности ею: Делящее — и Единит (с тем-то онтологизм как ученье о Мире, Корнь чей Бытие, а не Бог (и Мать — с Ним) — есть апория, плод Стагирита, чей Бог был Ум, Нус). Острова эти, будучи Светом, есть и Пустоты острова: ибо, страны Всего, Тьма и Свет — одно. Сказано в «Бардо Тходол»: «пустота и свет неразделимы, природа пустоты есть свет и природа света есть пустота», так что «неделимая свет-пустота» как «абсолютная суть бытия» есть «открытая и свободная, как пространство, светящаяся пустота; чистый обнаженный ум без центра и границ».

            Вещь как остров, монада, — число в Пифагора очах: ибо первая Вещь, Бытие — Единица, Число; и любое число — суть оно как чреда единиц, сум|ма их, клей чей — Ноль. Сказав «все есть число», он под «всем» в его многости зрил вещи, грани всего-Бытия, на вопрос «чтó есть самое мудрое?» молвив: «Число» — и прибавив к тому, что вторым по достоинству есть придавать имена вещам: числам — облатки их.

            «Все вещи оставляют позади себя Тьму [из которой они произошли] и выдвигаются, дабы заключиться в Свет [в который они вступили], будучи приведены в созвучие Дыханием Пустоты [сиречь Тьмы — Авт.]», — написано в Тао-Тэ-Чинг. Как светы отделенные, вещи вступают во Свет, общий им, и приходят в порядок не волей своей — волей Тьмы, их родившей. Тьма есть и Причина вещей, тьмы светόв (как начальна она Бытью цельному, Логосу, сиречь Огню, возжигая в себе его), и Цель их, Лоно, в какое они разрешаются волей ее же; и вещи творимы Враждой, рас|творимы ж — Любовью, где обе сих — Тьма, Суть. Вот вещи: свет-в-Тьме, они есть Пифагоровы числа, они ж — Демокритовы атомы (Духа монады тугие), они же — Платоновы эйдосы (с тем, Демокрит свои атомы, явны не плóти очам, но ума, называл и «идеями», и антропично — «богами»). Так видели Мудрые их; Мудрым вслед, так зрить дóлжно их нам. Тьма все вещи родит и приводит в согласие хора, она ж их таит в очах плен|кою тьмы как второго себе, Двух-в-Ноле (о Тьме, вещи творящей как капли себя, Воды, сказано пифагорейцами как о «пустоте, которая постоянно разграничивает места, занимаемые отдельными вещами» — творит и хранит без конца их отдельность, сиречь бытие).

Таковая, вещь есть разделением первым от Тьмы Небытийной — Субстанции, в коей, по Анаксагору, все вещи до их нарожденья (явленья) — одно без границ меж собой. Из нее возникают они как отдельные сути; в нее как расплав форм преходят с кончиной. Рек Анаксимандр: «А из чего возникают все вещи, в то же самое они и разрешаются согласно необходимости» (о Тьме как Лоне вещей поминает в «Античной философии истории» Лосев, говоря об учении атомистов, что у них «временной  поток  как  бы  бурлил  внутри себя своими бесконечно подвижными скульптурными единичностями, атомами [сиречь вещами в понятии их сингулярном — Авт.], однако так, что в результате всех предельных переходов непрерывность [основа, Тьма — Авт.] оставалась нетронутой и недоступной для превращения ее в полную дискретность» — курсив наш). Деленье второе от Тьмы — тело, ей сопричастное как Нолю Двойка, лик сущий его.

Вещь как частное бытие, по Платону, есть эйдос (eidoV), в материи сущий как тéла абстрактная суть; архетипом его есть идея (idea) во царстве идей, чьей и Мира вершиной есть Бог самосущий — Платоново Благо (Добро) без второго себе. Как и эйдос, идея есть частное бытие, свет отдельный; различье ж их в том, что идея сияет в своем, светозарном и истинном, царстве, а эйдос — в чужом, иллюзорном и мрачном (где нам, сущим в нем и подвластным ему, видность эйдосов — звезды небес); посему, чистота-среди-чистого, первая старше второго сего, чистоты-средь-нечистого, и есть образчик его. Идей царство Платоново — сфера богов, ведь они, по Платону, есть в сути своей деантропоморфизированные боги Олимпийского пантеона, сиянья, законно утратившие свою антропоморфность: ибо натурфилософия Древней Эллады возникла с отшествием Мифа, Антропной Души, и была отрицаньем его, взглядом внешним на Миф как его гармоничной рефлексией: первым деленьем от Мифа, противным ему, но и с ним нераздельным, каков шаг от Сути. Бог частный как Один-средь-Многих есть, истинно, частное бытие, о чем Лосевым в его «Истории античной эстетики» сказано: «Каждый бог есть все, универсальное бытие, но данное особенно, частным образом, т.е. такая бесконечность  знания, силы  и жизни, которая дана индивидуально». Коль так, то, как частные бытия, вещи, как и идеи — божественны; тáк их прозревшим — от многих к Единому путь нам прямой.

130 Отрицания Сути, о коих здесь речь, есть деленья ее, о которых речь выше: шаги удаленья от сей Полноты, где шаг первый, возвратный, един с ней, второй же — отпад от нее.

131 Стагиритовой тьмою запятнан, неведом Платон нам. Муж Божий, он, славный в веках, мним слугой Сатаны, зовясь «идеалистом»: идея идей есть Ум-Нус, Сатана. Знать, трудами его в Мире, данном Платоном как царство идей-И-вещей, не зрим главное мы: Сердце-Тьму, Длань Господнюю, коей оно скреплено как Душой Мировой. Ею, Сутью, жив Мир; с нею лишь есть идеи идеями, вещи — вещами. Тьма — Жизнь. С тем, ученье Платона не есть «объективный (сторонний, иль умственный) идеализм», Ум Ума, сатанизм — он труд Жизни и самая Жизнь. Ее, сущих Глубь, славя, тем славен муж Сердца Платон!

Всем мнящим его ýмным лишь, вспомнить след Диогена Лаэртия, рекшего о Платоне: «Он соединил учения Гераклита, Пифагора и Сократа: о чувственно воспринимаемом он рассуждал по Гераклиту, об умопостигаемом — по Пифагору, а об общественном — по Сократу» — иначе сказать, явил синтезом этим сам Мир, Тьму-Свет: ведь Тьмой-Нолем (чувство — Сердце, Тьма) есть Гераклит, что учил о Воде-Мире, Тьме, что из Бога и в Бога течет; Единица, Ум-Свет —  Пифагор, Феба ратник, певец Числа числ: ведь Число — Единица; Сократ же, муж Тьмы, Глуби, явил Мир-Глубь в Двойке внешнего, обществе. Их единя, был Платон в духе Мир. Тьма от Тьмы, был в единстве он с Истиной, Тьмою, по жизни ведóм Вакхом, богом ее. Ибо первый учитель его — грамматист Дионисий; стих первый его — дифирамб: «двоевратный» — стих Вакху, рожденному дважды; и в деле Познанья вначале он следовал Гераклиту, Тьме; позже ж, пришедши с трагедией на состязания, пред Диониса театром услышал беседу Сократа и ею пленен был — как Тьмой, его сутью, — предавшись в ученье ему (Дионис, Тьма, Платону и друг, и противник: муж, кем был Платон в рабство сдан — Дионис); а по смерти его пил Тьму ту же едино из двух родников, Гераклита и Парменида, примкнувши к Кратилу, наследнику первого, и Гермогену — второго. Учебу свою Тьмой-Нолем начав и, через Свет-Единицу, Тьмой кончив, Платон тем сподобился Истине, СА-ТИ-ЯМ, в коей Свет как слог «ТИ», Ложь, объят Тьмою как преобладающей и побеждающей Истиной, коею есть слоги «СА(Т)», «Жизнь», и «ЯМ», Смерть: две Тьмы, Первое и Последнее, ведать какие как Сердце, живящее Ум, есть быть Сердцем по сути — единым с Творцом мудрецом. Им и был сын По|тон|ы П|ла|тон, Феба лебедь с Латон|ой его, дивно пла|вавший  в Том, в коем тон|ут иные — Воде Мира, Матери-Тьме (плавать в ней-то и было важней всего Грекам, говорившим о бесталанном человеке, что он не умеет ни читать, ни плавать).

132 Положенье о несамосущности Зла, выступающее краеугольным пунктом теодицеи Фомы Аквинского, речет о том. Зло, Тьма-Два, самосущно постольку, поскольку отдельною, иль самосущною, есть его корень Тьма-Ноль без иного, Длань Бога, единая с Ним. Мысля в терминах Аристотелева закона противоречия («либо сущее — либо не-сущее», — тогда как, истинно, есть оба сих: жить нам — к смерти идти, умирать всякий миг), Аквинат, пленник Розни, бессилен понять был сие всеблагое Единство различья, великий союз Любви «И», коим есть Бог, Платонов вожатый; не зная ж Его, он не ведал и полной Его чистоты как свободы от тьмы, с тем — от всякой нужды в оправданьи Своем судом внешним, которым есть теодицея — костыль для бессильного Бога, каков Он Фоме, не познавшему Силы Его, Божьей Тьмы.

            Бог бессильный — злой Бог: ибо Благо, Добро — Сила. Злого сего-то оправдывал Аквинат: то — Бог-Ум, Нус бессердный, явивший себя у Филона Александрийского и Нумения; ясный нам в «злом Демиурге» как главной проблеме дискуссии гностиков и Плотина, друг друга достойных, ведь ментор их всех — Стагирит. Муж, не знавший, как Бога, Добра, сей патрон не знал Творчества: зло — не творит. Божий муж, Платон звал «демиургом», творящим, Творца; «демиург» Стагириту — «ремесленник», «мастер» в значеньи «умелец», «технарь». Верный Богу, Платон излагает светло, тверд в словах; Аристотель — темнит пеленой допущений («быть может», «скорее всего» и проч.), кои не твердь — зыбь, болото; поставив тьму ложных вопросов, во Зло путь — уходит вдруг. Слова Платона — суть истина (сказано Диогеном Лаэртием: «Платон о вещах, им постигнутых, раскрывает свое мнение и оспаривает ложные, а о вещах, ему неясных, воздерживается от суждения»), а Аристотеля — ложь как не тé|за (The|ós — Бог) — гипó|теза (с тем, муж сей — корень науки мирской, коей труд допускать — не знать). Черный учитель всех стран и времен, он — обманщик великий и гений Вражды (миру дав посему величайшего мужа меча, Александра: Вражда — Меч); труды его — повитье ложью лжи ради: читать их без Бога в душе — есть лезть в сети ее, в омут этот, чтоб в нем утонуть.

            Бог бессильный — мечта Сатаны, цель масонам. Плод этой мечты ныне — труд Дэна Брауна (Дэн — Ден|ь, Диавол-Ум, и Уму сему дан|ь) «Код да Винчи», Христос в коей — смертный, бессúльный суть, бог: Сила — Вечность. С тем, вкруг книги сей царит бум: Запад, дом Сатаны (дом же Бога, как Солнца — Восток), жаждет падшего в прах Бога, ведь в прахе сам; Запад Запада, коим А|мер|ика есть («не имущая Меры», Творца; в ком нет Бога — в том Дьявол: душа, свято место, пустою не есть) чтит, бессильный, могучих людей; сильный Бог — ему чужд! Оттого бьется он над прочтеньем дичайшего всем верным Богу «Евангелия от Иуды»: внять Дьяволу жаждет страна Сатаны. Что ж: кто ищет — найдет!

Всем сим, холящим Зло, скажу тут: полно тщиться! Иуды святого нет, как нету доброго зла! О том — Библия, книга Добра и предательства. Добром есть Мать, в книге скрытая сей как в Адаме — ребро-Ева, Глубь; предающий Ее — есть Отец, Силы сей ненавистник, предательством Сына за то, что Он плод не его, а Ее. Предает же Отец в мире сем не своей — человечьей рукою: рукою Иуды. Предательство им Иисуса по воле Его, о каком говорит «труд Иудин» — абсурд: Добро — злом не чернимо. Господь не велит предавать: труд сей — Дьявола коз|нь, коим есть бог-Отец, Ум без Сердца. Его зная зло, Бог как Мать в Иисусе глаголит Иуде: что делаешь — делай скорей! Но молчит Бог о том, чтó творит втихаря дьявол сей: назвать это — есть стать Сатаною. Предательства чужд так — чист Бог! И, о западны черти, суконные души: нет свитка, что грязью своей запятнал бы Его Чистоту!

133 Сердце в сути, Платон — Сердца Ум; Стагирит — Ум Ума, сиречь верный не Господу, Сердцу — себе без Него. В том корнь связи глубокой их: Умы есть оба (по сей-то причине, Платона отвергнувший, по Диогену Лаэртию именно Аристотель есть преданнейший из учеников его; Аммоний Саккас, муж умный, учений их не различал посему же). Рожденный в год смерти Перикла, чей век золотой стал Элладе вратами в паденье от Сердца к Уму, от сиянья к закату, — Платон, муж сей грани, и именем был Арис|т|окл, «Арес зрячий» (лат. oculus — око), иль «видящий Арес», Ум Сердца: ведь Очи — оно; Арис|тот|ель, родившийся после Перикловой смерти, без Солнца — был Арес-слепец, раб Того, Тьмы, себя мнящий Богом («эль» — слог Его), коим и есть Ум, влюбленный в себя. Зрящий (видящий) Ум, с ходом лет и закатом Эллады Платон, верный сын ее, той же точимый болезнию, так же ослеп, как она: Ум сей — Сердца лишился! В трудах его, писанных в старости, в полном согласии с тем нет уж речи о Боге как Благе, но только — о солнце|подобном Уме, зрить который очами нальзя нам: ведь Солнце само, Бог, — в Платоне зашло. Ум сердечный — Умом стал пустым, пав во прах; гений Господа-Блага Платон-Аристокл, мудрый Ум — Аристотелем стал как немудрым Умом.

            Так Плато|н, Дух-Объем, — стал плато, очи плоские смертны, воспеты Евклидом в веках. Так явил ученик хворь, пожравшу учителя с Грецией вместе: над Благом, Афиной в них встал Арес, Зло. Так гордец — одолел мудреца.

            Глубь — Единство. Его людям дал Пифагор как Число. Но Платон, чрез гордыню создавший ученье свое, подменил царство числ царством мыслей о них, дав идеи (суть части Ума; числа ж — стороны Мира, каков Сердце-Ум). Так-то Первое стало вторым: миражом — Жизнь; в идеях себя утеряв, так разъялось Единое в общее. Прав Аристотель, в идеях примысленность зря. Но примыслены были они не к вещам, как считал он, а к числам! В идеях — как числах по сути — Платон зрил Единое, Глубь; Аристотель же — общее, Рознь, зривший в Сердце, Платоновой сути, Ум, суть свою. С тем, неспроста порицал он Платона за рознь единичного с общим: их, кои законно Платон разделял (ибо, истинно, прóпасть меж ними), смешал он, сокрыв так Одно. Мир идей заклеймив как нечистую Рознь, ее чистою дал он в вещах без идей, числах мертвых, чья суть — Мир без Мира, лишенный Любви, плоть — без Глуби, явь чья — коммунизм, царство общего, Дьявола-Ареса дом.

Опустев, так утратили Бога в себе мы, впустив Сатану. Воля наша — его стала волей. Ведóмый же так — не Живет: он есть кукла в руке кукловода. ОН ЕСТЬ МЕХАНИЗМ. Так над сутию се|в|ер|ной нашей простерся, как склеп, мертвый западный мир, над душой падшей — встала машина, железный тиран.

134 Вражда (Война, Борьба) есть суть брен|ного мира Двух: бренье — боренье, борьба. В мире сем нет Добра в чистоте: оно слито со Злом в Двойку эту, — как нет с тем и чистого Зла. Секст Эмпирик сказал на сей счет, что «ни одно из борющихся положений не стоит выше другого как более достоверное», — сиречь ближайшее к Благу, Добру-без-иного, каким есть Бог.

135 «И» — звался лучник мифичный китайский, мир спасший от засухи тем, что когда в небесах вдруг взошло десять солнц, девять он подстрелил и отставил одно, настоящее. Мúр есть оно! Стагирит, муж по имени Или, труд сей свел на нет, девять сих возвратив в небеса, запылавшие ложной Декадой.

            Тот, кому солнце ложь — слеп. Бог у Парменида и у Платона, Тьме верных, умопостигаем — открыт Уму как инструменту, что верен как Сердцу Ему, с тем — полн Им. Стагиритов же Бог — Ум, постичь каковой просто нечем, коль сей инструмент, возгордясь, из слуги стал царем. С тем, как Цель без Пути, Бог-Ум непостижим: его нет очам, с тем — нет совсем: «esse — percipi», быть — зриться. Истины этой вослед за отцом,  Аристотелем, не знал Декарт, своим «cogito, ergo s|um» ум превознесши над Жизнию как бытие над Познанием, кое она, над Деяньем — покой, смерть. «Не бытие, а действие — вот первое и последнее», — рек Моисей Ге|сс.

136 У Греков рождению этой преграды согласно испитье душою вод Леты. Обресть нову жизнь — есть ее отрешить от прошедших забвением их, дав ответ свой нести пред Творцом.

137 Убравший экран сей возносится в Тьму, Лоно сущих, огнем Изнутри, току коего снят был барьер.

138 Сказано бл.Августином: «Как тишина есть отсутствие всякого шума, нагота — отсутствие одежды, болезнь — отсутствие здоровья, а темнота — света, так и зло есть отсутствие добра, а не нечто, существующее само по себе». С тем согласен Платонов словарь, что трактует ночь (зло, слепоты очей пору) как «тьму, противоположную дню, похищение Солнца» — добра, кое есть Божий Огнь.

139 Ему согласен стих Библии, в коем о Божьем величии сказано: Abyssus abyssum invocat in voce cataractarum tuarum (лат.)— «Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих» (Псалмы, XLI, 8). Так две Бездны, Тьма-Ноль и Тьма-Двойка взывают друг к другу единою Сутью своей, Тьмой-Нолем.

140 «Душа есть свет, закрытый покрывалом; когда за ним нет ухода, свет темнеет и гаснет, когда же он поддерживается — как светильник маслом — святой любовью, он разгорается в неугасимую лампаду», — сказал Эдуард Шюре.

141 «Нет спора, тому кто стоит у кормила правления, искусство речи необходимо, но без памяти любить славу, которую это искусство доставляет, легкомысленно и недостойно», — о том рек  Плутарх.

142 Адепт Зла, масон есть «вольный каменщик», вольный не волей своей — Сатаны волей злою. Исшедши наружно из Англии (волею Бога, и зримой как камнь среди вод) в веке Смерти, Семнадцатом (Восемь, 1 + 7 — число ее), а сакрально от храма царя Соло|мон|а, масонство, причастное всей крови мира сего, ныне в силе великой, чему знак — таимость его, в коей зрима работа — не мастер: ведь тьма — пустота. За безумством войн, злобою рынка, чей главный товар есть душа, стоит монстр сей, из бед и смертей наших строящий, как из камней, зданье Зла.

Масон, каменщик, есть скульптор тьмы, — ведь, с|лепя Злом нас, лепит он в нас его образ: леп|ить — ос|леп|лять. Тьма незнанья — покров на очах. Так по|кр|овна Творцу Кр|асота — Леп|ота; Сатана, плен|ок бог, как Писанье речет, «ликом черн и пре|кр|а|сен»: прекрасный в служении Богу, ужасный — в служеньи себе, не Ему. То и то — блеск един: Сатана, Ко|зел бле|ющ — Bla|ck, Тьма. Ум сердечный, Служáщий, и умственный Ум-эгоист в их единстве — таков в полноте сей дух Тьмы. Сатаною, пронзительным в этом единстве двоих при господстве Служащего (Тьма — Игла), рисует Пушкин Петра в «Полтаве»: «Его глаза // Сияют. Лик его ужасен. // Движенья быстры. Он прекрасен, // Он весь как Божия гроза» (курсив наш). Таков есть и булгаковский Воланд, что рáвно блестящ в небрежном наряде своем, и в торжественном: в шляпе, плаще и при шпаге. Воистину,  царь тот и тот. Красота — свойство царское: Бог — Царь царей; царска есть и одежда Его, Красота.

            В тайне — сила мас|онства. Диавол, Князь их — Тайны Князь (Тайна — Тьма), гений мас|ок, и с тем то — чертовски красив: красота, повторим — маска Бога, покров Его, коим и есть Сатана как второй за Ним. Скрытый личинами, вечно меняющий их как факир, в сути он — никакой. То в романе Булгакова зрим мы в мистической розни портретов Воланда, данных различными людьми после громких событий на Патриарших: «Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было». Воланд, мес|сир, есть Иного посол, а Иное — в Сем любит таиться, в личины рядясь. Оттого-то — и странный акцент у профессора черной магии, «который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся» (курсив наш). Резонен вопрос, задаваемый с мрачной настырностью то Берлиозом, то Бездомным, не немец ли Воланд: «немец» идет от «не-мой», суть «чужой»; «немота» — суть причастность Иному, глас чей есть Безмолвие. Вспомним у Гоголя: «Черт в мундире стряпчего, а сзади точь-точь как немец». «Вы — немец? — осведомился Бездомный // — Я-то?.. — переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, немец… — сказал он». Так «немцем» был гетевский Мефистофель, плод сына Германии, земли облаток (как явственно — лат крестоносцев), под коими Бога искали и Гегель, и Кант.

Ликов рознь ту же зрим мы у Плутоса, бога богатства (идущего из-под земли; суть бог|атства, Бог — Тьма, То нам, Этим), изображавшегося то в виде слепого старца, то в виде мальчика с рогом изобилия. Рознь ту же, как доказательство истинности Сатаны-Бафомета, законно зрят мистики и сатанисты в том, что, как известно, на инспирированном Филиппом IV Красивым инквизиционном процессе по делу рыцарей ордена Храма не было и двух допрошенных рыцарей, одинаково описавших облик своего идола, — тогда как историки, зря в этом опроверженье сей истинности, лгут, пленены Сатаной. Бафомет, как масонов бог, явственен в светском лице сей могучей структуры, низвергшей монархию — наипрочнейший в истории властный институт: ведь масоны в миру мнимы не занимающимися ничем. О преступном голосовании Конвента (con|ven|t — женский монастырь (англ.); здесь — дом Сатаны, Тьмы как Двоицы-Розни), вынесшем смертный приговор государю Людовику XVI-му по вине сих бездельников (приговор, вынесенный против желания большинства членов вследствие того, что среди голосовавших оказалось четырнадцать подставных лиц, введенных неведомо кем; смерть была решена большинством в один голос: монаду тьмы — знак Сатаны) историк Г. Ленотр приводит показание члена «Инсуррекционной комиссии» Гор|э: «По чьему распоряжению были приняты все эти предостережения, касающиеся голосования, мне неизвестно. В совете об этом никогда не было речи и я всегда думал, что какая-то тайная и могущественная партия действовала в этом случае без ведома мэра, который на этом же совете, однако, председательствовал. Такими средствами достигнута совершенная 21 января 1792 г., под охраною невиданного до того дня стечения войск, казнь короля в городе, где из 80 000 постоянных жителей, не нашлось бы и 2 000 желавших смерти монарха, но где зато были люди, более тридцати лет совершавшие в ложах символическую казнь над манекеном Филиппа Красивого». Удача Сатаны, говорил Николай Рерих, в том, что ему удалось убедить людей в его несуществовании. Удача масонства, зла Князева — в том же: темн, меч его бренным — ничто, Ноль как нуль.

О масонстве здесь скажем еще, что условье незримости сей корпорации в мире сем есть самый строй ее: каменно-жесткая иерархия с односторонней императивностью, в коей «низы» — инструмент и игрушка «верхов», их не зная, и только один, пик всему, знает всех и царит. Пиком этим в понятии высшем и есть Сатана (таков Гегелев Дух хитрый; с тем, He|hel — Дьявол: hell — ад. (англ.); наукой его вскормлен был Арес-Мар|к|с). Воля как вектор вниз (а верней, снизу: верх тьмы есть Дно), необорная Необходимость, бороться с какой и не мыслят — есть воля его. «Главное … [в организации масонской ложи] — отмечает на сей счет Григорий Бостунич в труде «Масонство и русская революция», — что ученик из высших знает только несколько товарищей и мастера своей ложи, остальные пребывают в неизвестности. (…) Товарищ может бывать везде среди учеников, но для них он только ученик. Мастер может бывать везде среди товарищей и учеников; но бывает он инкогнито: для товарищей — он товарищ, для учеников — ученик. И такая система конспирации проведена во всех дальнейших ступенях — вот почему приказ, изданный сверху, каков бы он ни был по содержанию, автоматически выполняется внизу безответственными орудиями. Только в пределах своей ложи ученик знает несколько масонов высших посвящений своих «семь», т. е. «по классу занимаемой должности», все остальное скрыто от него густой пеленой таинственности». Волю Диавола, сминающую и подавляющую иные, являет текст клятвы вступленья в масонскую ложу, гласящий: «Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев франк-масонства и хранить о них вечное молчание, обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника».

143 Лик сей перемены — осколок волшебного зеркала Снежной Королевы в классической сказке Г.-Х. Ан|дер|сен|а, в|пив|шийся в сердце Кая и ожесточивший его пустотой (Полноты, по|кая|нья — чужд Ка|ин пустой). Слеза Гер|ды, его растопившая каплею Индры, несла в себе силу Любви, Полноту, победившую сей оплот смерти, вернув Каю жизнь, сиречь душу, его: плóти, ка|й|я — Дух, Ка как Я, Суть.

144 О детях рек Экзюпери: «Не учите их, что польза — главное. Главное — возрастание в человеке человеческого. Честный и верный человек гладко выстругает и доску».

О сей истине у Эпихарма есть дивный диалог, вот он:

 

-          Скажи, игра на флейте — это дело?

-          Да.

-          Игра на флейте — это человек?

-          О, нет.

-          Ну а флейтист — он кто такой, по-твоему? Он человек?

-          Ну да.

-          Тогда попробуй-ка и о добре судить таким же образом.

 

 

Сказано у него же:

Добро само есть дело: кто учен добру,

Сам сделается добрым в силу этого —

Как и флейтист есть тот, кто флейте выучен,

Плясун — кто пляске, венцеплет — венки плести,

Какое ремесло бы  ни усвоил ты —

Не ремесло ты все же, а ремесленник.

 

145 Гельвецием сказано на сей счет: «Любовь становится моральным грехом, когда она делается главным занятием. Она расслабляет тогда ум и заставляет деградировать душу» (курсив наш).

            Челн Гостей в сем труде мы назвали машиной Любви как машиной, живимой Любовью. В сем мире же злом имя это обратно по смыслу: Любовь как машина, пол-Сути. Воистину, то — смерти смысл.

146 «Любой из нас гораздо богаче, чем ему кажется, но мы приучены жить займами и подаяниями, мы воспитаны так, чтобы охотнее брать у других, чем извлекать нечто из самих себя», — грустно пишет об этом людском парадоксе Монтень.

147 «Помни, ты должен идти один, Будды лишь указывают путь», — сказал о том Будда Шакьямуни. «Когда человек шествует по Пути Самурая, — написано у Я|ма|мо|то Цу|нэ|то|мо, —он не должен искать других идеалов. То же самое касается самого Пути. Поэтому неправильно изучать Путь Конфуция или Путь Будды и говорить, что это — Путь Самурая. Если человек понимает это, он будет слушать проповеди о других Путях, но при этом с каждым днем все больше постигать свой собственный».

С человеком Бог, с путником Цель — пара-Суть; человека растить в себе — Бога я|влять: из пелен — Я свое. «Вы говорите, сообща легче. Что легче? Пахать, косить, сваи бить — да, но приближаться к Богу можно только поодиночке», — сказал Лев Толстой. «Человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; и всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством» (Екклесиаст). «О, сколь целительно, сколь приятно и сладостно пребывать в одиночестве и в молчании и беседовать с Богом!» (Фома Кемпийский).

148 Приход Сына в мир сей, Двойки дом, был согласно двоичен: Единый как Тот, Кем был послан, Младенцем предстал на земле Он, Звездой — в небесах. Так чрез Двоицу, брения суть, оказал Себя миру Единый, Предвечный Господь.

149 Тьма, по|вит|ье есть Жизнь, Пуповина, живящая Богом: Жизнь — Vita. Повитье — и смерть: пуповиной обвит, гибнет плод. Жизнь и Смерть — суть науки сей: Тьма, — ведь она обе сих. В сей глубокой науке (Тьма — Глубь) был искусен Сократ, Силы муж: ведь Тьма — Сила. Лишь Истина в мире сильна; Тьма плод наш испытует на мо|щь: чему дóлжно родиться, пробьет Тьмы плен, а чему нет — ибо ложно — Тьма ходу не даст, потопив как Вода (так, Водою топим, Улисс выжил, Итаку стяжавши как Истину-Мать, иль родившись в Дом этот из водного лона, каким был носим он: «Итака» — «итак» как И|тог: Бог, Конец сущих троп, «И» под То|го|й, Женой). Пуповины сей суть цепе|нящу (ци|куту: яд сей и был принят Сократом по воле суда и своей) у Платона являет Менон, говоря: «Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница. А еще, по-моему, если можно пошутить, ты очень похож и видом, и всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое — я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое. Ты, я думаю, прав, что никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать то же самое в другом государстве, то тебя, чужеземца, немедля схватили бы как колдуна» («Менон»). По|вива|ние, Вакха искусство (ведь он — Пупо|вина, лоза Тьмы), майевтика, дар Фенареты Сократу — душение ма|йей, иллюзией-Тьмой ради Истины, Тьмы. Так чрез дело Сократа Тьма тешит себя, поверяя на мощь бренных нас — семена свои, Вакха плоды.

Дар повитья, Сократова мощь плут|овская (блуждать — есть плут|ать, плут — с Плут|оном един, богом Тьмы, лунным в сути: Глубь — Тьма, Луна-Мать, лут|ка коей как Сердца — Ум, ложь), есть искусство пустых отличать от тяжелых, беременных Истиной, и им-то помочь родить. «Признáюсь, Сократ, — говорит Теэтет, — до меня доходили те вопросы, что ты задаешь, и я не раз принимался это рассматривать, но ни сам я никогда еще не был удовлетворен своим ответом, ни от других не слышал такого истолкования, какого ты требуешь. Правда, я еще не потерял надежды», — на что Сократ отвечает: «Твои муки происходят оттого, что ты не пуст, милый Теэтет, а скорее тяжел»: ибо Истина, Тьма — Тяжесть; гуру, несущий ее, по-санскритски «тяжелый [от Истины, Мудрости]» (отсюда — гру|з; гру|с|ть — груз Тьмы; гру|дь — Причины, Тьмы х|р|а|м); кто берем|ен — тяжел: плод есть брем|я. Искусство Сократа в том сродно софистике, что оба — Тьмá; рознь их в том, что Сократ Тьмой лишь ложное топит (май|ев|тика, его наука — суть ма|й|я, иллюзия-Ева, не-Я), тогда как софист — всё (посему в понятийной системе Платона софист не причастен Познанию вовсе, определяемый лишь как «охотник за благородными и богатыми молодыми людьми, состоящий у них на жалованье»). Софистики темень есть тьма ради тьмы, тьма ж Сократова — тьма Огня ради, Господнего Солнца в очах. Само имя Со|крат — явь тому как «совластный» (власть — «кратос» (греч.); «со» — в сути «со|ма», «со|гласное Ма|тери», Тьме как сосуд Ее) Богу и Матери-Тьме, соправитель покорный Их. Мудрость любя, Сократ сердцем знал Тьму, о труде Гераклита сказавши: «Что понял [постиг умом — Авт.] — великолепно, что не понял, думаю, тоже…».

Тьму зная, Сократ с Ге|р|а|клит|ом родня: оба были темны (и собака, какою Сократ клялся в шутку — был Цербер, Аида пес). Брат их во Тьме — Парменид, наставлявший младого Сократа (как пишет Платон) пустословья науке: Дух, мудрости Суть — Пустота, Тьма. Науку ее и постигнул Сократ как никто. Суд, его обвинивший во тьме (суд, жестокий под властию Ареса тайною: «Аре|о|паг» есть «холм Ареса» (па|г|ор|б — укр.); Арес — без Милости Суд, Сатана), прав был в том: темен муж сей. Но зря лишь тьму-Рознь, не постиг сей совет, что Сократовой тьмой — был Огнь Бога, Единство. Так, Тьму спутав с тьмой, он убил без вины Мудреца (о Сократе и софистах в единстве их Лосев и пишет как о творцах дискурсивного метода, обособляя софистов как творцов «исключительной дискурсии», коя в своем самовластии «разрушала цельную картину мира и вносила черты некоего рода релятивизма», Сократа же — как отца позитивной дискурсии, с коей «начинается (...) положительное построение диалектики идеи и материи», зря диалектику эту «как существеннейшую и центральнейшую для всей античной философии»). Тьма-Благо есть тьмы-зла корнь: ведь корнь Зла — Благо, а Зло не есть корнь ничему. С тьмою-Злом борясь, суд бился с Тьмой, корнем Зла, коей был Сократ в сути: Монада, Мать-Ноль, чей муж он — Розни корнь. Два Огня, Божий и сатанинский, как двоица лезвий, едины в мече слова, названного Христом «мечом обоюдоострым»: несущим равнó жизнь и смерть. Сократ ведал меч сей. Им деля Неделимого ради, он был диалектиком, ради ж деленья — софистом. Он был тем и этим; не бывший софистом как только софистом, был ведавшим тайну софистики он, коя — Два. Посему óн — не Горгий и не Протагор — был софистам начальник как им предстоящий; и чуя делящую Мощь в нем, Афины в час умственной смуты убили его, тем абсурдно расправившись с сáмой Причиною, Тьмой, чей вер|дик|т для Эллады был: смерть!

Чтó есть истина, коею разрешается от бремени человек при Сократовом вспоможении? Мудрость она? Знанье ль? Два сих различны, и плод наш — второе. Сократ, говорящий, что в мудрости он уж неплоден (ведь рек в «Теэтете» он: «Бог понуждает меня принимать [роды у иных], роды же [собственные] воспрещает»), речет чистосердно: ведь Тьма, Мудрость яви чужда — То, не Это она. Тьма, Мудрость есть Знанья Корень и Клей, То, а Знание — Это: кристалл, чье разъятье дает многознание, Знанья погибель в очах. Испытующий знание Тьмою, ша|т|ая его Силой сей («шат» — Sat, Истина-Тьма), так искал Сократ Неколебимое, Бога как Мудрости Суть, не своей волей — Божьей (Его разумеет Сократ, на упрек Евтифрона в текучести истин своих говорящий: «ведь не я вложил в наши слова эту способность блуждать»). Сам он рек о том: если Дедал «придавал подвижность только своим творениям, я же — не только своим, но похоже, что и чужим. Однако особая тонкость моего искусства заключена в том, что я мудр поневоле: ведь больше, чем обладать искусством Дедала, да еще вдобавок и богатством Тантала желал бы я, чтобы мои слова оставались твердо водруженными на месте». Знал муж этот: устойчивость, коей кичатся невежды — мираж; лишь Господь тверд средь хаоса дней как Любовь, коей жаждал и полн был в сей жажде Сократ. О ней рек Соловьев:

 

 

Смерть и Время царят на земле,

Ты владыками их не зови;

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви.

 

Бог — есть солнце сие золотое на троне своем, что, недвижный для ока, зовем мы Полярной звездой.

150 Господь не имеет Себе нашей меры — Он сам Мера нам. С тем, великое meden agan («ничего сверх меры») для нас означает наказ быть в согласии с Богом, ступая стезей не иною, как той, что приводит к Нему.

О Нем, большем всех мер, у Мориса Бланшо говорится: «Любовь — это, быть может, камень преткновения для этики. Безмерность — это единственная мера любви»: Мера-Бог, скажем мы.

Чужд ее, Аристотель, кивая на Меру тьмой слов «недостаточно», «слишком», — ее никогда не являет: она — пустота у него, Сатана вместо Бога, безмерье без Меры святой.

      

 

             

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

      Приложения

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   “КРАСНЫЙ ШАРИК”,

ПОВЕРГШИЙ АМЕРИКУ В ШОК

 

             К 50-летию запуска Спутника, ознаменовавшего

  начало космической эры человечества

 

 

        Кандидат физико-математических наук,

      астроном, доцент МАУП Алексей Стеклов

        журналист София Кобзарь

 

 

И

 

мена нарицательные, обозначающие неживые предметы, принято писать с буквы маленькой, строчной; имена собственные — такие как наши, людские — с заглавной. Слову Sputnik, в английском прочтении — русскому, выпала дивная честь и великое счастье быть именем собственным. Так мир признал человеческий подвиг и дух этой маленькой смелой машины, а с ней и всех тех, кто своим беззаветным трудом проложил людям путь в небеса.

 

4 октября 1957 года в 22 часа 28 минут по московскому времени стартовала ракета с первым искусственным спутником Земли (ИСЗ). Полстолетия прошло с тех пор, как СССР послал в небеса этого гонца земного разума. Мало кто знает теперь, какой восторг и воодушевление вызвали в мире первые шаги, сделанные наукой в космосе. Но нет сомнения: имя Спутник навечно останется в памяти человечества символом отворившего людям небо могучего порыва к звездам.

Американские ученые любят давать своим космическим детищам громкие, пышные имена — взять хотя б «Аполлона». Первый посланец Земли, выведенный в космос советскими людьми, назывался совсем просто — Спутник. Спутник Земли, ее преданный друг, не претендующий на почести. Так великое имя Библия в переводе с греческого есть «книга». Книга — и всё.

 

Справочная информация. Спутник-1 — советский космический аппарат, ставший первым искусственным объектом в истории, выведенным в космос на околоземную орбиту. Запуск был произведен с полигона Байконур посредством ракеты-носителя Р-7. Дата запуска аппарата считается началом космической эры человечества.

              
                      Параметры полёта

 

     • Начало полёта — 4 октября 1957 в 19:28 по Гринвичу
     • Окончание полёта — 4 января 1958
     • Масса аппарата — 83,6 кг
     • Максимальный диаметр — 0,58 м
     • Наклонение орбиты — 65,1°.
     • Период обращения — 96,17 мин.
     • Перигей — 228 км
     • Апогей — 947 км
     • Витков — 1400
     

Конструктивно Спутник представлял собой сферу полуметрового диаметра с четырьмя антеннами. Корпус состоял из двух полусфер со стыковочными шпангоутами, соединенных 36 болтами. Герметичность между полусферами обеспечивалась резиновой прокладкой. В верхней части располагались две антенны, каждая состояла из двух штырей по 2,9 и 2,4 м. В корпусе были установлены два радиопередатчика и источники питания.

Первоначально модель спутника была разработана академиком Келдышем. Спутник Келдыша был способен нести на себе физические приборы и весил более тонны, но информация о том, что американцы готовят запуски более легких спутников, заставила советских ученых пересмотреть свою программу. Спутник-1 разрабатывался в конструкторском бюро Сергея Павловича Королева параллельно с межконтинентальными ракетами. Для запуска межконтинентальных ракет и, в перспективе, космических аппаратов был построен испытательный полигон Байконур.

 

                                                         

Справочная информация. 12 февраля 1955 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР совместным постановлением утвердили создание Научно-исследовательского испытательного полигона. Полигон понадобился для проведения испытаний ракетной техники, способной доставлять ядерные заряды на большие расстояния, например в США. Планировалось использовать его и для исследования космического пространства. К расположению космодрома было несколько требований: удаленность от границ, больших трасс и железной дороги.

Параллельно начали строительство мнимого космодрома. На северных отрогах хребта Алатау в Казахстане есть «братишка» Байконура — поселок Бойконыр.

 Космодром начали строить в апреле под руководством генерал-лейтенанта А.И.Нестеренко. Первым его главным инженером был назначен подполковник А.П. Метелкин.   Строили практически на пустом месте — ни рабочей силы, ни базы стройиндустрии, ни источников электроэнергии первоначально не было. Рядом, с 5 мая 1955 года, строился город Ленинск.

Космодром Байконур состоит из 9 стартовых комплексов с 14 пусковыми установками, 34 технических комплексов, 3 заправочных станций для космических аппаратов и 2 аэродромов. На территории космодрома находится крупнейший в мире кислородно-азотный завод. Общая площадь космодрома 6717 квадратных километров. Пока это единственная база России для реализации пилотируемых программ и для запуска больших объектов типа орбитального комплекса «Мир». С Байконура выведено на орбиту около 40 процентов всех космических аппаратов бывшего СССР и России.

   После запуска ракет-носителей их первые и вторые ступени, а потом и обтекатели космических аппаратов падают на землю в различных районах. Первые ступени падают на территории Казахстана или Туркмении, вторые — большей частью в Томской и Новосибирской областях. Но есть и другие поля падения — к примеру, Якутия. Главные конструкторы советской эпохи выбирали трассы, сообразуясь только с оптимальными траекториями полета ракет. Вот почему десятки полей падения разбросаны на громадных территориях — 4,8 млн га, выведенные из хозяйственного пользования, и на них, разумеется, нельзя жить людям.

 

 

В январе 1957 года Королев подал в Совет Министров СССР докладную записку, где писал, что сразу же после первых удачных пусков межконтинентальных ракет могут быть подготовлены и запущены две спутниковые ракеты. 21 августа 1957 года был осуществлен второй запуск межконтинентальной ракеты, прошедший успешно. ТАСС через шесть дней сообщило о том, что в СССР создана межконтинентальная баллистическая ракета, а Королев получил «добро» на то, чтобы всерьез подготовиться к запуску летательного аппарата в космос. В планах американцев на 1957 год также стоял пуск искусственного спутника Земли. Так что, можно сказать, СССР и США шли «ноздря в ноздрю». Советские ракетные конструкторы победили. 4 октября состоялся запуск. Через 314,5 секунд после старта произошло успешное отделение Спутника и начал поступать радиосигнал. Его принимали на космодроме Байконур в течение 2 минут, пока спутник не зашел за горизонт. Люди кричали «ура!», обнимались, принимались качать конструкторов, ракетчиков, военных. Не успел Спутник завершить первый виток, как во весь голос прозвучало историческое сообщение ТАСС: «В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли».

Согласно официальной версии, Спутник-1 и Спутник-2 запускались Советским Союзом в рамках Международного Геофизического Года. Излучаемые спутником на двух частотах  радиоволны давали возможность изучать верхние слои ионосферы. Ранее можно было наблюдать только за отражением радиоволн от областей ионосферы, расположенных ниже зоны максимальной ионизации ионосферных слоев.

ИСЗ представлял собой шар размером приблизительно с баскетбольный мяч и весил около 84 кг. Он облетал Землю за 98 минут и со своей орбиты посылал непрерывные сигналы. Излучаемый радиосигнал с замиранием сердца слушал весь мир. Любой радиолюбитель в любой точке земного шара мог услышать неземные звуки похожие на писк металлического сверчка. Запуск спутника стал спусковым крючком, сильнейшим катализатором многих процессов мирового масштаба. В частности, немедленно было создано Национальное Управление по аэронавтике и космосу (NASA) и начались имперские космические гонки.

Спутник стал полной неожиданностью для большинства американцев, хотя ряд десятилетий перед тем несколько поколений и в Европе и в США просто бредило космосом. Американские фильмы, кинопрограммы, книги были полны темой выхода человека в космос. В СССР был бум аэрокружков и школ ДОСААФ, где готовили будущих летчиков и изучали физику, аэродинамику и астрономию. Идея Полета носилась в воздухе. Но никто не ожидал, что первыми будут русские. В самом разгаре была антикоммунистическая ядерная истерия. В США и СССР строились ядерные убежища, на уроках в школах детей обучали действиям в случае ядерной бомбардировки, снабжая каждого ученика персональным противогазом. Не удивительно, что первой реакцией американцев на запуск ИСЗ была паника.

Успешный запуск спутника с космодрома Байконур стал вызовом, брошенным в лицо Соединенным Штатам, на который страна и ее тогдашний президент Эйзенхауэр должны были ответить в сферах политики, науки и технологий. Американские политики крупно просчитались, недооценивая технологическую мощь Советов и уровень советской науки. Перед самым событием  правительство сообщало американцам о том, что создана совершенно неуязвимая система ПВО, и вот теперь каждые 90 минут над территорией США пролетал неуязвимый советский космический аппарат. «Нью-Йорк таймс» писала об этом: «90 процентов разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США. Как оказалось, 100 процентов дела пришлось на Россию».

Вращаясь вокруг Земли и посылая свой сигнал «бип-бип-бип», Спутник дразнил Америку, как большого пса. К тому же, Дуайт Эйзенхауэр постфактум пытался преуменьшить значение этого события. Он не мог предвидеть, до какой степени Спутник изменит сознание жителей Земли и какую волну негативной общественной реакции вызовет он у американцев. Граждане США боялись, что атомные бомбы будут бросать со спутников на им на головы точно так же, как дети швыряют камни.

Если ранее говорилось, что нечего бояться русской бомбы в чемодане, потому что у русских нет чемодана, то теперь оказалось, что он имеется. 3 ноября Советский Союз сообщил о выводе на орбиту второго советского спутника. В отдельной герметической кабине находились собака Лайка и телеметрическая система для регистрации ее поведения в невесомости. Спутник был также снабжен научными приборами для исследования излучения Солнца и космических лучей. Собака Лайка ушла в космическое пространство безвозвратно — тогдашние технологии не предполагали возвращения и посадки, - став, таким образом, первым земным существом, погибшим в космосе.

6 декабря 1957 г. Америка попыталась запустить собственный спутник, размером чуть больше апельсина. «Vanguard-1» должен был быть выведен на орбиту с помощью ракеты-носителя, разработанной Исследовательской лабораторией ВМФ. После зажигания ракета поднялась над пусковым столом, однако через секунду двигатели выключились и ракета, «выстрелившая» всего на 17 дюймов вверх, упала, взорвавшись от удара. Так скудная средствами Страна Советов, едва успевшая оправиться от войны, «натянула нос» богатенькому дядюшке Сэму.

Есть смысл помнить об этом.

31 января 1958 г. был выведен на орбиту спутник «Эксплорер-1», американский ответ на запуск советских спутников. По размерам и массе он не был кандидатом в рекордсмены. Имея длину менее метра и диаметр 15,2 см, он был массой всего лишь 4,8 кг. Однако его полезный груз был присоединен к четвертой, последней ступени ракеты-носителя «Юнона-1». Спутник вместе с ракетой на орбите имел длину 205 см и массу 14 кг. На нем были установлены датчики наружной и внутренней температур, датчики эрозии и ударов для определения потоков микрометеоритов и счетчик Гейгера-Мюллера для регистрации проникающих космических лучей. Важный научный результат полета спутника состоял в открытии окружающих Землю  радиационных поясов. Счетчик Гейгера-Мюллера прекратил счет, когда аппарат находился в апогее на высоте 2530 км, а высота перигея составляла 360 км.

5 февраля 1958 г. в США была предпринята вторая попытка запустить спутник «Авангард-1», но она, как и первая, окончилась аварией. Наконец, 17 марта спутник был выведен на орбиту. В период с декабря 1957 по сентябрь 1959 г. в общей сложности было сделано одиннадцать попыток вывести на орбиту «Авангард-1», и лишь три из них стали успешными. Оба спутника внесли много нового в космическую науку и технику (солнечные батареи, новые данные о плотности верхний атмосферы, точное картирование островов в Тихом океане и т. д.).

 

                                                                       *   *   *

 

С тех пор прошло почти полстолетия. Позади запуски «Союза», «Шепарда», «Гленна», «Аполло», «Союза-Аполлона», «Скайлэба», «Шаттла». За это время в космосе побывали свыше 430 землян из нескольких десятков стран. Только с Байконура, откуда 12 апреля 1961 года отправился в полет первый космонавт Земли, стартовали более ста пилотируемых кораблей.

За годы пилотируемого освоения космоса реализовано более 240 космических программ, включавщих в себя множество выходов в отрытый космос, стыковок, посадок; более 430 космонавтов и астронавтов побывали в космосе, а сам космос успел стать международным. Вслед за россиянами и американцами покорять Вселенную отправились европейцы, а затем и представители государств Азии и Латинской Америки. В ближайшие годы список стран, делегировавших своих представителей в космос, должен пополниться Малайзией и Южной Кореей. Начата и новая эра в астрономии — исследования планет с помощью космических аппаратов. Но на самом деле каждый новый полет — продолжение полета первого Спутника. Кто же сумеет сделать следующий, принципиально новый шаг? откроет человечеству новые двери? И куда они ведут?

 

  Старик и Небо

 

   Александр Кузьмич Оси|пов* был первым и единственным начальником Киевской станции наблюдений за искусственными спутниками Земли №1023, известным астроном, учителем, которому признательны несколько поколений астрономов.

4 октября  астрономы считают своим профессиональным праздником и всегда встречаются с друзьями и учителями, чтобы выпить вина и поговорить с коллегами о своем — о небе. В тот день вспоминают и старого Учителя, так как, посвятив всю жизнь наблюдению за спутниками, Александр Кузьмич Осипов умер именно 4 октября 2004 года. Кажется, старые астрономы не умирают, а просто освобождаются от пут земной гравитации и идут туда, куда всегда стремилось их сердце. Осипов прожил 84 года; число это, равное весу Спутника, равняется также периоду обращения Урана вокруг Солнца, а именно Уран считался богом Неба у древних греков.

   Мало кто знает, как во времена Советского Союза работали астрономические обсерватории. Это сейчас можно связаться по интернету и передать срочное сообщение. Тогда был только телеграф. Но наблюдение велись постоянно, перекрывали небо «барьерами», ставили поля наблюдений одно за одним и «ловили» спутники — свои и американские. Америка тогда не извещала о своих запусках. Иногда видели НЛО. Свидетельства профессионалов фиксировались, отношение к ним было ответственным. Каждое утро в Москву шла телеграмма с координатами. В тех телеграммах Москва именовалась  «Сатат», а две киевских обсерватории были «Солнцем» и «Небом». Осипов взлелеял несколько поколений астрономов во время долгих ночных дежурств в Киевской университетской обсерватории. И вот прошлой осенью на фундамент телескопа под голубым и солнечным в тот день небом ученики поставили его гроб, прощаясь со своим Учителем. Много дипломов, грамот и благодарностей получил старый астроном за свою работу от Академии Наук. Но он никогда не защищал диссертаций и не занимал должностей, которые мог бы занять в соответствии со своим опытом и авторитетом. Всегда он оставался «лишь» инженером,  младшим, а потом старшим научным сотрудником, заместителем директоров АО КГУ. Он всегда мог выполнить ответственную и сложную работу, тактично помочь новому начальнику, замещал, исполнял обязанности, беспокоился о деле, но не беспокоился о себе. Вся жизнь прожил с семьей в ведомственной квартире.

   Была у старого астронома еще  одна мечта, которую он осуществлял в последние годы жизни — возрождение астрономических городков. Были такие в гимназиях еще в царские времена. Актуальность и красоту этой идеи тяжело переоценить. Каждый учитель физики и астрономии мечтает организовать учебу таким образом, чтобы в мобильной учебной обсерватории, оборудование которой может поместиться в автомобильном прицепе, были телескопы, хронометры, метеорологические приборы, фотометры, атласы и карты звездного неба. Даже небольшое количество таких экспедиционных занятий способно изменить стиль мышления молодого человека, организовать, повернуть лицом к науке, дать возможность ощутить удовлетворение от настоящей научной, интеллектуальной работы.

  Последние годы Александр Кузьмич руководил музеем университетской обсерватории, существующей уже 160 лет.

Времена проходят, а время заканчивается. Вот и сейчас над одной из самых старых в Украине обсерваторий нависла угроза исчезновения. Ломать — легче, чем строить. А будет ли вообще Украина достойно представлена в созвездии космических государств мира своими научными работами, проектами, открытиями украинских ученых, подготовкой научных кадров? Может, все уже в прошлом? Вместе с Осиповым и другими учеными его поколения от нас отошли в прошлое и слава и достоинство космической науки в Украине.

Начальник Киевской станции наблюдений за спутниками Земли №1023 прожил 84 года. Языком астрономов это один оборот планеты Уран. И ушел он 4 октября — в день начала космической эры.

 

Небесная канцелярия знает, когда отозвать с Земли своих работников.

 

____________________________________________________________________________________________

 

^* Муж Оси бренных глаз (с тем — их неба), Луны.

 

 

                                                              

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ось Вселенной

 

  Луна, какова она есть

 

Все те, кто поистине уходит из этого мира, идут к Луне. (...)

Поистине Луна — это врата небесного мира.

 

Кау|шитаки-упанишада, I, 2

 

Современная космологическая модель, т. е. картина эволюции Вселенной в целом,

базируется на небольшом числе постулатов, подкрепленных огромным массивом

наблюдательных и экспериментальных данных. Среди них — постулат о том,

что свойства Вселенной не зависят от того, в каком направлении мы смотрим.

В физике это называется предположением об изотропности Вселенной.

 

Энциклопедическая справка

 

 

М

ечте поколений, Теории Мира (Вселенной) стать явью мешает одно лишь: отсутствие в очах людских у Вселенной реального Центра, Оси, без какой величайшая эта cистема не зрима системой, с тем — непостижима. Нет Центра — пусты и бесплодны теории наши: Опора, Суть, Цель — он. Строг факт, что, таим так, Мир нам лишь в частях — хоры тел, будь то атомы или галактики, весь же — он есть однородный и в сути пустой мешок без центра и краев. Между тем, Пращур наш знал: у Мира есть Центр — то Луна. Очам зрячим она есть пункт Истины, Сат, Цели нашей, искать кою, сущую ради очей как Ближайшее их, Сателлит, Пифагор учил в шаге от них — от Земли, их опоры, шагнуть от которой единожды и есть достигнуть Луны¹.

 

Совершив этот шаг в своем уме, я и создал ту самую Единую теорию Поля — Вселенной, Арены всех сущих, — которую жаждал создать Эйнштейн тщетно, не зная Луны². Вот ответы мои на вопросы об этом труде.

 

— Все, кто вас знает, Олег, говорят, что Луна занимает в вашем творчестве роль абсолютного центра, с которым ничто не сравнить. Почему?

 

— Потому, без сомнений, что центром и есть она в сути. Луна — царство тайн. Необычно большие для спутника размеры её и их полное тождество угловым размерам Солнца, зримое в затмениях, дивные свойства её движения вокруг Земли, в котором она никогда не кажет ей свой тыл, и разительная асимметрия вида лунных полушарий купно с прочим наводят на мысль, что планета эта — не глыба бездушного камня, уныло кружащая земной орбитой. По данным программы «Аполло» Луна — пустотелый сосуд: утверждают, титановый. Луна — дом КЛЯ: кратковременных лунных явлений неясной природы, число чьё от древней поры исчисляется тысячами. Заявления, приписывающие Луне неослабную активность иного Разума, подтверждаются зримыми на её лице артефактами в виде дорог и следов, алогичных строений и циклопических механизмов, бессонно ведущих разработку лунных гор. Всякий здравый человек в попытке осмыслить всю эту лавину настырно стучащих в ум данных законно приходит к тому, что скопление их — прямой знак узловой (ключевой?) в сути роли, какую играет Луна в зримой нами Вселенной.

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]  [7]  [8]  [9]  [10]  [11]  [12]  [13]  [14]  [15]  [16]  [17]  [18]  [19]  [20]  [21]  [22]  [23]  [24]  [25]

Страница:  [20]